Чарли стала читать вслух имеющиеся сведения по поводу супругов Пальмгрен. Обычно ее не укачивало, когда она читала в машине, но сейчас ей удавалось прочесть всего несколько предложений – приходилось отрывать взгляд и смотреть на дорогу. Никаких данных о профессии Фриды не сообщалось, а вот Густав Пальмгрен – экономист и предприниматель, владеющий несколькими предприятиями в Швеции и в России. Всего шестью месяцами ранее супруги вернулись в Швецию из Москвы и поселились в недавно отремонтированном коттедже в Хаммарё.
– Фрида родилась в восемьдесят шестом, – сказала Чарли. – Она на двенадцать лет моложе мужа.
– Ага, – кивнул Андерс. – А что, это плохо?
– Я просто говорю тебе, сколько им лет.
Раздался звонок с номера, начинающегося на 054. Андерс ответил и включил динамики.
– Есть новости? – спросил он, когда полицейский с характерным вермландским акцентом представился как Рой Эльмер.
«Скажи, что она нашлась, – подумала Чарли. – Скажи, что мы можем поворачивать обратно».
Но нет. Рой просто хотел выяснить, где они. Андерс ответил, что они только что миновали Вестерос.
Чарли дочитала немногочисленные материалы и начала гуглить. Сначала Фриду Пальмгрен. Информации о ней нашлось немного. Она упоминалась среди тех, кто пожертвовал деньги в фонд в память о ребенке, умершем от рака, и как жена Густава в некоторых статьях о нем, но в целом только обычные сведения о том, когда у нее именины и где она живет.
Чарли зашла в Инстаграм и поискала ее имя. У Фриды имелся открытый профиль и тысяча шестьсот девяносто подписчиков. Последним было выложено селфи, снятое несколько дней назад. Вода и солнце на заднем плане. Фрида смотрит в объектив ясными голубыми глазами. Выглядит она моложе своих тридцати четырех лет. Кожа безупречная, щеки розовые, волосы блестящие. Чарли прокрутила дальше. На остальных фотографиях почти без исключения была малышка Беатрис, а тексты под фото казались более изысканными, чем обычно. Никаких «я люблю тебя как до луны и обратно» или «на прогулке с моей…» и эмоджи в виде сердечка, вместо этого – строки из известных стихотворений. Взгляд Чарли задержался на посте с улыбающейся во весь ротик Беатрис на весеннем солнышке. «Ибо ты – свет!»[2]
Она прокручивала назад, до 11 июля 2017 года. Крошечный тючок в коляске. «Мне ждать пришлось миллионы лет…»[3]
Казалось, Фрида Пальмгрен полностью поглощена дочерью – по крайней мере, если судить по фотографиям. «Впрочем, избитая истина – что фото в Инстаграме всего лишь фасад», – подумала Чарли. Вернувшись в поле поиска, она забила туда имя Густава Пальмгрена.
Зато здесь ссылок оказалось огромное количество. Первое, что высветилось, – это информация о его портфелях акций в различных компаниях и сведения о его участке (больше, чем у соседей), за кого голосуют жители его района (за правых), а затем последовали статьи о жителях Вермланда, вернувшихся в родные места. Тут красовалось фото Густава под руку с коллегой – оба радостно улыбающиеся, в элегантных костюмах.
«Они создали в России сайт купли-продажи», – возвещал заголовок, а в первых строках говорилось о крупной сделке в Москве.
Чарли прочла Андерсу вслух все интервью – сплошные восхваления. Предприимчивость, мужество и миллиарды.
– Ничего не понимаю, – пробормотала Чарли. – Расскажи мне, как можно разбогатеть, скопировав то, что уже есть? В смысле – такой сайт уже наверняка существовал.
– Понятия не имею, – ответил Андерс. – Но, если исходить из того, за сколько они продали свой сайт, видимо, он был лучше, чем другие. Наверное, они приспособились к российскому рынку и добились успеха.
В следующей статье, на которую кликнула Чарли, обнаружилось более серьезное интервью с Густавом, где он размышлял над тем, что такое путь к вершине. Дочитав до конца, она вернулась к поиску и кликнула на то, что привлекло ее внимание.
– Что он имеет в виду, когда говорит «путь к вершине»? – спросила она.
– Что? – переспросил Андерс.
– Я только что читала интервью с ним, где он рассказывает о долгом пути к вершине и… короче, у меня сложилось впечатление, что он с самого начала находился достаточно высоко.
Чарли снова глянула на снимок. Там были изображены три мальчика в плавках на фоне озера. Позади она разглядела хорошо знакомое здание: интернат «Адамсберг». Чарли подумала о своих единокровных сестрах, которые провели там почти все детство – о кругах, которые пересекались и замыкались.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Андерс.
– Густав учился в престижной школе, – пояснила она. – В интернате «Адамсберг». По его словам можно подумать, будто он начинал из низов общества, и…
– Какое это имеет значение? – спросил Андерс.
– Не знаю, я просто рассказываю тебе, что нашла. Ведь так обычно бывает на начальной стадии расследования – ты еще пока не знаешь, что имеет значение, а что нет.
– Мне просто показалось, что ты думаешь, будто это что-то говорит о нем как о личности.
– А разве не говорит? Ведь на человека влияет то, в каких условиях он растет, принадлежность к определенному классу и…
– Это да, – согласился Андерс. – Но, если человек принадлежит к привилегированному классу, это еще не означает, что он обязательно плохой.
– Но я ведь этого и не утверждала! – воскликнула Чарли. Потом она вспомнила спор, возникший у них в баре несколькими неделями раньше, когда Андерс обвинил ее в классовой ненависти. Она возразила, что речь не идет о классовой ненависти, когда она направлена на правящую элиту, это так же нелепо, как расизм наоборот, но Андерс тогда выпил и отказывался понимать. Она испытывает ненависть к определенному классу, стало быть, это классовая ненависть.
Тогда она только посмеялась, считая, что он шутит, но сейчас засомневалась.
– Ты ведь не хочешь сказать, будто я считаю, что все, принадлежащие к высшим классам, плохие люди?
– Иногда, Лагер, ты производишь именно такое впечатление – просто чтоб ты знала.
Мой первый ужин в «Чудном мгновении» больше смахивал на допрос. Сколько мне лет? Что я делала раньше? Чем мне нравится заниматься?
Никки, с которой я познакомилась в саду, захотела узнать, откуда я родом, и я рассказала про Гюльспонг. Такого места никто не знал.
– Нет, Письколо, – внезапно сказала Лу. – У меня для тебя больше ничего нет.
Она приподняла скатерть.
– Можешь смотреть, сколько угодно, но у меня все кончилось. У кого-нибудь остались сосиски?
– У меня, – сказала я и кивнула на остатки сосисок у себя в тарелке.
Нагнувшись, я отдала кусочки собаке, сидевшей под столом. Молниеносно проглотив их, она облизала мои пальцы.
– Просто невероятно, что она такая мелкая, – сказала Никки. – Ест как слон.
– С потеряшками всегда так, – ответила Лу. – Тот, кто жил на улице, усвоил – никогда не знаешь, когда поешь в следующий раз. Пока дают, надо набивать брюхо.
– На улице-то она жила сто лет назад, – возразила Никки.
– Без разницы, – заявила Лу. – Если однажды пожил на улице, этого уже не забыть. Голод не забывается. Или как, малявка? – обратилась она к Пикколо, которая запрыгнула к ней на колени.
– Да вообще неизвестно, собака ли это, – усмехнулась Никки. Мы согласились с ней, что Пикколо не похожа на других собак. Достаточно было посмотреть на хвост и длинные тонкие лапы. Неудивительно, что многие говорили – якобы она грызун. Крыса из клоаки.
Лу закатила глаза. Потом зажала пальцами мордочку собаки, так что обнажились зубы.
– Может быть, это заставит тебя заткнуться, – сказала она Никки, не обращая внимания на глухое рычание. – У грызунов таких зубов не бывает. Так что перестань болтать ерунду.
– Спусти ее на пол, – сказала Никки. – Эмили идет.
Лу опустила Пикколо на пол.
– Вы опять ее кормите под столом? – спросила Эмили, которая, казалось, возникла из ниоткуда.
– Нет, – ответила Лу. – Я только взяла ее подержать.
– От обычной пищи у нее болит живот, вы же знаете.
– Конечно, – кивнула Лу. – Мы никогда бы не дали ей ничего со стола.
Эмили бросила на нее недовольный взгляд, пошла и села за другой стол.
– Шлюха чертова, – прошептала Никки.
Лу посоветовала ей придержать язык – нелепо попасть в ВИ из-за такой ерунды.
– А что такое ВИ? – спросила я.
– Твое счастье, что ты этого не знаешь, – ответила Лу. – Это означает «временная изоляция», но на практике тебя сажают под замок, а если они совсем разозлились, то могут и ремнем пристегнуть. Мой тебе совет – никогда туда не попадайся.
– А как туда не попадаться? – спросила я.
– Соблюдать правила, – сказала рыжеволосая девочка с ранами на руках.
– Или нарушать их по-умному, – добавила Лу.
– Расскажи свою историю, – попросила Лу, когда мы вернулись в комнату. Она лежала на своей кровати, задрав ноги на стену.
– Нет у меня никакой истории, – ответила я.
Я закрыла глаза и понадеялась, что Лу поймет – я не хочу разговаривать. Но она не поняла.
– Наркотики? – спросила Лу. – Насилие в семье? Самодеструктивное поведение? Смесь всего этого?
– Ничего из этого.
– Тогда что ты тут делаешь?
– Все дело в папе.
– Инцест? – спросила Лу, словно это первое, что пришло ей на ум, когда я сказала слово «папа».
– Нет, он умер.
– Грустно, – сказала Лу. – А мама?
– Ее нет.
– Она тоже умерла?
– Нет, ее просто нет.
– Не понимаю, – проговорила Лу. – Как родители могут бросить своего ребенка?
– Ну, что он может сделать, если он умер.
– Я имела в виду твою маму.
– А ты? – спросила я, чтобы не говорить больше о себе. – А ты как здесь очутилась?
– По недоразумению, – ответила Лу. – В один прекрасный день они просто пришли и забрали меня. В смысле – социалка. Забрали меня у мамы без всяких оснований, и с тех пор я жила в разных семьях и в таких местах, как это.
Я сказала, что это просто ад, а не жизнь, и Лу согласилась, что очень похоже на ад. Но скоро она будет свободна. Осталось всего двести сорок семь дней до того, как ей исполнится восемнадцать, тогда срок ее заключения в неволе закончится. И она снова сможет вернуться к маме.
– Залезай сюда, – сказала она.
Я залезла к ней на кровать.
– Смотри! – Лу показала мне фото красивой молодой женщины в открытом купальнике. Потом она объяснила, что это Донна, ее мама. На обоях под фотографией я увидела массу черточек и крестиков.
– Вот столько дней мне осталось до совершеннолетия, – сказал Лу, указывая пальцем. – Скоро смогу делать, что захочу. Мой первый совет тебе: составь план, что будешь делать, когда выйдешь отсюда. У тебя есть план?
Я ответила, что я только что попала сюда и у меня нет сил об этом думать.
– Хочешь, я тебе кое-что покажу? – продолжала Лу. Она слезла с кровати, открыла шкаф и достала потрепанную лупоглазую куклу для причесок и макияжа.
– Это Мия, – сказала она. – Мама подарила ее мне на день рождения, когда мне исполнилось восемь. Поначалу я делала ей макияж, а сейчас все больше прически.
Она повернула куклу и показала мне косу, которую она назвала «рыбий хвост».
– Красиво, – сказала я.
– Хочешь, и тебе такую сделаю?
Лу уже подошла к письменному столу и выдвинула стул.
– Мама просто с ума сойдет, когда увидит твои волосы, – заявила Лу, когда все было расчесано. – Просто обалдеет от твоих волос. Но тебе надо получше о них заботиться. Надо заплетать на ночь косу, чтобы они не спутывались.
Когда я ответила, что не умею, Лу громко засмеялась. Никогда в жизни она не встречала девочку, которая не умела бы заплести самую простую косу.
– С прической я умею делать только одно – снимать волоски, – сказала я. Это правда: снимать волоски с себя и других мое любимое занятие. Оно меня очень успокаивает.
– Может быть, тебе стоит начать работать в салоне красоты? – предложила Лу, которая уже начала заплетать мои волосы. – Что скажешь? Хочешь стать ровняльщицей усов в нашем с мамой салоне?
– А разве есть такая профессия?
– А мы решим, что такая профессия будет.
– Ну хорошо.
– Это значит «да»?
– Да.
В дверь поскреблись. Лу попросила меня подержать косу и пошла открывать дверь.
– Ну заходи, Письколо, – сказала она.
Пикколо подошла ко мне. Она так виляла хвостом, что все тело ходило ходуном.
– Маленькая счастливая история, – сказала Лу, убрав свою куклу подальше от морды Пикколо. Лу очень надеялась, что однажды и о ней такое скажут. Никто не догадается, что она все детство провела по разным психушкам. Люди будут уходить из ее салона с прекрасными прическами и говорить, что эта девушка – действительно счастливая история.