Читали… Пели… Играли… Теперь уже точно не поют и не играют. Даже если там за рекой кто-то выжил, им сейчас точно не до Пушкина. А ведь говорили: Пушкин – наше всё. Электричество – наше всё! Пушкин обходился без электричества. А мы без Пушкина. Хотя у него были крепостные, которые печку топили и свечки зажигали по дому, вот если б у меня были крепостные, которые мне Пушкина читали, вот это было б мило.
Господи, какая только чушь в голову не лезет, когда у тебя нет будущего! А так-то обычно именно оно, будущее, точнее планы на него, в голову преимущественно и лезут. Нет планов, нет будущего, нет ни одной умной мысли.
Дашка сокрушённо покачала головой и толкнула тележку вниз с пандуса.
В машине рыбе делать было нечего. Уж очень сильно она воняла самой собой. Хоть завтра машина уже никому не пригодится, портить её было жаль. Рыба была на силу выдрана из лап орущей кошки и брошена на дорогу. Кошка тоже без сантиментов полетела в открытую дверь машины. Джимка рассталась с курицей добровольно, но тяжело повздыхала и одарила Дашку невыносимым страдальческим взглядом. Театр одного актёра!
Что-то к вечеру количество положительных эмоций уменьшилось. Понемногу начинало всё раздражать и поддавливать настроение вниз.
Дашка поставила вещи в багажник и села за руль. Хотелось домой и не хотелось. Осознание того, что это последний вечер жизни, что конец будет ужасен и спастись от него она, скорее всего, не сможет, да если честно, то и не сильно хочет, совсем выбивал из колеи. Обычно Дашка справлялась с разного рода стрессами путём выполнения больших и маленьких дел, которые требуют какой-то сосредоточенности и внимания, чтобы не отвлекаться на то, что беспокоит на самом деле. Часто это помогало. Сейчас все задачи были выполнены. Прощальный ужин, считай, готов. Что написать в письме потомкам, она ещё не придумала. Да и уверенности в необходимости такого шага не было. Так вариант развлечения перед кончиной.
– И что? Что дальше? – спросила она Джимку. Ленивая обожравшаяся собака смотрела на хозяйку умильно, добродушно и совершенно бессмысленно. – Эх ты…
Дашка посмотрела в сторону заката. Солнца за высотками видно, конечно, не было. Но по длинным косым теням она поняла, что дело движется к финалу. Хоть и начало лета, но однако ж. За домами в городе солнце скрывается рано.
Ей захотелось попрощаться со светилом.
С балкона её комнаты сам закат не увидеть. Скорее это было наслаждение салютом. Когда ты видишь удивительное по многоцветью и роскоши шоу в небе, ежедневное и неповторимое во веки вечные. А вот самих пушечек не видишь.
А Дашка хотелось увидеть эти самые пушечки. Только сегодня. В последний раз.
Она вывернула на проспект и снова поехала к мосту. Это царская ложа театра. И сегодня она вся в её распоряжении. Дашка остановила машину почти посередине. Солнце намеревалось сесть чуть слева, где-то за лесопарком, там, где вдоль русла старой неспешной речки Посёстры расположился рыбхоз. На рыбхозе закат был вообще чудесный. В сотне искусственных озёр отражалось своё солнце в каждом. Но туда Дашка решила не ездить. Со всем Лисовском не попрощаешься. А солнце, оно одно. И оно всё равно будет. И когда не будет Дашки, и когда пересохнут бассейны рыбхоза. И даже когда Лисовск сгинет в зарослях сорняков и собственных руинах. Ему всё равно. Оно динозавров видело…
А вот зомби его боятся… Если б можно было ехать на закат всю жизнь, не отставая от солнца ни на минуту, тогда всегда было бы сегодня и не надо было бы умирать…
Джимка медленно вывалилась из машины, посидела, посмотрела по сторонам и неспешно побрела вдаль по мосту. Дашка проводила её взглядом: «Переела, бедняга».
Солнце медленно катилось куда-то вниз, к горизонту, по своим обычным делам. Завтра оно снова встанет, там за рекой и тогда, обернувшись назад, можно будет с этого же самого места любоваться восходом над лесом. Когда Дашка была маленькой, она очень хотела стать художником и непременно рисовать небо: закаты и восходы, грозу и радугу, огромные кучевые облака и рваные перистые, гонимые холодными ветрами. Но как-то не сложилось. Теперь уж не сложится…
«А может с моста в реку?» – встрепенулось второе я.
«Нет уж. Этого не будет. Я проживу каждую минуту, отведённую мне судьбой. Я уже всё решила. Так что, заройся».
Небо играло последний салют. Сочно-голубое над головой, оно медленно бледнело, скатываясь к горизонту. Навстречу ему из-за солнца фонтаном били все цвета красно-жёлтого спектра. Оранжево-персиковое на стыке дня и вечера, где-то там в пучине, в которую пряталось солнце, небо горело малиново-алым костром. Дашка закрыла глаза, чтобы запечатать в сознании этот взрыв красок. Она как никогда остро понимала, что это не просто закат. Это – всё! Финал, занавес человеческого рода, может и в локальном пространстве, но финал. Последний закат. Дашка ещё сильнее зажмурилась. Казалось, что у такого сочного многоцветья не может не быть вкуса и запаха. Запаха малины на солнце, запаха свежих персиков и абрикосов, запаха только что разрезанного арбуза. Клубники! Только-только начинается её сезон. Дашка ещё на даче не успела собрать ни единой ягодки. Вот так. Живёшь-живёшь. И хоп. Умирать. И никому не нужно всё, чего ради ты жил. И отдать некому и забрать нельзя. И превратятся в прах все твои дневники, фотографии, школьные тетрадки, любимые книжки, чертежи, проекты, эскизы… Да что там… Дашка открыла глаза. Всё это: дома, магазины, рекламные щиты, мост – всё превратится со временем в прах. Поразительно бесцельна и бесперспективна оказывается жизнь человеческой цивилизации вообще, когда ты остаёшься один. Просто с ума сойти. Она покачала головой.
Надо же… Действительно это всё вообще никому никогда больше не пригодится. А люди жили, стремились, зарабатывали денег на то, на сё, лечились, хотели жить долго, хотели семью, машину, собаку, на юг, сдать сессию, посадить картошку… И всё… Больше нечего хотеть. Некому. Во дела! Да?
– Древние, говорят, от ядерной войны поумирали. Забомбили друг друга до смерти. А мы от зомби померли. Хотя нет, мы в них превратились. Поди ж ты, вчера ещё думали, что нас в зомби превращает телевизор. Просчитались. Я телек вчера смотрела до самого упора.
Между тем солнце уже заползло краешком за верхушки деревьев, а значит, спектакль практически окончен, пора доставать номерок от пальто.
Дашка глянула на машину: она и не заметила, как Джимка вернулась и растянулась на передних креслах салона в полный рост. Пузо заметно выпирало. Толстопуз Феня так же пребывала в анабиозе на заднем сиденье. Хоть у них всё хорошо. Всё сытно, всё путём.
Она потолкала собаку:
– Вставай давай, мама пришла, пора ехать.
Та лениво и невыносимо медленно убралась с кресла водителя, недовольно, тяжко вздыхая, уместить свою пузатую особу на сиденье пассажира.
– Прощай, – сказала Дашка закату. – Я тебя любила…
Голос дрогнул. Она резко отвернулась, прыгнула в машину и рванула с места.
Съехав с узкого моста, она круто развернулась на проспекте и помчалась по встречке. Теперь всё равно.
Солнце скрылось за многоэтажками. Дашка была этому рада. Как-то уж очень больно было. Очень… Как будто не она умирала сегодня, а оно, солнце, только что умерло на её глазах.