Пытливые умы не ведают покоя
Воеводин вернулся в холостяцкую двушку. Со стен кухни свисали шматы обоев – ровесников старика. Ремонт не делался сорок пять лет. Сразу, как остался один.
С женой им довелось прожить одну лишь пятилетку. Будто план государственный выполнили и уложились точно в срок. Одна и та же дата красовалась с именем Воеводина Катерина Дмитриевна на казенных бумажках – свидетельстве о заключении брака и свидетельстве о смерти. С разницей в пять лет. И ни днем более.
Детей им понянчить была не судьба. Без малых, что дожидались бы вояку-отца дома, Воеводин с горя утраты жены подался в убойный отдел. Не страшно ему было смены брать лишние и самые грязные, самые ненормальные дела расследовать. Не берег он себя, вроде как спорил с создателем, мол, забирай, если хочешь и меня вслед за Катей!
За какими только группировками ни гонялся Воеводин. Раскрыл дело отравительницы из психиатрической больницы в Брянске. Участвовал в штурмующем отряде после осады Дубнинского потрошителя. Допрашивал выживших после встречи с Уральским палачом.
Молодой Семен, еще без «заслуженного» отчества, не экономил жизнь. Ради убиенных жертв, что полагались на него, безмолвно взывая к равновесию зла и добра, бросался оперативник под поезда и пули. Или спасет тех, кто еще жив, или с Катей тотчас же увидится. Всё в выигрыше будет!
Удалого сотрудника чем-то награждали, как-то поощряли, премировали, фотографировали в прессу и на «табло» почета вешали. Семен благодарил и оставлял медали в коробках, высокопоставленные письма с грамотами пылились в закромах антресолей. Сам же он быстрее торопился к доскам, где не портреты награжденных красовались, а словесные портреты под заглавием «Розыск особо опасных преступников».
На повышение карьеры соглашался при условии, что в кабинете не запрут. Что будет Семен как прежде с командой молодых и дерзких носиться по сточным канавам, заброшкам да притонам, разматывая нитку с трупа до последнего узелка вокруг руки убийцы.
Все изменило ранение номер восемь.
Семен только день рождения справил. Выпили по стопке с мужиками и следующим днем вышли по следу Поджигателя по имени Гарик Люблин. Изверг похищал женщин, запирал их в самодельных ящиках размером с гараж, древесина которых была заранее пропитана быстро воспламеняющейся смесью. Он запирал всегда по две женщины. Как их выбирал? Загадка. Не родственницы, не любовницы, не бывшие одноклассницы. Жертва один и жертва два не совпадали ни по одному критерию, будь то возраст, вес, цвет волос или глаз.
Серийные маньяки обязаны иметь схему, размышляли профайлеры, пытаясь понять, кого Поджигатель схватит следующей парой. Пока они строчили доклады с методичками, Люблин оставлял криминалистам синий пепел от сожжённых трупов.
Еще один вопрос. Почему синий? Что за горючую смесь он изобрел, превращающую органику и неорганику в синий пепел. Как выяснит позже Воеводин, каждый раз пламя горело всего сто секунд. Но только раз Семен узрел его собственными глазами. Тут даже не скажешь «увидел» – то, что предстало перед Семеном, не подчинялось законам природы и термодинамики.
Перед сожжением похищенных девушек Люблин таскал в сараи всевозможный хлам. В ход шло все: строительные инструменты, одежда, ботва с огородов, бетонные блоки, шифоньеры, посуда, автомобильные капоты, велосипеды, батареи. Маньяк экспериментировал, что же такое нужно запереть в сарае, что его пламя не сможет испепелить?
Криминалисты сделали вывод, что в сарае с жертвами номер пятнадцать и шестнадцать до пожара находилось семь холодильников, полных стеклянных бутылей с водой. От одного из агрегатов осталось пятно размером два на два сантиметра. То, что это был именно холодильник, удалось восстановить по видеозаписи, на которой Люблин с парой грузчиков втаскивали семь двухметровых прямоугольников в фургон.
Давая показания, грузчики отметили, заказчик оплатил работу кредитной картой женщины (сказал, что супруги), а при разгрузке попросил холодильники отнести в сарай, сколоченный из свежих досок. Внутри него пахло цветами. В этом сарае через сутки сгорели Кристина Белоусова и Дарья Птицына.
К своему счастью Белоусова и Птицына, пожара не увидели. Единственное, что во всей мистике воспламенений утешало следователей, – жертвы не гибли в муках. Их сознание не успевало передать импульс боли от мозга к нервам. С такой скоростью обгладывало пламя кости. Да и они оставались через раз. Кусочки самых плотных тканей – все, что удавалось отыскать. Шматок размером в сантиметр – остаток бедра или большой берцовой кости.
Пламя, что пожирало и живое и не живое, не поддавалось просчету. Ведь не огонь то был. Что-то жидкое, тягучее, пламеобразное, вечно голодное, вечно жаждущее еще и еще. Самих воспламенений никто никогда не видел. Находились всегда объедки, но не само пиршество пожара.
Что такое смог изобрести Гарик Люблин в гаражах на окраинах Подольска? Откуда брал ингредиенты своей адовой смеси? Ответов не было.
Схватить Люблина живым – вот какую задачу получил департамент Воеводина. Ведомство мечтало не только маньяка изловить, но и выпытать у него рецепт воспламеняющегося вещества на нужды обороны. Никто в лаборатории его формулу повторить до сих пор не смог. Одна искра, огонек от спички – и сто кубических метров истлевали пеплом за минуту. Если точнее, за сто секунд.
…
В ночь, когда на голову Воеводина осыпалась звездная крошка и жизнь его свернула с земного пути на Млечный, случилось следующее.
Семен с майором Василием Калининым получили наводку, а по-простому сплетню, от кассирши по имени Марфа. Мол, душегуба какого-то видали грибники в пролеске. И были там кресты кладбищенские, сгоревшая лошадь и синее пламя. Информация звучала столь неправдоподобно, что Воеводин быстро собрал оперативников и ринулся проверять.
А вот, что произошло чуть ранее, пока кассирша Марфа не отзвонилась в милицию.
Дождь барабанил по клеенчатым дождевикам, когда мужчины заметили вдоль просеки не иначе как дьявольщину. Неизвестный стегал хлыстом пегую тощую лошадь, что тащила перегруженную телегу. Животное мотало головой, фыркало и било передними ногами, за что получало еще больше лихих затрещин. Брыкающаяся кобыла резко взяла в сторону от очередного замаха. Колеса споткнулись о тугой борт колеи, накренив телегу. Поклажа из-под брезента высыпалась в густое разнотравье.
Грибники сразу распознали кладбищенские кресты, которыми живодер набил телегу. Все основания крестов подбиты треугольными засечками топора. Сверху дерево было темное, мутное, почерневшее от воды и снега, а на обрезах крестов – светлое, занозистое.
– И выпало их штук двадцать… не, больше! Целых сорок! – пересказывал малость протрезвевший грибник соседям, пока в очереди в кассу за билетом стоял. – А на двух хрестах-то – тела женские! Холые! Связанные и распятые по рукам и ногам! На хрестах-то они болтались на тех!
– Ешкин кот! Во меня б с пол-литра так мутило! – рассмеялся дедок, пересчитывая копейки сдачи. – Охоленные бабы шо бы мерещились, а не повестки за неуплату по воде-то!
– Вот те крест, старче! Не брешу! Скажи, Павло, скажи ему, шо не брешем! Сам же ж видал! – ткнул мужчина локтем собутыльника, точнее, согрибника.
– Ай, отстань ты, Митько… не нашего ума дело. Не видал я! Не видал, – повторил он прямо в лицо старика, застывшего со сдачей. Тот не торопился. Надеялся про обнаженных еще какую байку-то послушать, чтобы поздней мужиков за удочкой подивить.
– Огонь синюшный, кажи, тоже не видал?! – разошелся Митько. Он теперь горлопанил так, чтобы все пять человек в очереди за билетом слышали его. – Коняку когда хлестать закончил изверх тот, зажглося пламя. Синим оно полыхнуло! Синим! – присел на корточки грибник и развел руки в стороны, выдерживая паузу. – Вот такэ-э-энный столб! Гляжу – а коняки-то и нету!
– О заливает! Сам ты синий! Проспись, братюня!
– А ну, билет скупай и нас не задерживай!
– Тихо вы, охалтелые! – пришлось кассирше Марфе выйти из теплого рабочего закутка. Отставила она кипяток, отложила бублик, что макнуть в джем клубничный зря торопилась, да вышла на моросистый перрон.
– Эй ты! – шикнула на Митько. – С очереди вышел! Дай мне людей поотпускать или милицию на тебя вызвонить?
– Милицию не надо, касаточка, – занервничал Павло, не любивший с законниками пересекаться. В прошлом-то у самого грешок случился с отсидкой в пять лет за кражу. – Водку мы пили. Привиделося ему, честной народ, привиделося про кресты-то! Не слухайте дрянного алкаша!
Павло поднял собутыльника с карачек.
– Ротяру захлопни! – наскоро шептал он. Оттащил на лавочку у рельсов. Опустил мешок податливого тела на три сбитые доски да встряхнул. – Было чего или не было, не мы юродствовали. Не лезь, ховорю! Я на стреме-то, как дурак постоял, думал, кассу заберут. Два трупа! На пятихатку по дурости откинулся! И ты молчи! Пришьют нам… и баб тех, и коняку, и хресты… А молчишь – значит, и не было.
– Они ж там были, Павка… Были две девки-то…
– На, выпей! – пихнул он в руки впечатлительного парня непочатую чекушку.
Павло сам билеты купил. Порадовался, что у кассы мужики и бабы разошлись. Послухали бред алкаша да разъехались по садам капусту квасить, бражку настаивать.
Подошла электричка. Павло затащил корзину с белыми грибами, притулится возле окна, заняв пустым пивным бидоном местечко для Митьки. Тот докуривал возле дверцы. Швырнул окурок о диск колеса. Поморщился от вида стопы искр и шагнул на нижнюю ступеньку.
– Эй… эй ты, хрибник! – окрикнул женский голос. Узнал он лицо кассирши из билетной арки. – Чего там с кобылкой-то стало? Каживал ты, исчезла она. Як так-то?
Грибник головой поводил, не стоит ли где рядом Павка, и выдал:
– Испепелил ее живодер. Синим пламенем испепелил!
– Животину поджег?! Не пошла бы от спички-то.
– Пошла! Синим огнём пошла… Так пошла, что я… – сглотнул он. – Не понял, а хде кобыла-то? Охонь то или нет? Хлабысь! Была коняка и нету! Один синий пепел дурную ромашку заштриховал.
– Синий охонь? Синий, ховоришь? – недоверчиво глядела Марфа.
Митько кивнул и начал креститься не в ту сторону.
Динамик над ухом прокряхтел о закрытии дверей. Лязгнули створки, огородив ширмой грибника с кассиршей, что священника на исповеди с прихожанином.
– Хде было-то оно? – кричала Марфа, ускоряя шаг и держась рукой за створку двери. – Хде лошадь синим жгли?
– В трех кило́метрах! Вышка! Электрическая…
– Нумер какой?
– Четырь… соро…
Разжевывая лязгом колес остатки слов, туман проглотил электричку.
Вернулась Марфа за кассу. Развернула картонку «технический перерыв» и потянулась к телефонной трубке.
– Але, – набрала по номеру старшего по станции, – Яков Хеоргич, соедини с хородом.
– Давай нумер.
– Нуль два.
– Милиция? Чевой-то вдрух?
– Хулихганы. Доложу. Или хошь, шобы сызнова стекла краскою изрисовали?
– Обожди. Наберу я твои нуль два.
…
Вышки с четвертой по сорок девятую умещались на расстоянии в десять километров. Воеводин с Калининым и десять их оперов разделились попарно, прочесывая тропы, по которым в состоянии была пройти телега.
Семен торопился. Как увидел поле ромашек, а на одном из лепестков – синий пепел, рванул наперерез.
– Стой! – не поспевал за ним Володя Белкин, проваливаясь в пустоши кротовых подкопов. Навернулся, а когда из гнилостного благоухания ромашки вынырнул, Воеводина и след простыл.
Семен у кромки поля взял левее. Учуял что-то… Нет, не запах гари или дыма. Цветочный аромат учуял. Яркий. Концентрированный. Что-то знакомое… родное, что-то будто из детства.
– Поле, – вдохнул он полной грудью, – лаванда, ирис, сладкая медуница и полынь с календулой.
Их запах Воеводин помнил с яслей. Полынью бабушка его от мух мела половики, календулу срывала да высушивала в зимний чай. Так и грузчики говорили. В ящике, где позже сгорели две жертвы с холодильниками, цветами пахло.
И Воеводин узрел его. Цветок, что ярился к небу лепестками голубого цвета. Всполохи синего, голубого и бирюзового вились вокруг плодоножки деревянного сарая. Тот был огромный. В тридцать пять квадратных метров. Со всех сторон нежные объятия дикого жара огибали конструкцию, лаская, усыпляя, забирая вслед ветру.
Семен не мог назвать, что видит, словом «огонь». Нет дыма, нет гари. Нет треска, пожирающего дерево кострища. Нет гула, что порождает всполохи. Был только этот голубой цветок, после которого сотрудники с пинцетами и лакмусом найдут кусочки костей жертв. Семен знал: девушки уже мертвы, но он не мог перестать пытаться.
Рывок. Удар ногой о лепесток огня. Нога Семена опустилась в жидкую синеву. Истлела обувь и кусок штанов. Выломанная плашка сложилась внутрь. Новорожденный лепесток пожрал ее, как изголодавшийся котенок, которого старшие братья не подпускали к миске.
Семен не почувствовал боли. Он стоял в метре от столба пламени, что рвалось выше сосен, но оно его не трогало. Жар вывернут наизнанку и направлен в центр. К пропитанной настойкой Люблина древесине и всему тому, что оказалось внутри.
– Прикоснись к нему руками, – услышал Воеводин голос. Мужчина, что подкрался со спины, вел странный обратный отсчет, – восемьдесят пять, восемьдесят четыре, восемьдесят три…
Теплое дуло, кажется, охотничьего обреза, уперлось в шею справа.
– Невозможно устоять! – шептал охрипший голос. – Как прекрасен… Шестьдесят один, шестьдесят, пятьдесят девять…
Небритое лицо Гарика Люблина, исчерченное обуглившимися головешками, прижалось к древку. Палец замер на спусковом крючке уткнувшегося в шею следователя оружия.
– Знаю, хочешь. Давай! Вытяни руку! Ну! – толкнул обрез голову Воеводина. – Мать рассказывала… Но я не верил, что оно такое чудо… Увидишь раз и оробеешь. Сорок пять, сорок четыре, сорок три…
– Что в составе? Чем пропитал древесину? – заговорил о главном Воеводин.
Дуло скребнуло по щеке Воеводина, отсчитав пять его зубов:
– Ты разгадаешь, если найдешь дорогу в Эблу.
– Что за Эбла?
– Двадцать три, двадцать два, двадцать один…
– Что это за счет? Что ты отсчитываешь?
– Остатки жизни, что ж еще…
Воеводин ему поверил. Дойдет до единицы и выстрелит в затылок.
– Если все равно убьешь, скажи мне, что это за Эбла?
– Пытливый… пытливый… пытливые умы не ведают покоя…
Семен расслышал сиплый хохот. Железка обреза завибрировала в руках Поджигателя.
– Слушай, пытливый… Я расскажу тебе, как заполучить огонь. Мать знала, что это такое. Она сошла с ума. Десять, девять, восемь… но прочитала мне восьмую книгу… и я понял… как найти его… пять, четыре, три… девушки, что я спалил. Они… гха… х-х-х-а… кх-яа-а-а-а.
Выпавший обрез лязгнул о камень под ногами следователя, готовившегося к выстрелу. Семен обернулся.
Голова Люблина закинута назад под прямым углом к небу. Оттуда, где находился его кадык, торчала вошедшая по запястье рука незнакомца. Синее пламя цветка Поджигателя озарило лицо его убийцы. На лбу от затухающих всполохов цветка блеснуло синее пятно, похожее на пятиконечную звезду. Прямо в центре. Пятно переливалось запертой галактикой и мириадой звезд.
Никогда Семен ничего подобного не видел. Что за отметина сектантская? Что за звезда на лбу? Родимое пятно, мутация? Или болезнь аргироз из-за переизбытка серебра, когда тело окрашивается голубым и фиолетовым? Но почему такой идеальной формы? Что это за человек?
Мужчина провернул кисть внутри Люблина и выдернул руку вместе с языком, кадыком и глоткой Поджигателя. Кровавый сгусток, которым Люблин вот-вот собирался поведать что-то важное о девушках, теперь возлежал на ладони человека в черном. От горячего месива тянулся к небу влажный пар человеческого нутра.
К ясному, черному небу, усыпанному звездами хлеще поляны мечты грибника. Воеводин уставился на убийцу Поджигателя. Два светящихся голубых глаза закрылись, стирая последний намек, что какой-то человек только что был здесь. Стоял напротив Воеводина с горящей во лбу звездой, вырывая пальцами из человека глотку вместе с языком и трахеей.
Истлевшие хлопья синего огня и такой же синий пепел звезд на небосклоне – вот все, что осталось Воеводину в ту ночь.
Ах да, еще его жизнь.
…
Вылечить до конца ногу Семена после ожога голубым цветком врачам не удалось.
И ладно термический ожог, ладно бугристая кожа. Хуже всего дела обстояли с нервными окончаниями. Каждое движение давалось следователю с задержкой, с паузой. Время, что и посчитать в секундах невозможно, в размерах передачи нервных импульсов сопоставимо с годом. Все равно что подумать сейчас, а спустя год совершить движение.
Хромоты при ходьбе почти не было. А вот про бег, прыжки, толкание от опоры и любое другое ускорение пришлось забыть. В сорок два года Семен не мог сдать нормативные тесты, которые пять лет назад казались ему смешными. Теперь же двухметровый забор он преодолел за восемь минут вместо допустимых двенадцати секунд.
– Ты меня отстраняешь? – вошел Воеводин в кабинет Василия Калинина, туда, где спустя почти тридцать лет будет проводить оперативки по исчезнувшим сестрам под командованием моложавой Натальи Афанасьевой.
– Нет. Ты не отстранен, майор. Ты в отпуске.
– В отпуске?
– Такая пауза, которую берут на работе пару раз в год. Попробуй. Ведь не был ни разу.
– Не нужны мне паузы. Поджигатель, он…
– Мертв. Он умер, Воеводин. Последние жертвы Тамара Власова и Галина Хитрова – тоже. Криминалисты нашли на пепелище титановую занозу. Миллиметр не больше. На брюхе излазили все, а нашли!
– Титановую? От зубного моста?
– От протеза ноги Хитровой. От сих до сих, – опустил Василий руку от бедра до ботинка.
– Вся нога?
– Так точно. Сколько горел тот сарай? Восемь часов?
– Сто секунд. Люблин их отсчитывал. Не мой остаток жизни, а остаток жизни пламени.
– Титан плавится при температуре тысяча семьсот градусов, а ты в него ногу сунул.
– Я не чувствовал даже тепла домашней батареи от пламени.
– За полторы минуты, Семен, от ноги из титана осталась заноза. С заусенец размером. Он, что в муфельную2 печь жертвы запихнул?
– Гарик Люблин вот-вот собирался сказать мне что-то про похищенных девушек, про какую-то Эблу начал, когда…
– …когда ему выдернули горло. Помню. Читал я твой рапорт Семен. И знаешь, что мне ответил Дунаев? Псы, – фыркнул Калинин, – псы, говорит, пожрали тело Люблина! Выгрызли с трупа глотку уже после смерти от разрыва сердца. Так он и в заключении о смерти написал.
– Никакие псы его не грызли. Это сделал человек, Василий. Он стоял в метре от меня и одной рукой выдернул Люблину кадык вместе с трахеей. С одного движения!
Полковник закурил скрученную папиросу, просыпая половину табака на зеленое сукно.
– Я видел, Василий, – не унимался Семен, – видел его лицо с клеймом в форме звезды! Он выдернул пальцами гортань с такой легкостью, будто… сорняк из грядки.
Калинин затушил папиросу, расплющивая ее о дно пепельницы.
– Патологоанатом заявил, чтобы так разодрать плоть пальцами, нужна сила сотни мужчин. Никто так не может.
– Тот, кто был возле сарая, смог.
– Ну да, с клеймом. Со светящимися глазами. Сатанист. Марсианин! Киборг!
– Сатанист, – усмехнулся Воеводин, – или кто-то похуже. И я его найду! – ударил Воеводин кулаками о сукно.
– Ищи. Только в отпуске. Людей не дам. И оружие сдашь. Может, отдохнул бы лучше, а?
– Это и есть мой отдых.
– Зачем? – подошел к нему полковник, надеясь, что с близкого расстояния найдет ответ в жаждущих глазах Воеводина. – Исправь рапорт. Напиши, псы пожрали Люблина. В Ялту гони. Путевку тебе ведомственную за ранение выпишут. Глядишь, с дамой какой порядочной познакомишься. Пятнадцать лет уж холостюешь.
Полковник вздохнул:
– Зачем тебе это нужно, Семен? Скажи, чего тебе приспичило гоняться за сатанистами?
– За тем же самым, – смотрел на старого товарища майор, – чтобы снова увидеть его глаза. Такие же холодные, что у того пламени.
Мертвые. Светящиеся. Голубые. Цвета истинного неба.