Детство самой Поли прошло в этой же Порохонской улице, в доме недалеко от реки. У Полиных родителей Анны и Ивана было четверо детей: два мальчика и две девочки. Самым старшим был брат Николай, затем Роман, потом Поля, и самой младшей была Лена. Их отец Иван Фёдорович, рассказывали, вроде был не из крестьян, а как будто из некой мелкой польской шляхты. И звали его на польский манер не Иван, а Ян или Ясь. И когда Анна с ним только начала встречаться, будучи ещё девушкой, то, с нетерпением ожидая очередной встречи с возлюбленным, напевала такую песенку с польскими словами: «Бендзе (будет) дождь, бендзе дождь, бендзе и погода. Прыйдзе Ясь Фердунась (Фёдорович) до мойго огрода (огорода)».
Когда молодые поженились, то стали жить в доме Анны и её матери Агафьи. Рассказывали, что у Агафьи рождалось много детей – аж двенадцать, но все они умирали в младенческом возрасте. Осталась в живых и выросла только одна дочка Анна. Тем не менее мать её сильно не любила; мать и дочь всю жизнь постоянно конфликтовали. И зятя своего Агафья не любила, относилась неуважительно. Может, потому что был он примаком, то есть не имел своего дома, куда привести жену, а пришёл жить в их семью.
Муж Агафьи, отец Анны, следует полагать, был далеко не бедным человеком в их местечке. Якобы имел какое-то отношение к правосудию, поэтому и прозвище у них было Судиловские. Но он рано умер. Оставшись без мужа и не имея никакого дохода, Агафья стала продавать земли, на что-то ж надо было жить. И постепенно разорилась, обеднела. Но, помня былую роскошь и положение среди односельчан, хотела, чтобы к ней и теперь относились как некогда. Характер имела спесивый и своенравный. И зятя своего Агафья недолюбливала, может, ещё и за то, что он не был слишком охоч к крестьянскому труду. Больше был пролетарий, нежели крестьянин. Работал на лесопилке в Микашевичах. И со временем приобщился к выпивке. Тогда в крестьянской среде это было не слишком частое явление – пьянство. Чаще встречалось в городской среде, среди рабочих пролетариев.
Отец их Иван-Ясь погиб, когда Поле шёл седьмой год, а Лена только родилась, лежала ещё в колыбели. Время от времени он крепко выпивал, конечно, не сам, а где-то с друзьями-собутыльниками. Его и предупреждали: «Не водись с такими, до добра это не доведёт; те и ограбить могут, и убить». Он же только смеялся над этими предупреждениями, говорил: «Да кто меня сможет убить? Руки у меня как брёвна, пальцы как гвозди!»
Но однажды поздней осенью он не вернулся домой. После очередной получки, как обычно, загулял с той недоброй компанией. Те, напоив, отняли деньги, а его, избив, бросили в реку. Первое время Ивана искали, но никаких следов обнаружено не было. Искали и вдоль берега, и в реке, пока та не покрылась льдом. Почему в реке? Оказывается, кто-то даже видел, как он с ватагой дружков-собутыльников в сумерках шёл к реке. И даже супруге его Анне по этому поводу снился сон. После того как он исчез, ей приснилось, что муж спрашивает: «А разве ты не слышала, как собаки брехали, когда меня вели топить к реке?»
Нашли тело только весной, извлекли из воды. И то далеко не в том месте, где предположительно он погиб, а гораздо ниже по течению. И что интересно. Все недоумевали, как так случилось, что после его исчезновения ещё до ледостава по реке «шли пасы» – сплавляли лес. И если бы утопленник тогда находился в реке, его в любом случае затащило бы из Цны в Припять. А он оказался в пределах местечка. Но впоследствии выяснилось, что убийцы бросили его вовсе не в саму реку. А в запруду при мельнице, где на зиму уже были закрыты шлюзы. Весной же, когда шлюзы открыли, тело вынесло водой и медленно понесло по течению. Получалось, мельница находилась в одном конце местечка, а выловили их отца в другом, ближе к дому, где они жили в Порохонской улице. Поля потом рассказывала, что, когда тело его женщины готовили к погребению, в карманах одежды нашли несколько медных монет. Положили рядом с покойником и сказали: «Иди, Полька, возьми, это твоего батьки деньги». Но она боялась тогда подойти, думая, что отец видит и может не позволить взять ей эти копейки. Она не помнила, в каком именно году погиб отец и сколько ей лет тогда было. Но, получается, была совсем маленькой, коль боялась, что отец может встать и не позволить взять деньги.
Итак, они остались без отца. Пахотная земля своя ещё была, бабушка не всю успела продать, но, не имея взрослого мужчины в доме, некому её пахать-обрабатывать. Часто приходилось жить впроголодь.
Был у них возле дома замечательный грушевый сад, оставшийся от деда-судьи. Такого сада в Кожан-Городке, пожалуй, ни у кого больше не было. Поля, будучи бабушкой, внукам своим рассказывала, перечисляла названия тех груш. Это были и смолянки, и сапежанки, панны, винновки, цитриновки, ольховки и множество каких-то диковинных названий. В этом смысле им многие тогда завидовали и удивлялись: ага, мол, есть нечего, а груши? Но если нет хлеба, нет картошки, то одними грушами сыт не будешь. Эти груши и сушили, и варили из них компот-взвар, и ели в свежем виде. Варенье тогда не было популярно из-за недостатка сахара. Он в то время был роскошью даже для зажиточных домов. Даже пытались продавать груши. Кто-то из братьев Поли и Лены возил эти груши лодкой продавать аж в город Пинск. Из реки Цны нужно было проплыть в Припять. Потом вверх по течению до устья Пины, а там по реке в сам город Пинск, на рынок. Это огромное расстояние надо было преодолеть на вёслах против течения. И, скорее всего, работая всего лишь одним веслом. Способ плавания на реках той местности был в основном одновёсельный. Обратно по течению плыть было легче, а вот туда…
Жили они близко возле реки, через два дома. С этим обстоятельством – близость реки – связаны были в их семейном предании разные мистические истории. Например, говорили, что ночью можно было и русалку увидеть, вышедшую из воды. Или же в ночное время от реки часто слышался плач ребёнка. Считалось, что таким образом плачут некрещёные младенцы. Мол, некоторые девушки, оказавшись в положении, не будучи замужем, тайно рожали ребёнка и топили его затем в реке. В таком случае советовали, если ночью услышишь плач ребёнка со стороны реки, надо сказать так: «Если ты хлопец, то зовись Адам, если девочка, то – Ева». И перекрестить ту сторону, откуда доносятся звуки. И, утверждали, плач после этого сразу же прекратится.
Однажды и Поля видела некоего ребёнка, в сумерках купающегося в реке. Она возвращалась с гулянья домой. И нужно было в одном месте пройти близко возле самой воды и затем уже поворачивать к своему дому. И вдруг увидела, что на бережке сидит ребёнок и, как она говорила, «плёхается» в воде. Не плачет, не кричит, а молча при свете месяца «плёхается». Поле стало страшно, поняла, что это не обычный ребёнок, а некое видение, мистика. Она тут же бросилась обратно бежать. Чтобы попасть к себе домой, стала проситься у какого-то дядьки, чтобы тот пропустил её через свой огород. И хотя тот был очень строгим и даже злым, но, увидев, что девчонка напугана не на шутку, смилостивился и разрешил пройти через свой огород.
Рассказывали ещё так. Одна женщина, жившая в их улице недалеко от церкви, встала ночью. И так как часы в то время мало у кого были, решила, что уже наступило утро. (Возможно, это была поздняя осень или зима, когда светает довольно поздно.) Увидев, что в церкви мерцает свет от свечей и дверь открыта, подумала, что уже началась служба, и пошла в церковь. Зашла, осмотрелась: служба идёт, горят свечи, люди стоят. Но, к удивлению своему, никого не увидела знакомых среди прихожан. Ещё больше удивилась, когда и батюшка вышел из алтаря совсем не их, а какой-то другой священник. И вдруг она увидела среди стоящих в церкви свою куму, которая год назад умерла. Женщина не успела даже испугаться, когда кума, заметив её, первая подошла.
– А ты здесь чего? – был удивлённый шёпот кумы-покойницы.
– Вот, на службу пришла, – отвечала женщина.
– Тебе нельзя сюда, это служба покойников. Быстрее выбирайся отсюда, – горячо зашептала кума. И тут же предупредила: – Только надо идти задом, пятиться. Если повернёшься передом, покойники побегут за тобой и разорвут на куски.
И та стала пробираться к выходу. Вот она пятится по проходу между людьми, преодолела всё церковное пространство, на неё никто не обратил внимания. Вышла в притвор (церковный коридорчик). Но, как на беду, в Кожан-Городокской церкви слишком высокий ганок (крыльцо). И она, боясь упасть и разбиться, спускаясь по ступенькам задом, обернулась и быстро побежала. И тут только покойники бросились за ней вдогон. Она бежала изо всех сил. Те преследовали до самой калитки, и напоследок успели схватить за полу верхней одежды, и порвали ей каптана (кафтан). Она потом всем показывала этот порванный кафтан, рассказывая эту историю.
Другая женщина в их Порохонской улице проснулась однажды от громкого лая собак. Выглянула в окно: по освещённой луной улице двигалась высокая в длинной одежде с бледным лицом старуха. За ней бежали собаки и заливались лаем. Другие, во дворах, почуяв нечто необычное, тоже подняли громкий лай. Старуха молча двигалась по улице, не обращая на собак никакого внимания. Видно было, как она потом повернула и зашла в один из дворов. А утром стало известно, что в том доме той же ночью скончался человек. Женщина, которая видела всё это, решила, что она видела смерть.
Близость проживания возле реки породила ещё одну легенду. Рано утром на праздник Крещения Господня, или Богоявления, один человек пошёл к реке, чтобы набрать воды. Опустил кувшин в прорубь, зачерпнул. А когда принёс домой и рассмотрел внимательно, обнаружил, что в кувшине вовсе не вода, а вино, красное вино. Попробовал – точно: очень хорошее вино. Он схватил другой пустой кувшин и побежал вновь к той проруби. Но, сколько ни черпал, больше чудо не повторялось, кувшин зачерпывал обыкновенную речную воду.
Внук бабушки Поли Петя, в детстве слушая эти и подобные рассказы, свято верил в подлинность всего рассказываемого и живо представлял в воображении, как всё это было на самом деле. Ему и в голову не приходило, что это могли быть легенды, досужие домыслы.
Зимой дети реже играли на улице. В холодное время года не было чего надеть, не хватало одежды, особенно младшим детям. Поля и Лена были младшими, поэтому сидели в хате и смотрели в замёрзшие окна, немного их оттаяв своим дыханием. Из окна была видна река, покрытая льдом. Время от времени по улице проходили лошади, запряжённые в сани, нагруженные сеном или дровами. Особенно интересно было смотреть, когда сани проваливались на не окрепшем льду. Тогда мужики начинали суетиться: обрезали постромки у барахтающейся в полынье лошади, подкладывали ей под брюхо жерди и вытаскивали из воды. Затем очередь доходила до саней. Снимали часть поклажи, совместными усилиями тащили сани из воды на берег. Переносили со льда поклажу, опять загружали, увязывали. За всем этим было интересно наблюдать из окна, сидя в тёплой избе. Или же на Крещение-Богоявление народ со священником из церкви валил прямо на реку освящать воду. Бывало, что стоящие ближе всех к проруби оказывались в воде. Или край льда не выдерживал, или напиравшая толпа могла крайних просто столкнуть в воду. И тогда искупавшиеся в ледяной воде шумно, с возгласами «ух-ух» бежали быстрее от реки. Если близко – к себе или же к кому в дом, чтобы обогреться и просушить одежду.
Детей воспитывали дома в религиозном духе. Поля знала уже тогда, что в пост нельзя есть скоромного. Бывало, хочется отломить кусочек творожного сыра, который висит над печкой, сушится, но про себя думает: «Это ж Бог всё видит, нельзя этого делать». Приученная с детства к соблюдению постов, впоследствии и всю жизнь придерживалась этого правила. Например, в Петровки (в первой половине лета) даже и картошка уже заканчивалась тогда. Есть нечего. И хотелось Поле хоть той юшки похлебать, в которой варится картофель, тот запах слышался. Что-то из скоромного нашлось бы – там, молоко или яйца, но нельзя – пост всё же. Также в детстве думала про царя: «Вот Бог на небе, а царь – на земле». Это как наместник Бога на земле. И недоумение, когда сбросили царя с престола: а как же можно без царя жить будет теперь?
У Поли в детстве была подруга Олька Мазурка. Пришла раз на Пасху. Мать Анна на печи, девчонок в это время дома не было. Мазурка спрашивает про них: мол, где девчонки, скоро ли придут? А сама в это время становится задом к столу, где лежат праздничные куличи. И берёт со стола кулич, и прячет в складках одежды. Мать Анна всё это видит, но ничего ей не говорит, потому что жалеет ту, не может решиться в глаза обличить в воровстве. Когда пришли дочки и заметили пропажу, стали у матери спрашивать, куда девалась со стола булка. Та так и ответила им:
– Олька Мазурка приходила и унесла.
– Как? А ты же где была? Куда смотрела, что она так запросто взяла и унесла со стола?
Мать так и не смогла им объяснить внятно, почему разрешила той это сделать. Мол, жалко стало ту девчушку, у родителей которой ещё большая бедность, нежели у них самих, и что не от хорошей жизни она это сделала.