Через несколько дней начались дожди. Вода в Гилюе прибывала. На яме за перекатом образовалось течение, и мы сняли сеть. Но в протоке рыба ещё ловилась.
В то утро нашим трофеем стал большой сом. Ячея-сороковка была мелкой для того, чтобы поймать его, как щуку или чебака, за жабры. Он зацепился другим способом – плывя по дну, задел нашу сеть толстым костлявым шершавым плавником возле жабр и, пытаясь освободится, намотал её на себя. Сом изорвал нашу старую, непрочную снасть, но выпутаться не успел. Рыбина была длиной в половину нашей лодки, а её голова была крупнее моей. Нам стоило больших трудов доставить сома до берега. Он бился так, что лодка чуть не перевернулась. Это была самая большая рыба, которую нам удалось поймать на Гилюе.
Днём дождь усилился, и уровень воды стал подниматься ещё быстрее. А вечером река начала выходить из берегов. Тихая протока превратилась в полноводную реку с сильным течением, и нам пришлось снять сеть и на ней.
– Завтра с утра рванём домой, – сказал Макс за ужином. – Вода прибывает, рыбалки нет. И продукты кончаются. Побудем в городе, пока вода не упадёт, продуктами запасёмся и вернёмся.
Я согласился с другом, потому что сам уже подумывал о возвращении домой. Под мощную барабанную дробь ливня по рубероиду крыши мы уснули.
Утром меня разбудили крики:
– Серёга, подъём! Потоп!
Дверь в избушке была открыта, и я увидел, что повсюду была вода. Гилюй поднялся за ночь на несколько метров. Видимо, в верховьях – в гольцах Станового[30] бушевали сильнейшие ливни. Над тайгой плыли грязно-серые зловеще-косматые тучи, из которых лил дождь.
– Лодка! – испуганно вскрикнул я, спрыгивая с нар и натягивая болотные сапоги. – Мы вчера оставили лодку на берегу! Если вода дошла до поляны, значит, весь остальной остров уже под водой.
– Надеюсь, ты её привязал, – вымолвил Макс, спешно одеваясь.
Я вспомнил, что отвлёкся вчера, вынимая тяжёлого сома из лодки, и забыл её привязать. Перед глазами с фотографической точностью всплыл каждый изгиб швартовочного шнура, на который я посмотрел мельком и даже подыскал глазами подходящий куст, к которому можно было его привязать. Но сом так сопротивлялся, так отчаянно извивался, когда я засовывал его в мешок, что занял всё моё внимание. А потом, взвалив добычу на плечо, я просто ушёл вслед за Максом.
– Привязал, – успокоил я друга, надеясь, что лодку не унесло.
Мы вышли из зимовья под проливной дождь. Вода на поляне была по щиколотку, а ближе к берегу стала подбираться всё выше и выше к краю болотников. В какой-то момент вода залилась в сапоги, ноги неприятно обдало мокрым холодом, но через несколько минут, когда тело прогрело воду, снова стало тепло. Мы были в брезентовых энцефалитках[31] и сразу промокли насквозь, поэтому на воду в сапогах не обращали особого внимания.
К берегу протоки мы вышли по пояс в воде. Лодки нигде не было.
– Макс, – сказал я, – лодку унесло, я не привязал её.
Друг ничего не ответил. Вздохнул тяжело и хмуро уставился на протоку, которая была сейчас шире и полноводнее, чем главное русло реки в спокойную воду. Тёмно-бурая вода бешено несла мимо нас свои воды, вспучивалась, пенилась, крутилась водоворотами. По реке плыл смытый с берегов мусор: прошлогодние листья, хвоя, ветки и вырванные с корнями деревья. Но самое страшное было в том, что ливень не прекращался и вода продолжала прибывать.
– Надо плыть на тот берег, – сказал Макс после долгого молчания.
– Может, в зимовье отсидимся, – неуверенно предложил я.
– Плохая идея, – возразил друг. – Вода прибывает, и зимовьё может затопить, несмотря на опоры. Да и без еды долго не протянем. Неизвестно, сколько продлится это наводнение.
Мы выросли в Тынде и помнили годы, когда дожди шли всё лето. Поэтому самым верным решением было как можно скорее покинуть остров.
– Придётся добираться до противоположного берега вплавь, – спокойно и уверенно сказал Макс.
– Вплавь?! – ужаснулся я. – Тут до берега метров двести, а плавать я не умею, ты же знаешь!
Мне стало страшно, что Макс сейчас решительно и смело сиганёт в реку и уплывёт, а я, как неудачливый Робинзон, останусь на острове один.
– Да я и сам не смогу до того берега добраться, – грустно произнёс Макс. – Унесёт течением, не выплыву.
Мы, расталкивая перед собой толщи холодной воды, побрели к зимовью. Вода дошла уже до середины опор, на которых стояло наше жилище. Мы стали собирать самые необходимые вещи и укладывать их в рюкзаки. Таких вещей оказалось немного. Я, несмотря на возражения друга, прихватил к тому же с собой сома. Вытащил его из мешка, который плавал возле зимовья, и посадил на верёвочный кукан. Сом был вялый, но ещё живой и, словно собачонка, тащился за мной на привязи по воде. Мы сняли с наружной стены избушки моток проволоки, взяли топор и снова вернулись к берегу, но уже не к тому месту, где только что искали лодку, а чуть выше по течению, где был большой завал из брёвен. С помощью топора и проволоки мы решили сделать плот и переплыть протоку.
Но выяснилось, что брёвна в завале на плот не годятся, они были с корневищами, которые невозможно было быстро отсоединить, так как пролежавшая в воде лиственница стала каменной и рубить её было трудно. К тому же брёвна были тяжёлые и имели плохую плавучесть. А вода между тем прибывала и доходила нам уже выше пояса.
Выискивая в завале подходящее дерево, я вдруг наткнулся взглядом на инородный предмет, несвойственный природе: грязно-жёлтый, большой и плоский, который болтался вдалеке на воде среди кустов. Я бросил работу и побрёл в его сторону. Оказалось, в кустах застрял принесённый рекой большой кусок плотного жёлтого пенопласта. Это был единственный раз, когда я искренне поблагодарил человечество за безобразную привычку захламлять природу строительным мусором.
– Ничего себе! – воскликнул Макс, когда я вернулся к завалу с пенопластом. – Вот то, что нам нужно!
– Это моя компенсация за утраченную лодку, – радостно и гордо ответил я.
Работа у нас закипела дружно и с новой силой. Мы отыскали в завале несколько сухих хлыстов, разрубили их топором, связали крест-накрест в виде решётки и сверху этой решётки прикрепили проволокой пенопласт. Конструкция получилась уродливо-неказистой и вряд ли бы когда-нибудь попала на обложки журналов «Юный техник» или «Судостроение», но это был единственный доступный нам предмет, который хоть как-то держался на плаву.
Выйдя из кустов к открытой воде, мы попытались вскарабкаться на плот, но он уходил из-под наших ног. Плот не выдерживал двух пассажиров. Можно было повысить плавучесть, добавив дополнительные брёвна, но у нас больше не было проволоки, чтобы скрепить их.
Положение было отчаянным. Весь труд шёл насмарку. Мы стояли по грудь в холодной мутной реке, ливень всё шёл и шёл, но мы так привыкли, что уже не замечали его.
– Плыви один, – предложил я. – Ты всё равно лучше меня на воде держишься. А там что-нибудь придумаем. Если поплыву я, то в случае переворота плота могу утонуть, тогда и ты тоже тут пропадёшь.
Макс молчал, лихорадочно соображая, как поступить, а потом сказал:
– Значит, так, я сейчас переправлюсь на тот берег – и бегом к Саньке Мохову, возьму у него лодку и вернусь за тобой!
Плыть на хлипком плоту через широкую полноводную протоку, с бешено летящими мимо водоворотами, было опасно. Макс долго собирался с духом и вдруг громко запел:
Что будут стоить тысячи слов,
Когда важна будет крепость руки?
И вот ты стоишь на берегу
И думаешь – плыть или не плыть?[32]
Затем, вскарабкавшись на плот, балансируя и удерживая равновесие, он решительно оттолкнулся шестом. Река подхватила и понесла его вниз по течению. Плот от тяжести подтопило, он скрылся под водой, и казалось, что Макс стоит на воде, словно библейский пророк. Плот удалялся, и ветер доносил до меня обрывки песни, которая становилась всё тише и всё неразборчивее. У Макса была привычка: в трудных ситуациях он укреплял силу духа песнями Цоя.
Макс был уже на середине, когда я увидел, что к нему стремительно приближается огромная крутящаяся вокруг своей оси старая лиственница, влекомая разбушевавшимся потоком. Друг стоял на плоту спиной к ней и не видел опасности.
– Макс, уходи вправо! Сзади лесина! – закричал я.
Но мои слова разорвал и разметал по реке ветер, смешав с ливнем и шумом бурлящей воды.
Когда Макс обернулся, дерево уже было близко, оно к тому времени выкрутилось поперёк реки и неслось прямо на него, грозя смести плот. Друг пытался уйти, отчаянно работая шестом, но в том месте шест уже не доставал до дна. Дерево приближалось. Катастрофа была неизбежной. Но в нескольких метрах от плота лесину снова резко развернуло вдоль течения. Дерево пронеслось мимо, но ветки всё же вскользь задели плот. Посудина накренилась, Макс потерял равновесие, выронил шест и упал в реку. Плот начало относить, но, вынырнув из воды, друг доплыл до него и кое-как вскарабкался на шершавую поверхность пенопласта.
Плот с пассажиром уносило всё дальше, но струя понемногу прибивала его к противоположному берегу. Макс уже превратился в маленькую чёрную точку, готовую скрыться вдали за поворотом, когда я увидел, что он достиг берега, выбрался на него и исчез за стеной кустарника.
Я остался совсем один среди бушующей стихии. Спереди была протока, позади – торчащие из воды ветки кустов. Я стоял по грудь в холодной воде. Спину немного грел полупустой рюкзак, на привязи изредка шевелился сом, к которому понемногу начинали возвращаться силы.
Я только сейчас осознал всю трагичность своей ситуации. Саньки Мохова могло не оказаться в зимовье. Вдруг он в городе продаёт ягоду? А лодка где-нибудь спрятана. Макс не найдёт её и не сможет вернуться за мной. Река поднимется ещё выше, течение оторвёт меня от дна и потащит сначала по верхушкам затопленных кустов, а потом вынесет на стремнину, я захлебнусь, буду долго плыть обездвиженной биомассой, качаясь на волнах, пока водоворот на очередной излучине не закрутит меня под залом. Грустные мысли лезли в мою голову, но животного страха не было. Вместо него была досада и обида, словно я проиграл в карты или купил лотерейный билет, оказавшийся невыигрышным. Неприятно было понимать, что мне не повезло, да ещё так фатально, без права отыграться.
Я потерял счёт времени. И это не просто обычная в таких случаях фраза. Я действительно не мог представить себе время, оно не вписывалось в эти мокрые, грозно нависшие надо мной тучи, в этот непрекращающийся ливень и реку, несущуюся мимо. Время казалось в этой стихии нелепым и неуместным. Я думал, что это последние мгновения моей жизни, а значит, эти мгновения будут теперь для меня вечными, потому что после этого ливня не будет для меня уже ничего.
Почему я не ушёл назад в зимовьё? Во-первых, я стоял на берегу затопленного острова, а берег не всегда спускается к реке под равномерным уклоном. Там, где я находился, была возвышенность, в ста метрах за моей спиной берег тоже был высоким и там росли лиственницы, но эти сто метров между мной и лиственницами утопали в низине. Между мной и лиственницами была уже глубина выше моего роста. Во-вторых, несмотря на всякие «но» и «если», я верил, что Макс вернётся за мной, поэтому оставался там, где мы расстались.
Ещё я помню, что, стоя по грудь в воде под проливным дождём, не просто «мокрый до нитки», как обычно пишут в таких случаях, а насквозь пропитавшийся водой, растворившийся в реке и ливне, я не чувствовал холода и дискомфорта. Наверное, меня согревало состояние шока, при котором включаются первобытные инстинкты человеческого организма.
Вода прибывала, я всё так же с философской обречённостью размышлял о своей участи, как вдруг на том берегу, выше по течению, показались два размытых человеческих силуэта с надувной лодкой в руках. Они повозились немного (видимо, вставляя вёсла в уключины), сели и поплыли в мою сторону. Это были мои друзья Макс и Санька Мохов.
Через несколько минут я уже перекинул в лодку сома, после чего влез в неё сам. На обратном пути мы шутили и смеялись, вспоминая сегодняшний день. Беда была позади и казалась нам уже весёлым приключением.
– Слыс какое дело, сам чуть не утонул, а сома не бросил! – посмеивался Санька Мохов. – Видать, староверы в роду были. Такой, слыс, призымистый народ – чузого не возьмут, но и своего не отдадут.
С каким же удовольствием я шагал к Санькиному зимовью по хлюпающей тропинке через марь! Тропа, в которой ноги увязали по колено, которая изобиловала большими, до краёв наполненными бочажками, казалась мне гладким асфальтированным тротуаром. Тайга вокруг была мокрой и взъерошенной, с лиственниц лилась за шиворот вода ручьём, но я восхищался и наслаждался ею, потому, что у этой тайги было одно неоспоримое преимущество перед островом Тополиным – она не была залита рекой.