Голова раскалывается, как будто мой лоб прожгли насквозь. Я не могу сосредоточиться на домашнем задании или на чем-нибудь еще. Боль приходит и уходит, с каждым разом становясь чуть сильнее. Чем больше я думаю, тем сильнее болит голова, а в последнее время мои мозги постоянно перегружены. Чтобы облегчить боль, я постоянно хожу принять душ – так поливают водой перегретый двигатель. После третьего или четвертого душа обычно становится полегче.
Сегодня, в очередной раз выйдя из душа, я спускаюсь к маме попросить аспирина.
– Ты ешь слишком много аспирина, – замечает она и протягивает мне баночку парацетамола.
– Гадость! – говорю я.
– Зато помогает при лихорадке.
– Меня не лихорадит. У меня на лбу растет чертов глаз!
Мама всматривается в мое лицо, пытаясь понять, серьезно ли я. Я не выдерживаю:
– Шутка, шутка.
– Ясное дело. – Мама отворачивается. – Я просто смотрела, как ты морщишь лоб. От этого голова и болит.
– Можно мне аспирина?
– Как насчет адвила?
– Давай. – Он обычно помогает, хотя, когда лекарство перестает действовать, я становлюсь дико раздражительным.
Я отправляюсь в ванную с бутылкой «Маунтин Дью» и глотаю три таблетки, слишком злой, чтобы ограничиться положенными двумя. Я замечаю в зеркале складки на лбу, о которых говорила мама, пытаюсь их разгладить, но не могу. Мое отражение выглядит обеспокоенным. Беспокоюсь ли я? Вроде бы нет, но мои эмоции стали такими жидкими, что спокойно перетекают друг в друга, а я и не замечаю. Теперь я понимаю, что все-таки беспокоюсь. О том, что я беспокоюсь.