Как только я вышла из машины, то увидела, что эта желтая лента – не единственное, что нарушало гармонию и покой и нашего дома.
Цветочные горшки пропали, а землю из них вывалили вниз прямо там, где они стояли. Как попало валялись разбросанные луковицы. Стебли были погнуты или вовсе сломаны грубыми руками.
Я непроизвольно прижала ладонь ко рту, чувствуя, как внутри меня все сжимается.
Это работа полиции? Наверняка да. Но… почему?
И было ли все это как-то связано с Алексом?
Они рассказали мне все о вас. Надеюсь, этот ребенок окажется от вас как можно дальше.
Я несколько раз останавливалась, словно боясь войти в свой собственный дом. Раз они так безжалостно обошлись с цветочными горшками, что же в таком случае творилось внутри? И я вновь останавливалась, парализуемая неуверенностью и страхом.
Но вскоре я увидела, как по склону скользит луч приближающегося фонарика. Тогда я застыла. Есть множество причин, из-за которых я крайне недолюбливаю являющихся в темноте незнакомцев. Да и вообще не люблю незнакомцев, в какое угодно время, если на то пошло.
Я немного расслабилась, когда услышала знакомый голос, который произнес:
– Привет. Увидел, как ты подъезжаешь.
Это был мой сосед, Бобби Рэй Уолтерс, толстенный мужик, накопивший столько жира, что оставалось только удивляться. Бобби Рэй был одним из последних оставшихся потомков семьи Деспер. Он не видел ничего плохого в том, чтобы вывешивать на своем трейлере флаг Конфедерации, был большим любителем рассусоливать любые теории заговора, про которые вычитывал в интернете, и, в общем, жил он в собственной фантастической альтернативной реальности, будучи совершенно уверенным в том, что правительство в любой момент может нагрянуть и предать его немалый арсенал анафеме.
Он любил потрепаться о том, сколько боеприпасов у него хранится; для тугодумов на его воротах красовался им собственноручно намалеванный предупредительный знак: так поклонник второй поправки выпирал из него всей своей сущностью за пределы трейлера. Помимо этого, свою собственность он защищал с помощью кучи камер, на каждой из которых красовался еще один его рукописный шедевр (часто полный грамматических ошибок), гласивший нечто вроде: – Улэбнись! Тя снемают!
Впрочем, бог с ним, с его отношением к политике: он был из тех, для кого все были своими. Когда он восседал на одном из выставленных на улицу потрепанных шезлонгов, то, если я проезжала мимо, он всегда махал мне той рукой, в которой не держал банку «Будвайзера». После того как мы переехали, он даже подстриг наш газон, когда узнал, что у нас еще нет газонокосилки.
Пару раз во время разговоров с ним он отпускал фразочки, заставлявшие меня задуматься, уж не отсидел ли он в тюрьме. Деталями этих событий я не интересовалась. Зато теперь обнаружила, что отступаю от него шаг за шагом, когда он вторгся в мое личное пространство.
– Тут шериф заявился, – по собственному почину начал он: мол, вдруг я еще не врубилась. – Видал я, как они тут возились, часов около трех. Человек пять-шесть, не меньше. Вломились, как будто они тут хозяева. Не постучали, ни фига такого. А одна парочка сразу начала ковыряться в цветочных горшках, типа искали там чего-то. Выбрасывали все прямо так, на землю, ну вот я подошел и сказал: эй, парни, ну-ка, кончайте! А они: не лезь, мол, не в свое дело, а сами – снова за свое, сукины дети.
Он говорил так, словно мы принадлежали к разным кругам, чего я раньше не замечала. Но догадывалась, почему он так поступил. Тем, кто не знает, в каких условиях я росла, я казалась чуть ли не привилегированной особой. Мое произношение, свойственное янки, выражения, которые я употребляла, мысли, которые высказывала (в большинстве своем почерпнутые из библиотечных книг), заставляли их предполагать, что я от щедрот родителей воспитывалась в частной школе, а на летние каникулы отправлялась в Европу. Им нужно было бы повнимательнее смотреть на мои зубы: тогда они бы поняли, что те и близко не были знакомы с брекетами.
Меня определенно принимали не за ту, кто я есть, особенно после окончания колледжа. Еще не найдя работу – и не имея богатеньких предков, под крылышко которых можно было бы вернуться, как большинство моих сокурсников – три месяца спустя мой арендодатель заявил, что выкинет меня на улицу, если я не сделаю ему минет. Вдобавок он имел наглость предложить себя в мои сутенеры, заявив, что я могла бы заколачивать хорошие деньги, перекрасившись в блондинку и увеличив бюст со второго размера до четвертого.
Так мне пришлось ночевать в машине. Когда же я наконец получила работу в «Старбакс», то готова была благодарить все высшие силы за то, что клиенты не замечали, как я потихоньку таскаю кусочки их порций, и так продолжалось до тех пор, пока я не получила первую зарплату.
Теперь, когда я твердо встала на ноги, я надеялась, что умело скрываю эти застарелые шрамы. И вот как отреагировал Бобби Рэй, когда шерифская бригада устроила мне погром, поступив так же, как и с любым «белым отребьем».
– Они там, когда закончили, заявились ко мне, ну а я им – убирайтесь, мол, с моей собственности! – продолжил он. – Между прочим, они у меня выпытывали, не мелькают ли тут у тебя взад-вперед какие-нибудь типы. Может, ты толкала наркоту и все такое.
– Наркоту? – выпалила я.
– Ага, а я что сказал, – настаивал Бобби Рэй. – Я им, значит, говорю: да ерунда, вы все не так поняли. У нее муж профессор или кто-то там в универе. Шикарная семейка. А они смотрят на меня, как будто я чего скрываю, ну или что-то типа того. Знаешь ведь, как они смотрят, если уже решили, что ты – последний кусок дерьма.
Он резко вдохнул и задержал дыхание, пытаясь избавиться от привязавшейся к нему икоты.
– Да уж, знаю, – ответила я.
Он взглянул на меня так, словно я стала ему еще симпатичнее, чем была.
– Не дрейфь. Шериф делает свою работу, ну на то он и шериф. А пока они ничего не нарыли, так и не парься. Он наклонился и посмотрел на выдранные луковицы. – Может, и цветочки новые заведешь.
– Угу, – сказала я, снова поднося руку ко рту.
Бобби Рэй сунул руки в карманы и снова икнул.
– Вот и ладно. А ты, если что, кричи, – сказал он.
– Спасибо, Бобби Рэй.
Он повернулся, и луч его фонарика протянулся с холма к трейлеру.
Я повернулась лицом к своему дому.
Пока они ничего не нарыли, так и не парься.
Я глубоко вздохнула. У нас в доме не было наркотиков, о которых я бы не знала. Я и близко не позволю Алексу приблизиться хоть к чему-нибудь подобному.
Однако я вовсе не уверена, что могу сказать то же самое о его дядюшке Тедди.
Мальчик, который при рождении получил имя Уильям Теодор Керран-младший, унаследовал его от моего отца. Я могла только предполагать, что его пристрастие ко всяким интересным медикаментам досталось ему от матери.
Он был еще ребенком, когда нас в последний раз забирали из дома наших родителей. Сотрудницей соцслужб в тот раз оказалась весьма проницательная женщина, которая понимала, что я пытаюсь по мере сил исполнять обязанности матери Тедди: меняла ему подгузники, кормила и купала его. Если бы мы остались вместе, я бы продолжила в том же духе, что лишило бы меня детства, а Тедди – настоящей матери.
И она разделила нас. Ей буквально пришлось вырывать его из моих рук.
Она пообещала, что он будет размещен неподалеку от меня и я смогу навещать его, когда захочу. Но она соврала мне. Пока я томилась в приемной семье, Тедди быстренько усыновила какая-то местная пара.
Затем его новые родители переехали в Стонтон. То, что Тедди больше не было со мной, стало для меня большей потерей, чем утрата моими родителями своих прав. К этому моменту Шарлотта уже благополучно сбежала из интерната. А Тедди был для меня настоящей семьей.
Я обманом выманила у соцслужащей его новый адрес, сказав, что хочу написать ему письмо. Затем я на автобусе сбежала в Стонтон из дома очередных приемных родителей. После того как я сделала это в третий раз, та мадам предложила сделку: если она найдет мне место в Стонтоне, я буду паинькой. Вот так я и оказалась в долине Шенандоа.
Для меня Тедди был словно ясный солнечный лучик – творческий, энергичный маленький мальчик. Для всех остальных, в том числе и для его приемной матери, он был проблемным ребенком: явно дислексиком (хотя его мать всячески спорила с этим), злостным прогульщиком занятий, нарушителем спокойствия. За мелким вандализмом последовали сигареты, а за теми – марихуана, после, что уже был совсем неудивительно, более серьезные наркотики и кражи, чтобы обеспечивать свои пагубные привычки.
Я, как могла, поддерживала с ним связь, но все же не могла добиться того, чтобы он встал на путь истинный. Когда ты без гроша в кармане и балансируешь на грани голода, находится не так уж много возможностей помогать ближнему.
Он закрутил роман с девушкой по имени Венди Матая, которая была столь же красива, сколь опасна. Они составили прекрасную пару – Тедди был широкоплеч и красив, как и мой отец – и, учась в старшей школе, главным образом проводили время, ширяясь и затевая вечеринки, тем самым обеспечивая соцслужбы беспрерывным потоком данных.
Когда Тедди исполнилось восемнадцать, я попыталась, как только могла, убедить его, что его образ жизни – кражи и тому подобное – в конце концов приведут его на скамью подсудимых. Мне удалось убедить его приемных родителей, которые, кстати сказать, уже почти отбыли срок воспитательной работы с ним, оплатить его обучение в местной профессиональной школе, где он специализировался по HVAC[4].
К чести Тедди стоит сказать, что он собрал волю в кулак и получил свидетельство об образовании. Затем он нашел работу и переехал в большой дом, где он жил с тремя другими парнями, один из которых, еще очень молодой, уже дослужился до заместителя шерифа, причем никто из его соседей не знал о его делах с наркотиками. Я была в восторге.
Когда родился Алекс, Тедди начал толкать речи о том, каким, дескать, преданным дядюшкой он ему станет. Но, хотя поначалу Тедди действительно частенько появлялся у нас, в последнее время его визиты стали гораздо реже. Даже мой друг Маркус проявил больше интереса к Алексу, нежели Тедди. А может быть, думала я, Тедди стал просто сильно занят?
Интересно, думала я, отодвигая протянутую полицией ленту, что же он задумал? У Тедди был ключ от моего дома. Неужели – поскольку он понимал, как опасно хранить наркотики у себя, по соседству с замом шерифа – он спрятал их у меня?
Войдя через парадную дверь, я оказалась посреди катастрофы. Мой когда-то аккуратный дом попросту разгромили.
В гостиной вся мебель была передвинута, а то и опрокинута. Картины вместе с рамами были сняты со стен. Телевизор лежал, уткнувшись экраном в пол. Джазовые записи Бена – превосходная коллекция блестящих музыкантов, которую он собирал по дворам или отыскивал в лавках среди прочего барахла за полтинник или доллар – были свергнуты с их почетного места на полке возле музыкального центра и валялись на полу беспорядочной кучей. Книги, мои любимые книги, достали с полок и тоже разбросали вокруг.
Все кухонные ящики повытаскивали и опустошили: их содержимое раскидал по всей кухне. Тарелки, миски и стеклянную посуду вытащили из шкафов и оставили на кухонном столе. Кастрюли и сковородки валялись на полу.
В нашей спальне с кровати свернули матрац и оставили его у стены. Ящики комода выдернули и оставили прямо там, где те приземлились. Большая часть нашей одежды валялась в углу безобразной кучей; исключение составляли мои бюстгальтеры и прочее нижнее белье – они лежали посреди комнаты. Похоже, кто-то хотел привлечь мое внимание.
Святилище любви, которое мы так старательно строили, было осквернено. Так и рухнули все воздушные замки, которые я так упорно строила: найти для себя безопасное место, такое, чтобы никакой злодей не добрался бы до меня, пока я в моем доме, моей крепости, за этими четырьмя стенами.
И в то же время, как я отчетливо видела, не было никаких значительных повреждений. Они постарались, чтобы дом после этого набега выглядел почти обычно. Растоптано и разбросано было только то, что не представляло особой ценности.
Ты ведь понимаешь, на что мы способны, казалось, говорила вся эта картина. И ничего не сможешь сделать в ответ.
Обзор этого разгрома я окончила в детской: яростная рука власти и ее не обошла стороной. Кроватка Алекса лежала на боку. Повсюду было разбросано содержимое столика для пеленания. Его маленькие ящички были выпотрошены и свалены в одну кучу вместе с сырыми подгузниками, тюбиками витаминизированной мази и прочими принадлежностями для ухода за ребенком, которые когда-то хранились в идеальном порядке.
В потолке, на месте вентиляционной отдушины, зияла дыра. Крышку от нее бросили возле шкафа, оставив отверстие разинутым, словно пасть.
В углу я заметила плюшевого медведя, подаренного Алексу Маркусом и Келли: небольшой такой медвежонок, которого мы называли мистером Снуггсом. Бедного мистера Снуггса безжалостно выселили с той полки, где он обитал. Я подняла его и положила на пеленальный столик.
Но, несмотря на все произведенные разрушения, совершенно нельзя было понять, обнаружили они наркотики, которые искали, или нет. Но, похоже, что-то они все-таки нашли. Поэтому Алекс и был передан социальным работникам.
Я упала на качалку, в которой часто сидела, держа Алекса на руках. Словно повинуясь павловскому рефлексу, из моих сосков начало проступать молоко. В обычных обстоятельствах я бы покормила Алекса уже несколько часов назад. Теперь мои груди стали твердыми и настолько опухли, что, казалось, вот-вот разорвутся. Нужно было что-то сделать, чтобы избавиться от этого чувства. Мой электрический молокоотсос, предоставленный мне по плану страхования, больше напоминавшему фантастический рассказ, хранился на работе. Оставался ручной насос, который я использовала как запасной. Вообще-то раньше все это мне было не нужно. У меня ведь был Алекс.
Но теперь другого выбора не оставалось. Я пошла в ванную и расстегнула блузку. Потом расстегнула клапан потрепанного бюстгальтера для кормления.
Затем, стараясь не замечать себя в зеркале – я даже не хотела знать, насколько по-идиотски я выглядела в тот момент – я склонилась грудью над раковиной и начала массаж вокруг соска.
Молоко появилось мгновенно, как только я начала, сначала густое, потом – более жидкое.
И я была вынуждена наблюдать, как драгоценная жидкость, которая должна была питать моего ребенка, утекала в канализацию.