Казалось, на какое-то мгновение время остановилось. Моя челюсть просто отвалилась.
Эти слова – «продать своего ребенка на черном рынке» – повисли надо мной в облачке словно в каком-то отвратительном комиксе.
Бен дернулся в мою сторону, словно бы действительно в это поверил. Или, по крайней мере, счел возможным в те несколько секунд.
Я наконец поняла, почему оказалась в кабинете директора и почему они не рассматривали мой случай как обычное дело. Это также объясняло, почему никто не заходил к нам вплоть до того, как забрали Алекса, почему мне прошлым вечером не открыли дверь и отчего нам сегодня пришлось прождать в приемной полтора часа. Если они всерьез верили в только что сказанное мне директрисой, то немудрено, что Алекса пытались спрятать как можно дальше от меня. Я попала в число тех, о ком здешние сотрудники будут еще долго судачить, может, даже выйдя на пенсию: Помнишь ту телку, которая пыталась продать своего ребенка?
– Это… это же совершенно… это же неправда, – запинаясь, сказала я. – Это же попросту нелепо. Я бы никогда…
Голос подводил меня. Меня бросило в жар. К тому же снова заболела переполнившаяся грудь.
Из моих глаз потекли слезы. А из носа – сопли. Все это придало мне окончательно виновный вид.
Я хотела отмести это абсурдное обвинение с твердым видом и уверенным взглядом. Но не могла остановить льющийся из меня поток, более того – не могла даже связно выражаться.
Тина Андерсон уставилась на меня. Лицо Нэнси Демент превратилось в маску.
– В сложившихся обстоятельствах я поняла, что у меня нет иного выбора, кроме как прекратить любые контакты между вами и вашим ребенком, – сказала директриса. – Соответственно, нет возможности даже рассматривать вопрос о том, чтобы отправить ребенка к родственникам или в любое другое место, где вы могли бы увидеться с ним. Распоряжение о принудительном отчуждении будет оформлено примерно к часу дня. Вы имеете право присутствовать во время этого, но я должна предупредить вас о том, что слушание по вопросу принудительного отчуждения проводится в одностороннем порядке. Это означает, что Департамент социальных служб является единственным источником, который вправе предъявлять доказательства. Возможно, у вас будет возможность лично переговорить с судьей во вторник, во время предварительного слушания.
И в это самое время мой сын находился в чужих руках. За год, прошедший с момента его зачатия, Алекс, когда-то ставший моей частью, занял прочное место в моей душе. То, что связывало нас, не носило лишь плотский характер. Я бы скорее отдала на отсечение руку, чем рассталась бы с ним.
И все же эти женщины, в которых, казалось, не было ни капли сострадания, отобрали его у меня.
– Подождите, подождите, – лепетала я. – Это… эти слова о продаже ребенка. В смысле… Это полная ерун… Откуда вообще взялось такое обвинение?
– Честно говоря, миссис Баррик, сейчас это далеко не самый важный вопрос. На вашем месте я бы больше беспокоилась насчет обвинения в хранении наркотиков. Если вас осудят, вам грозит длительное тюремное заключение, и вы автоматически лишитесь родительских прав. Вот ваша главная проблема, понимаете?
– Нет. Нет, я не понимаю, – воскликнула я. – Кто сказал вам, что я собиралась продать своего ребенка?
– Миссис Баррик, замолчите. Иначе мне придется попросить вас уйти.
Я впилась в нее взглядом, и с каждой секундой во мне все сильнее закипала ненависть. Да это же настоящий бюрократический робот, который моментально забудет о случившемся и отправится домой к своей семье ровно в четыре тридцать, в то время как моя жизнь катится под откос.
Я стиснула зубы и повторила:
– Кто утверждает, что я хотела продать своего ребенка?
– Сейчас я не могу вам этого сказать.
– Не можете сказать? – закричала я, окончательно утратив над собой контроль. – Мадам, мы тут не в игрушки играем. И не спорим из-за ведерка в песочнице. Я пытаюсь выяснить, кому пришло в голову выдвинуть против меня самое ужасное обвинение, которое только можно представить; из-за него вы не позволяете мне повидаться с моим ребенком, а я даже не могу узнать, кому пришла в голову такая чертовщина?! Да это же…
– Думаю, вам пора, – произнесла Нэнси Демент, вставая из-за стола.
– Я никуда не пойду, пока мне не ответят.
– Пожалуйста, сбавьте тон.
– Ничего я не сбавлю! – уже кричала я.
– Тем не менее вам придется уйти.
Тина Андерсон отошла в угол, явно убедив себя в том, что перед ней – полностью спятившая мамаша, вытащила свой сотовый телефон и теперь тихо говорила с кем-то.
Бен все еще пытался придать беседе разумный толк.
– Миссис Демент, – начал он. – Думаю, будет справедливо, если вы…
Но я уже не воспринимала его попытки оставаться в рамках приличий.
– Кто сказал, что я хочу продать своего ребенка? – потребовала я.
– Миссис Баррик, разговор окончен, – отрезала Нэнси Демент.
– Он не закончится, пока вы мне не ответите. Это был анонимный звонок? Или это сделал кто-то из офиса шерифа? Как я могу убедить вас в том, что это полный абсурд, если вы даже не говорите мне, кто оказался способен на подобное?
– Вам придется поговорить со своим адвокатом.
– У меня НЕТ адвоката. У меня есть двенадцать центов на моем банковском счете и ипотека. А на адвоката не хватает.
– Тогда сегодня днем вам его назначат. А сейчас вам придется уйти.
– Это еще почему? Может, потому, что я – белое отребье, торгующее наркотой и желающее продать родного ребенка? Так вы обо мне думаете?
– Неважно, что я думаю, – сказала Нэнси Демент. – Об этом вы никогда не узнаете.
– Понятно. Поверьте мне, я прекрасно понимаю, что тут творится. С такими, как вы, я имею дело лет с двух. Единственное, что вас действительно волнует, – как бы сохранить работу до выхода на пенсию. Сейчас вы начнете твердить, что пытаетесь действовать в интересах ребенка, но эти слова будут произносить только ваши губы, а не рассудок. Вы даже не представляете себе, что на самом деле означают такие слова. Поэтому если вы…
Раздался короткий стук, а затем дверь в ее кабинет открылась. Двое выглядевших крайне нахально заместителей шерифа округа Огаста, облаченные в кевларовые жилеты, словно ожидая как минимум атаки Супермена, с бряцающим на поясах оружием, чуть ли не перебежкой пересекли комнату по направлению ко мне. Один был дылдой под два метра ростом. В другом было на пару дюймов меньше. А весили они явно больше ста килограммов.
Тот, который был повыше, коротко взглянул на Нэнси Демент. Меньший сфокусировался на мне.
– Мэм, почему бы вам не выйти с нами? – сказал он.
– Я никуда не пойду, – раздраженно заявила я.
– Пожалуйста, мэм, просто проследуйте за нами, – повторил он.
– Офицер, это совершенно ни к чему, – сказал Бен, поднимаясь со стула и пытаясь встать между мной и полицейским.
– Сэр, вас это не касается, – прорычал тот.
– Я ее муж. Так что наверняка меня это касается.
Здоровенным предплечьем полицейский легко отшвырнул в сторону Бена, который весил минимум на тридцать килограммов меньше, и потянулся к моей руке.
– Не трогайте меня! – закричала я, отмахиваясь и пытаясь отодвинуться.
Он агрессивно дернулся вперед, словно заполнив собой все пространство перед моими глазами. – А ну, быстро, – сказал он, пытаясь схватить меня за плечи.
Я попыталась отмахнуться от него тыльной стороной ладони, лишь бы не дать ему прикоснуться ко мне. Моя рука, ударившись о его ладонь, чисто случайно отскочила по направлению к его щеке.
– Черт возьми, – сказал он.
Потом прикоснулся к лицу и отступил на пару шагов. Мое обручальное кольцо с невзрачным бриллиантом в полкарата без оправы слегка порезало ему челюсть.
– Мэм, это нападение на офицера при исполнении, – сказал тот, что был крупнее. – Теперь нам придется арестовать вас.
– Какое это нападение! Это же просто… несчастный случай!
– Офицер, пожалуйста, не нужно, – сказал Бен, снова пытаясь встать между мной и меньшим копом. – Дорогая, давай просто…
– Сэр, мне придется попросить вас встать там, – напряженно произнес старший полицейский.
– Офицер, – сказал Бен, все еще пытаясь загородить меня. – Было бы действительно лучше, если бы…
– Сэр! Отойдите! Быстро! – приказал здоровяк, угрожающе потянувшись к своему тазеру[8].
Бен, который еще подростком не раз попадал в стычки с правоохранительными органами, вскинул руки и остановился. Меньший полицейский двинулся вперед.
– Мэм, вы принимаете наркотики? – спросил он.
– Я не… Да конечно, я не под наркотой. Господи, да что с вами такое, люди? Я просто хочу вернуть своего ребенка. Что в этом непонятного?
Они подталкивали меня в угол. Словно меня прессовала стена, сложенная из полицейской униформы.
– Мэм, нам сообщили, что вы нарушаете общественное спокойствие, а теперь вы еще и напали на офицера полиции. Вы что, хотите ко всему добавить еще и сопротивление властям? – сказал меньший. – Вам придется пойти с нами. Хотите по-хорошему или по-плохому?
– Никуда я с вами не пойду. Пока вот эта мадам не ответит на мои вопросы.
– Ну хорошо. Поехали, – сказал меньший. Но не мне.
Точными движениями они зажали меня с обеих сторон. Силы им было не занимать, а рук у них, казалось, было гораздо больше четырех. Могучие были, как гориллы. Вконец разозлившись, я стала отбиваться и даже зарычала на них, словно раненое животное, но особого эффекта это не произвело. Я слышала, как протестовал Бен, но вид тазера удерживал его на почтительном расстоянии.
Лицо Нэнси Демент светилось от самодовольного триумфа, когда меня вытаскивали из кабинета: с каждого боку по полицейскому, вцепившемуся в руку, а мои ноги просто волочились по ковру.
– Отпустите меня! Отпустите! Мне больно! – кричала я, но все безрезультатно: меня уже тащили через зал ожидания, сидевшие в котором шарахались от меня, как от прокаженной.
Они вытащили меня за дверь, в главный коридор. Я продолжала пытаться упираться пятками, выставляя ноги вперед. Потом услышала, как рвется по швам мое платье, когда я в очередной раз попыталась взбрыкнуть.
Сопротивляться я не уставала, словно это лишь придавало мне еще большую энергию. Когда меня подтащили к входной двери, я по-прежнему боролась, пытаясь как можно больше усложнить копам их задачу. И даже не могла понять, зачем я это делаю. Логика, похоже, покинула пределы моего сознания.
Когда мы вышли, тот, подбородок которого сочился кровью, сказал:
– Ладно, с меня хватит. Трамбуй ее.
Похоже, его партнер понял, о чем идет речь. Они подтащили меня к окружавшей здание ограде и бросили на мостившие ее камни.
Я совершенно не понимала, отчего вдруг им пришло в голову отпустить меня. Просто стояла на коленях, тяжело дыша. Один и без того короткий рукав моего платья был почти совсем оторван. Прядь волос выбилась из-под заколки.
Меньший потянулся к поясу и извлек оттуда черный баллончик. Скупым движением он направил его в мою сторону, затем нажал кнопку сверху, брызнув мне прямо в лицо какой-то беловатой жидкостью.
Мои глаза, нос и рот мгновенно были охвачены огнем. Я взвыла и упала, полностью лишившись сил, тщетно пытаясь стереть с лица этот обжигающий кошмар.
Перцовый спрей – вот что было в том баллончике. Какая-то еще сохранившаяся часть моего рассудка поняла, что мне прыснули в лицо «черемухой».
Все остальное – и тело, и душа – пребывали в настоящей агонии. А эти деятели спокойно наблюдали, как я корчилась, лежа на камнях, и задыхалась от собственных слюней и соплей, пытаясь избавиться от этой жгучей дряни. Попробовать бы ее им самим, мелькнуло у меня в голове.
Как только они поняли, что я больше не представляю угрозы, скрутили мои запястья за спиной, а потом надели на меня наручники. Теперь я уже не могла сопротивляться, даже если бы очень этого хотела. Боль напрочь лишила меня сил, не говоря уже о застилавших мои глаза потоках слез.
Я смутно осознавала: Бен все еще где-то рядом, целится в них камерой мобильника, тем самым выражая свой молчаливый протест. Но те, похоже, даже не заметили его, подтащив меня к патрульной машине и заперев на заднем сиденье.
И тогда я вновь стала перебирать в уме все то, что пришлось пережить: моего ребенка забрали, мой дом изуродовали, меня обвинили в том, что я хотела продать своего ребенка, а затем брызнули в глаза перцовкой лишь за то, что я хотела узнать, кто посмел предъявить мне такое обвинение. Наказать меня еще сильнее было, пожалуй, невозможно.
Я ошибалась: в течение ближайших предстоящих часов мне пришлось вытерпеть еще большие унижения. Представители шерифа отвезли меня в отделение – всего несколько минут езды.
Там я предстала перед судьей. С обожженными глазами и носом, из которого по-прежнему текло, словно из крана, вряд ли я произвела на этого достойного гражданина благоприятное впечатление. Он обвинил меня в нападении, нарушении общественного порядка и в сопротивлении аресту. На его взгляд то, что я вынудила милейших работников соцслужб обратиться за помощью к шерифу, а затем, вроде как превратившись в фурию (весьма мелкую фурию, надо сказать), опять же вынудила добрых бугаечков из полиции воспользоваться «черемухой», однозначно означало, что я – настолько серьезная угроза для общества, что меня необходимо засадить не за одну, а сразу за несколько решеток.
Вот его точные слова, сказанные им после того, как с меня сняли наручники: «Полагаю, миссис Баррик, вам нужно немного времени, чтобы слегка остыть».
Он сказал, что на следующий день за меня могут внести залог. А пока все, что мне было позволено – сделать телефонный звонок. Я воспользовалась этим, чтобы дать знать «Даймонд Тракинг» о том, что в ближайшие сутки не выйду на работу.
Потом меня допросили, сняли отпечатки пальцев и доставили в региональную тюрьму Мидл-Ривер, где все пошло еще хуже. Мне приходилось читать о том, как там проводились обыски под прикрытием конституционных норм: эти господа желали убедиться в том, что новые заключенные не занимаются контрабандой наркотиков и тому подобное. Но до тех пор, пока вы не ощутите это на своей шкуре, вы не сможете понять всю степень унижения, когда вас раздевают догола, как заставляют приседать и кашлять и как совершенно незнакомый вам человек лезет пальцами в ваш анус и гениталии.
В конце концов меня одели в мешковатую оранжевую робу, и я стала одной из заключенных. Все было донельзя похоже на то, как я в качестве приемыша попадала в новый дом, только теперь меня оценивали сокамерницы, пытаясь вычислить мои слабости.
Я подумала: «А вдруг поможет та техника выживания, которой я когда-то научилась среди приемных семей?» Но нет, подобные приемчики здесь не работали. К тому же я не могла избавиться от мысли, что Алекса по-прежнему держали непонятно где.
Но разве я уже не знала об этом? И мог ли изменить хоть что-то тот факт, что я была его настоящей матерью?
Не так давно я прочла в газете об эксперименте, в ходе которого группе женщин было проведено МРТ-сканирование. Одни из них потом забеременели, другие – нет. Дальнейшие результаты продемонстрировали ощутимые различия между мозгом беременной женщины и той, которая не ждала ребенка. Будущее материнство провоцировало физические изменения в структуре мозга как минимум в одиннадцати различных его участках.
Я могла бы рассказать этим умникам то же самое, причем не пользуясь никакими хитрыми приборчиками. На третьем десятке лет мое мироощущение оставалось, как у подростка. То есть я постоянно действовала под влиянием момента, не заботясь о последствиях: шла и напивалась в пятницу вечером, ела на ужин мороженое, в общем, поступала как хотела – и не замечала каких-нибудь серьезных последствий. Кроме себя самой вреда я не причиняла никому.
Даже тогда, когда моей единственной крышей над головой оказалась крыша машины, мне не казалось, что я в чем-то перед кем-то виновата: ведь страдала от всего этого опять же только я сама.
Беременность положила этому – как и многим другим моим заморочкам – конец. Даже тогда, когда Алекс еще не родился, во мне уже возникло чувство ответственности, пронзавшее меня вплоть до самых отдаленных уголков сознания. То, что происходит со мной, думалось мне, уже происходит и с новым человеком. Теперь я уже была не просто Мелани Баррик. Я стала матерью.
Хотя на данный момент – по крайней мере с юридической точки зрения – я уже ей не являлась.
Пока меня пинали из одной полицейской инстанции в другую, я одновременно лишалась и возможности быть с Алексом. А всего в нескольких милях от тюрьмы, в располагавшемся в центре города Стонтона здании суда принималось решение о его отчуждении.
Господин судья, облеченный доверием Содружества Вирджинии и наделенный полномочиями отбирать у граждан их детей, постановил, что Александра Баррика, находящегося на моем попечении, преднамеренно подвергали насилию и не обеспечивали ему должного ухода.
Теперь мой ребенок всецело находился в руках соцслужб долины Шенандоа. Прямо как в детстве, только тогда под опекой находилась я.
Порочный круг, сложившийся уже давным-давно, когда моя мама впервые повстречалась с отцом, сделал еще один оборот.