Глава VI Избушка на острове Тополином
В ту осень мне исполнилось тринадцать лет, и я пошёл в седьмой класс. Мать лелеяла мысль сделать из меня врача и, договорившись со своей знакомой, пристроила меня на медицинские курсы при городском Доме пионеров, который тогда занимал первый этаж одной из четырёх тындинских шестнадцатиэтажек. Курсы были свободными, и поступить на них мог любой желающий. Договариваться пришлось потому, что к обучению принимались только учащиеся девятых классов. Я же был двумя классами младше. Курсы были рассчитаны на два года, и, по задумке матери, по окончании курсов и выпускного восьмого класса, имея удостоверение медбрата, я должен был без труда поступить в Зейское медучилище.
У меня не было особого желания становиться врачом, но очень не хотелось огорчать мать, поэтому пришлось согласиться. Но, чтобы было не сильно скучно, я подговорил Макса составить мне компанию. Мать готова была выполнить любой мой каприз, лишь бы я не мешал реализовывать её родительские амбиции, поэтому выбила место и для Макса. Таким образом, мы с другом погрузились в ту осень в незнакомый и загадочный мир медицины.
Медкурсы не были похожи на прочие развлекательно-познавательные кружки Дома пионеров. Это были сложные занятия с многочасовыми лекциями по пять вечеров в неделю. Мы много конспектировали: за несколько месяцев у меня скопилась стопка толстых, мелко исписанных общих тетрадей.
Кроме лекций была практика. Четыре часа в неделю, надев белые халаты, мы работали в железнодорожной больнице. Разносили по кабинетам врачей амбулаторные карты из регистратуры. Опорожняли и дезинфицировали утки и горшки лежачих больных, а также меняли их постельное и нательное бельё, это должно было избавить нас от чувства брезгливости, которое несовместимо с профессией врача. В процедурных кабинетах помогали медсёстрам кипятить шприцы, иногда нам даже доверяли поставить внутримышечные инъекции.
Перед Новым годом у нас были первые практические занятия в анатомичке на вскрытии. Наша группа состояла из девчонок. Мужская часть была представлена только мной и Максом. За несколько дней до посещения анатомички из группы по странному стечению обстоятельств ушло несколько учениц. А перед самым порогом предпоследнего людского пристанища, не в силах переступить его, отсеялась ещё треть группы. Я не буду рассказывать, чем мы занимались, какие опыты проводили и какие анализы делали в лаборатории анатомички. Пусть это останется медицинской тайной. Замечу лишь, что ни страха, ни отвращения у меня тогда не было. Присутствовало только здоровое любопытство студента, которое и нужно будущему медику. Может быть, я стал бы хорошим хирургом. Но вскоре произошло событие, которое поменяло мою жизнь.
В напряжённом графике многочасовых занятий пролетел учебный год. В мае на курсах был большой блок лекций, посвящённый клизмам: виды клизм, показания, практика.
– …Положив больного на бок и согнув его ноги в коленях, вводим наконечник клизмы в прямую кишку, – слышался монотонный голос преподавателя. – И не перепутайте, пожалуйста, отверстия, а то был у нас случай. Студентка в первый раз ставила клизму и от волнения ввела её больной вместо прямой кишки в…
Аудитория взорвалась дружным смущённым хохотом.
Курс лекций о клизмах закончился в пятницу, а в понедельник была запланирована практика по этой теме в стационаре.
Впереди были выходные, и пробуждающаяся природа была пропитана весной. Тёплое солнце растопило последний снег, и большая вода унесла его вместе с рыхлым грязно-белым весенним льдом вниз по течению. На солнечных склонах сопок цвели мохнатые колокольчики сон-травы и высокие пахучие кусты рододендрона даурского с розово-фиолетовыми соцветиями. Над рекой стремительно носились табунки перелётных уток. С низовьев поднималась рыба. Тайга звала к себе. И мы уже не могли оставаться в городе. В субботу после школы уехали на первую в этом году рыбалку, на которую взял нас с собой наш новый знакомый – дед Илья.
Дед Илья, который всю жизнь проработал лесником при лесхозе, но уже давно был на пенсии, переехал в наш маленький двор этой зимой. Раньше он жил на другом конце города, в большой, рубленной им сорок лет назад избе. Когда в той части города решили построить новый девятиэтажный микрорайон для строителей железной дороги, деда Илью переселили в наш двор, в однокомнатную квартиру в бараке, пообещав дать благоустроенное капитальное жильё, когда микрорайон будет построен.
Всю зиму дед Илья просидел безвылазно дома. Но однажды ранней весной, когда только-только начало пригревать солнце и с крыш свесились сосульки, он выволок на улицу чёрную, в разноцветных заплатках резиновую лодку, накачал её и поставил к забору под солнечные лучи.
Мы с интересом наблюдали за действиями деда Ильи, а потом я поинтересовался:
– Зачем вы лодку накачали, на реке ведь ещё лёд?
– А я, ребятки, не плавать на ней собрался. Я уж отплавал своё. Вот просушу посудину да продам, а с нею и остальное барахлишко таёжное, – ответил дед Илья.
– Дедушка, а вы нам продайте, – попросил я, – мы с другом рыбаки, мы на мордушку налимов ловим.
– Да, – подтвердил Макс. – А прошлым летом Серёга на Колхозных озёрах даже карася огромного поймал на удочку.
– Карася?! – притворно удивился дед и улыбнулся. – Ну, тогда и вправду рыбаки, карась – рыба знатная.
Так, случайно разговорившись, мы познакомились с дедом Ильёй. Ему шёл восьмой десяток, он был небольшого роста, сухой, со смуглым морщинистым лицом и седой широкой бородой. Дед Илья сильно хромал и ходил, опираясь на старую, обшарпанную палочку с кривой засаленной ручкой. Одну ногу ему несколько лет назад отрезали ниже колена, и её заменяла самодельная деревянная культяпка. Всю жизнь дед Илья провёл на охоте и рыбалке. Не бросил любимое увлечение и после увечья – бродил, хромая, с ружьём или удочкой недалеко от города. Но в последнее время стала болеть и вторая нога, и дед Илья сидел дома, лишь изредка выходя на улицу. Он был добрый, но одинокий, а поэтому нелюдимый и замкнутый человек. Но мы с Максом почему-то сразу нашли с ним общий язык. Дед Илья пообещал продать нам лодку после того, как съездим с ним в тайгу.
– Старый я стал. Пора помирать. Вот поможете мне в тайгу сходить да попрощаться с нею, тогда и продам вам лодку. И сетки продам.
На остров Тополиный вела напрямик тропа по тайге через Колхозные озёра. Но дед Илья попросил своего дальнего родственника забросить нас на «жигулях» до турбазы «Чебачок», что выше по реке, а оттуда мы уже могли спуститься сплавом, и родственник нехотя согласился. В полном молчании добирались мы до места, но когда родственник высадил нас на берегу, хмуро попрощался и уехал, мы оживились.
– Сейчас накачаем лодочку и дунем вниз по течению! – обрадованно сказал дед Илья, вытряхивая плавсредство из прорезиненного мешка.
Мы с Максом бросились помогать ему. Накачав судно, уселись в него, оттолкнулись от берега, и река весело и стремительно понесла нас вниз.
Гилюй в тот день был полноводным, с сильным течением, мы быстро доплыли до острова Тополиного. По занесённой илом тропе, сквозь заросли ивы направились вглубь острова. Чем дальше мы уходили от берега, тем выше становились деревья. На смену ивам пришли тополя, а за ними лиственницы. Но вот тропа неожиданно закончилась, и на небольшой поляне перед нами выросло как из-под земли старое, покосившееся зимовьё.
Остров Тополиный высокий и сухой, но раз в пять-шесть лет над Становым хребтом собираются густые, плотные тучи и идут затяжные ливни, не прекращающиеся неделями, и тогда остров полностью уходит под бурые холодные воды рассвирепевшей, вышедшей из берегов реки. Поэтому дед Илья не просто построил зимовьё на самом высоком месте острова, но и поставил его на опоры, в роли которых выступили стволы вековечных лиственниц. Дед Илья выбрал группу растущих рядом деревьев, спилил их на уровне метра от земли, обвязал пни поперечными балками и постелил на них дощатый пол. Стены соорудил из тонкомера[23], а крышу – из принесённых рекой досок. Получилось что-то среднее между избушкой и лабазом. К двери жилища поднимались высокие ступеньки.
Внутри бóльшую часть избушки занимали сплошные широкие нары, способные уместить впритирку пятерых таёжных бродяг или двух-трёх вальяжно развалившихся. Справа от входа скукожился под крохотным окошком небольшой почерневший стол, а в противоположном углу ютилась ржавая печка, обложенная крупным речным галечником. В углу за печкой был прибит к стене для отражения тепла большой цинковый лист. Сквозь многочисленные щели между брёвнами весело лился солнечный свет. Зимой в такой избушке было холодно, но для весны, лета и осени лучшего пристанища не найти.
Река всё-таки добиралась иногда и на такую высоту. Пол в зимовье был занесён толстым слоем ила и песка. Нижняя часть стен была испачкана высохшей побелевшей речной грязью, по границе которой можно было определить уровень поднимавшейся воды. Дверь в избушке перекосилась и не закрывалась, к тому же была прострелена дробью и зияла дырами, видно, какой-то упёртый охотник долго и настойчиво проверял на ней кучность[24] и резкость[25] своего дробовика.
Мы починили дверь, подтесали её, прибили на простреленные места фанеру. Одели на печку выпавшую жестяную трубу. Отмыли от грязи и пыли нары и стол, проконопатили стены. Избушка стала выглядеть намного привлекательней. А когда мы затопили печку, стало тепло и уютно.
Одну сторону большого вытянутого Тополиного острова омывала река, другую – полноводная протока со спокойным, почти недвижимым течением. На эту протоку, оставив Макса хозяйничать в зимовье, мы отправились с дедом Ильёй ставить сеть-сороковку. Я потихоньку грёб вёслами, а мой пожилой наставник распутывал и вытравливал сеть, обучая меня этой премудрости. Дед Илья ставил сеть вдоль берега, под углом от него, совсем не так, как мне хотелось.
– Дедушка Илья, давайте не так поставим, а полностью перегородим протоку, – наивно предложил я, – тогда всю рыбу поймаем.
– О, какой ты жадный! – усмехнулся он. – Всю рыбу ему подавай. А другим что останется? – А потом продолжил уже серьёзно: – Я почему так ставлю – потому, что щука, да прочая рыба, к мелководью жмётся. Для щуки тут самый корм – гольяны и другая мелочь. И чебак какую-никакую козявку под берегом сковырнёт. А на глубине в протоке только сомы живут, а сом ещё не поднялся с низов, вода ещё для него холодная. Ты сетку поперёк протоки поставишь, её течением натянет, всё равно что струну гитарную, рыба в неё не пойдёт. Река такую сеть мусором закидает – травой, да ветками, да хвоей старой.
– А-а… – удивлённо ответил я.
Не успели мы распутать и закинуть в протоку дальний конец сети, как в начале её, под самым берегом, где была вбита тычка[26], за которую привязали шнур, задёргались и утонули берестяные поплавки.
– Щука влетела, – буднично резюмировал дед Илья, продолжая работу.
– Не, не щука, она бы побоялась при нас, это мы сеть за корягу, наверное, зацепили, – возразил я.
Поставив остаток сети, мы поплыли обратно. Чем ближе мы подплывали к утопленным поплавкам, тем сильнее ходила сеть из стороны в сторону. Теперь я уже не сомневался, что попалась рыба.
Дед Илья взялся за шнур и потянул его на себя, в сети забилась крупная щука. Перекинув рыбину в лодку вместе с частью сети, он быстро выпутал её, расправил полотно и снова перебросил сеть за борт. Мы поплыли вдоль берега протоки в сторону зимовья. Грести на этот раз взялся дед Илья.
Остромордая пятнистая хищница лежала на продавленном нашими ногами дне лодки и судорожно шевелила жабрами. Иногда она извивалась и била хвостом, обмазывая лодку слизью. Я решил посмотреть, какие у щуки зубы. Взял рыбину в руки и открыл ей рот. Зубы у щуки оказались странными: они представляли собой несколько рядов частых, загнутых вовнутрь крючков. Мне стало любопытно: а каковы эти зубы на ощупь? Держа правой рукой скользкую пасть хищницы раскрытой, я просунул указательный палец левой руки прямо щуке в рот. Щука возмутилась и бешено задёргалась. Я не смог её удержать и ослабил руку. Челюсти речного монстра захлопнулись, прикусив мой палец. Мне бы перехватить рыбину удобнее, снова раскрыть ей пасть и аккуратно вытащить палец, но я запаниковал и, не разжимая её челюстей, попытался резко выдернуть его. Острые загнутые зубы глубоко впились в мою кожу. Я рванул сильнее. Щука приоткрыла рот, и палец с большим трудом освободился. Несколько лоскутов ободранной кожи безжизненно повисли на пальце словно лохмотья. Из ран, пачкая лодку и мою телогрейку, обильно полилась алая кровь.
– Ой, как больно! – закричал я и сунул палец за борт, в студёную реку.
Дед Илья, всё это время с ироническим интересом и удивлением наблюдавший за моими манипуляциями, скептически вздохнул и покачал головой:
– Хорошо хоть не оттяпала… по локоть.
Я с навернувшимися на глаза слезами остужал горячий, истекающий кровью палец в реке, а старый таёжник методично грёб вёслами, не зная, то ли смеяться надо мной, то ли сочувствовать.
На зимовье дед Илья обработал мне палец зелёнкой и крепко перевязал бинтом.