Мать Генриха, императрица Матильда, качала на руках свою спеленутую тезку. От ласковой полуулыбки морщины вокруг ее рта пролегли глубже. Она уже поздоровалась со своим почти полуторагодовалым внуком, после чего поспешно передала его няне, чтобы та сменила малышу мокрые штанишки.
– У меня не было дочерей, – сказала она Алиеноре. – Возможно, это и неплохо, потому что, как бы мы ни старались, миром правят мужчины, и им не приходится сталкиваться с теми испытаниями, которые выпадают на нашу долю.
– Верно, – согласилась Алиенора, – не приходится.
Два дня назад она прошла обряд воцерковления после родов, спустя почти семь недель после смерти Гильома. Рана по-прежнему кровоточила, но она заставляла себя жить дальше, мгновение за мгновением, час за часом и день за днем. С каждой минутой его смерть отдалялась, но отдалялись и те времена, когда он был жив. Алиенора цеплялась за память о нем и каждый день рисовала сына в своем воображении, зная, что воспоминания о нем будут медленно угасать, пока от них не останется лишь тень в ее душе.
Императрица встретила ее нежными объятиями и со слезами на глазах – и это женщина, которая никогда не плакала. Алиенора боялась, что мать Генриха будет винить ее в смерти Гильома, но Матильда смотрела на нее с заботой и состраданием.
– У тебя усталый вид, – сказала она. – Не надо было отправляться в путь так скоро после родов и ужасной потери.
Алиенора покачала головой.
– Останься я в Англии, целыми днями бы оплакивала то, чего не изменишь. – Она прикусила губу. – Мне нужно поговорить с Генрихом, а ему следует увидеть свою дочь.
Этого мгновения Алиенора ожидала с ужасом. И не только потому, что предстояло говорить о смерти сына, она не знала, как поведет себя Генрих с дочерью – ведь родилась девочка, а не мальчик, который хотя бы отчасти мог бы заменить потерянного сына. Алиенора рассудила, что если встретится с мужем сейчас, когда она воцерковилась, то сможет быстро забеременеть, и, кто знает, быть может, у нее родится еще один сын, и Генрих простит ее. Вот только она вряд ли когда-нибудь себя простит.
– Побудь со мной хотя бы до конца недели, – сказала императрица, похлопав Алиенору по колену свободной рукой.
– Да, госпожа, конечно.
– Вот и хорошо. – Она покачала малышку на руках. – Ты правильно поступила, выбрав для погребения аббатство Рединг и положив Гильома рядом с моим отцом. Он был великим правителем. Мой внук стал бы таким же, если бы остался жив.
– Я сделала все, что могла. – Слезы обожгли глаза Алиеноры. – Но этого было недостаточно.
Императрица взглянула на нее пронзительно, но без злобы.
– Те же слова я сказала себе в тот день, когда отплыла из Англии. Я девять лет стремилась завоевать трон, который принадлежал мне по праву. Бывали времена, когда я думала, что погибну в этой борьбе или буду сломлена навсегда. Каким бы ни было твое горе, нужно принять удар судьбы и жить дальше – таков твой долг.
– Да, матушка, я знаю. – Алиенора старалась не обижаться. Матильда хотела как лучше и давала дельные советы, но все же не могла понять чувств матери, потерявшей ребенка. Матильда, с высот главы семьи, указывала Алиеноре, сколь многому ей еще предстоит научиться, позабыв о том, что та успела пережить многие несчастья.
– Я напишу Генриху и попрошу его быть с тобой помягче.
– Спасибо, матушка, но я не нуждаюсь в вашем заступничестве. – Алиенора чуть было не сказала «в вашем вмешательстве», но вовремя сменила слово: – Я могу за себя постоять.
Губы императрицы сжались, как будто она собиралась возразить, но потом тоже заколебалась и смягчилась.
– Я знаю, что можешь, дочь моя, – сказала она. – Однако тебе стоит тщательно обдумать свои слова. Мой сын похож на своего деда и ожидает, что весь мир будет беспрекословно выполнять его приказы. Но он многое унаследовал и от своего отца, и далеко не всегда считается с нуждами других людей. Не позволяй ему слишком давить на себя, особенно сейчас, когда ты не совсем оправилась.
Алиенора склонила голову.
– Спасибо за заботу, матушка. – Она знала, что Матильда, скорее всего, все же напишет Генриху. – Я хочу попросить вашего совета по другому вопросу.
Свекровь сразу же немного выпрямилась:
– В самом деле?
Ее глаза заблестели.
– Речь идет о внебрачном сыне Генриха. – Алиенора указала на маленького мальчика, сидящего с няней в глубине зала. Ей до сих пор было тяжело на него смотреть. Поразительно похожий на Гильома, Джеффри постоянно напоминал об ужасной утрате.
Императрица кивнула:
– До меня доходили слухи, что у моего сына есть ребенок, рожденный от какой-то потаскухи. Я не верила – такие вряд ли знают, от кого понесли. Но сейчас вижу, что, несмотря ни на что, мальчик нашего рода.
Алиенора помрачнела:
– Я мало что знаю о матери, да и не хочу знать, но мне говорили, что Генрих сошелся с ней до нашей свадьбы и что она англичанка.
– Значит, забавы юности. – Императрица пренебрежительно махнула рукой. – О чем ты хочешь меня спросить?
Алиенора покрутила на пальце прекрасный перстень с жемчугом, подаренный императрицей.
– Генрих взял на себя заботу о ребенке. Я не причиню ему вреда, не стану притеснять невинного, как бы он ни появился на свет, но я не позволю ему ущемить в чем-либо моих собственных детей.
Императрица передала ребенка кормилице.
– Отец Генриха прижил Эмму и Гамелина от любовницы. Она умерла при родах, и Жоффруа взял их в дом. Меня их присутствие никогда не беспокоило; я сражалась за корону, на остальное времени не хватало. Кроме того, мои незаконнорожденные сводные братья стали мне надежной опорой. Без их помощи Генрих не получил бы трон. Я с самого начала ожидала, что Гамелин вырастет и будет поддерживать Генриха, и он в самом деле служит ему верой и правдой, не то что Жоффруа и Гильом. Гамелин во всем зависит от Генриха. Не стоит бояться, что незаконный ребенок узурпирует права твоих детей. Воспитай его правильно, как велит долг, и он будет предан твоему делу.
– Генрих сказал мне то же самое, – кивнула Алиенора, не удержавшись от кривой усмешки. – А теперь Гильом мертв, а младший Генрих еще младенец… – Она сжала руки в кулаки. – Я хочу, чтобы мои дети занимали главное место в сердце их отца. – Выговорив эти слова, она почувствовала себя несчастной, потому что исполнение этого желания от нее не зависело.
– Так чего ты хочешь от меня?
Алиенора подалась вперед.
– Я прошу вас взять его к себе, чтобы вырастить и воспитать. Я знаю, что решать будет Генрих, но мальчик – ваш внук. – И тогда Джеффри не будет постоянно напоминать о сыне, которого она потеряла, но все же будет достойным членом семьи. – Что вы на это скажете?
Императрица задумалась, а потом медленно кивнула.
– Пожалуй, я подумаю об этом.
«И даже с радостью», – мелькнуло в голове у Алиеноры, заметившей, как заблестели глаза императрицы.
Матильда повернулась в кресле и приказала няне подвести к ней маленького Джеффри.
Мальчик почтительно опустился на колени, а потом поднялся и повернулся к Алиеноре и своей бабушке. Он стоял, расставив ноги, точь-в-точь как Генрих. Во взгляде его голубых глаз не было страха, лишь настороженность.
– Можешь прочитать «Отче наш», дитя? – спросила императрица.
Джеффри кивнул и прочел молитву на латыни, почти не спотыкаясь.
– Хорошо, – похвалила Матильда и отпустила его, после того как заставила опуститься на колени, потрепала по голове в знак благословения и дала медовую лепешку с подноса, стоявшего у нее под рукой.
– Способный мальчик, – сказала она Алиеноре, когда Джеффри ушел. – Если Генрих согласится, я возьму его на воспитание.
– Спасибо, матушка, – поблагодарила Алиенора с заметным облегчением.
Императрица одарила ее холодной улыбкой.
– Если я в силах облегчить твое бремя, то сделаю это. Твоя ноша тяжела и со временем не полегчает. Я не пытаюсь растравлять твои раны, но всегда лучше смотреть правде в глаза.
Алиенора заставила себя улыбнуться. По крайней мере, свекровь была с ней честна. Императрица не оставляла недомолвок. Решив, как поступить с юным Джеффри Фицроем, Алиенора могла сосредоточиться на том, как заново поладить с Генрихом.
В двух милях от Сомюра Алиенора встретила кортеж, ехавший ей навстречу. В голубом небе пылало солнце, летняя жара обрушилась на анжуйские земли, будто удар молота по новой наковальне. Натянув поводья, Алиенора ждала, пока приближающийся отряд уступит ей дорогу из уважения к ее сану. Другая группа тоже остановилась на дороге, не желая уходить. От копыт лошадей и мулов поднималась бледная пыль.
Вперед выехал молодой дворянин на мускулистой серой лошади и окинул взглядом отряд Алиеноры. Разглядев, кто перед ним, он раздраженно пожал плечами и приказал своим людям отойти в сторону.
– Госпожа моя сестра, – отрывисто произнес он.
Алиенора с неприязнью смотрела на шурина. Это из-за Жоффруа Генрих до сих пор сидел в Анжу, хотя мог бы уже давно вернуться в Англию; более того, он мог бы быть с ней, когда их сын заболел. Если Жоффруа был на свободе и куда-то направлялся со свитой, значит, они с Генрихом помирились.
– Здравствуйте, брат. – Ей удалось ответить вежливо. – Спасибо, что уступаете дорогу.
– А что мне остается? Приходится воздавать почести жене брата. – В его голосе прозвучало презрение.
Алиенора приподняла брови.
– Насколько я понимаю, вы с моим мужем уладили разногласия?
Жоффруа щелчком сбил пылинку с плаща.
– Скажем так: у нас наметились общие интересы. Жители Нанта попросили меня стать их графом. Я буду править Бретанью с благословения Генриха – мог ли я мечтать о таком? – В его тоне звучали, скорее, нотки цинизма, чем благодарности.
– Прекрасная новость, – искренне ответила Алиенора. Она даже улыбнулась. Теперь Жоффруа будет занят, у него не останется времени на мятежи в Анжу. К тому же и ей не придется видеть его, за исключением редких случаев.
– Поживем – увидим, но пока я доволен. – Он подобрал поводья, удерживая на месте непоседливую лошадь. – Я с огорчением узнал о кончине племянника. – Это было сказано небрежно и неискренне.
– Уверена, что так и было, – твердо ответила Алиенора. – Желаю вам счастливого пути, милорд. – «И чтоб глаза мои тебя больше не видели», – мысленно добавила она.
– И я желаю вам большого счастья с моим братом. – Он одарил ее кислой улыбкой. – Вы могли бы стать моей женой, если бы не выбрали другой путь.
– В самом деле, – размеренно ответила она. – И я благодарю Бога за то, что в тот день Он направил меня верной дорогой.
Жоффруа иронично отсалютовал ей.
– Вы уверены, что то было делом рук Божьих? Говорят, Анжуйский род произошел от дьявола.
Он тронул лошадь и присоединился к своим людям на обочине, позволяя ей ехать дальше, в Сомюр.
Летняя жара согревала стены замка, но Алиенора дрожала, будто в лихорадке. Она ходила взад и вперед по покоям, куда ее проводил сенешаль Генриха. Короля не было, он охотился, хотя его заранее уведомили о приезде жены. Алиенора страшилась предстоящей встречи, и потому даже не рассердилась, а почти обрадовалась задержке.
Она сменила пыльное дорожное платье на нарядный туалет из золотистого шелка, украшенный жемчугом, туго затянутая шнуровка подчеркивала талию и изгибы груди и бедер. Придворные дамы умастили ее запястья и шею изысканными благовониями, а волосы украсили роскошной сеткой, но все драгоценные камни и духи мира не могли сделать приближавшуюся встречу приятнее или легче.
Изабель, не отходившая от королевы, отвернулась от окна, в которое наблюдала за двором.
– Госпожа, король приехал. – Она тоже дрожала от волнения, потому что ее муж был среди монаршей свиты.
Алиенора подошла к ней и тоже оглядела двор, заполненный уставшими лошадьми, свесившими языки собаками и оживленными мужчинами – все толпились, толкались и весело переговаривались. Томас Бекет и Генрих смеялись над чем-то, по-товарищески пожимая друг другу руки. Генрих вспотел почти так же сильно, как его лошадь.
Отыскав в толпе мужа, Изабель тихо охнула.
– Что-то он похудел, – сказала она, – и заметно хромает.
– Ты мне не понадобишься, когда я буду говорить с королем. – Алиенора коснулась ее руки. – Ступай к нему, я разрешаю.
Изабель сделала реверанс, встала и торопливо поспешила к выходу. Алиенора повернулась к остальным придворным дамам.
– Найдите себе занятие в другом месте, – приказала она. – Если понадобитесь, я вас позову.
Женщины ушли, и Алиенора вернулась к окну. Генрих пропал. Ловчие собирали охотничьих собак и загоняли их на псарню. Она подумала, не поискать ли Генриха, но решила, что найдет его вместе с шумной толпой охотников, а ей выставлять свою слабость на всеобщее обозрение ни к чему.
Когда Генрих наконец бодро, как обычно, вошел в комнату, солнце давно ушло на запад, окрасив одну стену замка в золотистый, а другую в пепельно-серый цвет. Он помылся, зачесал темно-русые волосы назад и облачился в чистую котту, пропитанную ароматами розмарина и шиповника.
Помедлив мгновение посреди комнаты, он стремительно подошел к жене, собираясь ее обнять. Алиенора начала было делать реверанс, но он схватил ее за талию и заключил в крепкие объятия.
– Я соскучился, – произнес Генрих и крепко ее поцеловал. – Аппетитно выглядишь, так бы и съел тебя!
От столь напористого приветствия Алиенора даже вздрогнула. Он говорил открыто и шутливо, как будто разговаривал с друзьями-охотниками – как будто ничего страшного не произошло. Он улыбался искренне и широко. Алиенора ожидала чего угодно, только не такого, и опешила.
– Генрих…
– Где моя дочь? – Он навис над ней, прежде чем она успела заговорить, его глаза остро сверкнули, подбородок напрягся. – Хочу увидеть ее – и моего сына.
Алиенора растерянно подошла к двери и позвала нянь, приказывая привести детей.
Генрих пристально посмотрел на круглолицую девочку в пеленках на руках у кормилицы.
– Подыщем тебе хорошую партию, – сказал он, потрепав ее по подбородку. – Дочь короля Англии, неплохо звучит, да? – Он одарил Алиенору принужденной улыбкой. – Малышка вырастет красавицей, не сомневаюсь. – Генрих присел на корточки, чтобы посмотреть в глаза своему одетому в длинную льняную рубашонку тезке, которому исполнилось шестнадцать месяцев. Волосы маленького Генриха были скорее темно-русыми, чем рыжевато-золотистыми, а глаза – серо-голубыми.
– Уже ходит, – с довольной улыбкой отметил Генрих. – Ну что за прекрасный мальчуган? – Он подхватил сына и подбрасывал на руках, пока тот не завизжал. Вернув его няне, король обратил внимание на третьего ребенка, который стоял на пороге, наполовину освещенный льющимися в окно солнечными лучами, и его медные волосы блестели. Глаза Генриха на мгновение округлились от удивления.
– Я сдержала данное тебе слово, – сказала Алиенора. – И привезла его с собой. Твоя мать выразила желание взять его к себе, на воспитание.
– Да, она упомянула об этом в письме.
Значит, Матильда ему написала. Интересно, что еще было в том письме?
Генрих взмахом руки подозвал няню и ребенка.
– Может, это и хорошая мысль, но не слишком. – Он взъерошил кудри Джеффри. – Ты подрос с тех пор, как я видел тебя в последний раз. Почти мужчина!
Джеффри выпятил грудь, рассмешив Генриха.
– Пока ты здесь, мы с тобой вполне можем повеселиться. Как насчет прогулок верхом? У тебя есть пони?
– Нет… сир.
– А хочешь, заведем тебе лошадку?
Горло Алиеноры сжалось. Этот разговор Генрих должен бы вести с Гильомом, а не с этим кукушонком.
Джеффри просиял:
– Да, сир!
– Ну и отлично. Найдем тебе лошадь, я научу тебя на ней скакать, а как подрастешь, поедешь со мной на охоту. Согласен?
– Да, сир! – зачарованно воскликнул Джеффри.
Генрих улыбнулся и отпустил нянь вместе с их подопечными. Задержав напоследок взгляд на Джеффри, он повернулся к Алиеноре, хлопнул в ладоши и потер руки.
– Устроим пир в честь твоего приезда, а завтра отправимся на соколиную охоту вдоль реки. К нам прикатила хорошая труппа актеров из Керси, тебе понравится. А Томас припас тебе прекрасные ткани.
Алиенора слушала его в ошеломленном молчании. Он громогласно рассуждал о вещах обыденных и поверхностных, чтобы не дать печальным мыслям проникнуть в его сознание и увести в нежеланные темные дебри.
Не успела она произнести и слова, а Генрих уже стоял у двери, звал Бекета, музыкантов и придворных.
– Идем, – бросил он через плечо, глядя на нее, но словно не видя. – Отпразднуем твой приезд, и я не единственный, кого тебе следует поприветствовать!
Часы до отхода ко сну стали для Алиеноры тяжким испытанием. Она говорила и улыбалась, общалась с придворными. Принимая вежливые соболезнования, произнесенные так, чтобы не услышал Генрих, видела косые взгляды, которые люди бросали в его сторону. Томас Бекет был искренен и заботлив, но в то же время ему не терпелось продемонстрировать великолепную шелковую парчу, которую он очень выгодно приобрел у венецианского торговца. Пока Алиенора вежливо рассматривала ткань, он подробно объяснял, что мысль сделать брата Генриха графом Нантским принадлежала именно ему.
– Прекрасно придумано, – ответила Алиенора, воздавая должное уму канцлера.
– Лучше, чем Ирландия, – согласился он. – Осталось найти нечто похожее для младшего брата моего господина.
Алиенора приподняла брови и задумалась, не слишком ли широкие возможности предоставил Бекету Генрих? Конечно, если завел собаку, то не лаять же самому, но нельзя позволить и псу управлять хозяином.
Алиенора посмотрела на молодого человека, о котором упомянул Бекет. Гильом Фицэмпресс стоял среди молодых рыцарей, якобы прислушиваясь к их разговору, но между делом не спеша оглядывал зал, все замечая и оценивая, ни на секунду не замирая в неподвижности. Алиеноре никогда особенно не нравился рыжеволосый младший брат Генриха, но он представлял меньшую угрозу, чем Жоффруа. К тому же ему едва исполнилось двадцать лет – еще было время решить, чем занять его в будущем. Уильям заметил, что Алиенора на него смотрит, и поднял кубок, приветствуя ее. Она ответила ему той же любезностью, и он отвел взгляд.
Подошел Гамелин, чтобы поговорить с ней, поцеловал в обе щеки, взял за руки и прямо посмотрел в глаза.
– Примите мои соболезнования в связи со смертью Гильома, – сказал он. – Не представляю, каково это – потерять сына. Я знаю, как он был вам дорог.
Алиенора сглотнула подступивший к горлу ком. На глаза внезапно навернулись слезы от того, что сводный брат Генриха может говорить о Гильоме, а Генрих – нет.
– Представить это невозможно, но я благодарю вас за участие, – сказала она и глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. – Что скажете о Генрихе? Он даже не хочет произносить имя Гильома.
Гамелин бросил взгляд на сводного брата, который в дальнем конце зала разговаривал с камергером Алиеноры Уорином Фицджеральдом.
– Он и с нами о нем не упоминает, – ответил Гамелин, покачав головой. – Мы научились избегать этой темы, потому что Генрих либо приходит в ярость, либо, как сейчас, отвлекается на другие дела. Он не хочет об этом думать, чтобы не потерять присутствия духа.
– И он винит меня, я знаю, что винит.
Гамелин в замешательстве помолчал.
– Никто не знает, что думает и чувствует мой брат; даже те, кто к нему близок, не могут постичь его мысли, – он коснулся ее руки. – Я знаю, что он рад видеть вас и других детей, и я верю, что это изменит его к лучшему.
– Вы очень добры, – ответила она с усталой улыбкой.
– О нет, я говорю правду. Он скучал по вам; с вами он залечит раны, которые тщетно зализывает наедине с собой.
Алиенора в этом сомневалась. Поколебавшись, она добавила:
– Я привезла с собой его сына, рожденного от любовницы. Гамелин, не дашь ли ты мне мудрый совет?
Он насторожился.
– Меня воспитывали при отцовском дворе, а Эмму отправили в Фонтевро. Императрице мы были безразличны, но она всегда была справедлива, и я уважал ее за это и уважаю до сих пор.
– И что вы чувствовали?
Он пожал плечами.
– Мне было обидно, ведь я был первенцем, однако все привилегии достались Генриху, и когда появились другие его братья, стало только хуже. Я, графский бастард, всегда был на последнем месте. По ночам я грезил, как бы все сложилось, повернись судьба иначе. Но когда вырос – то передумал. Смирился с тем, что никогда не стану ни королем, ни графом. Да и хотел бы я этого? Сейчас я служу на благо семьи и получаю за это достойное вознаграждение. Я – важный игрок в паутине, раскинутой Генрихом, но мне не нужно прясть нити политики и беспокоиться о ловле мух.
Алиенора улыбнулась этому сравнению и поцеловала его в щеку.
– Спасибо, – сказала она. – Теперь мне есть над чем поразмыслить.
И все же она предпочла бы в будущем видеть Джеффри служителем Церкви.
Алиенора смотрела, как Генрих ставит ногу на кровать и разматывает ножные обмотки. Они наконец-то остались наедине. Алиенора боялась, что Генрих скроется от нее, отправится спать к какой-нибудь девице, но он охотно пришел в ее покои.
Сняв кольца и положив их в эмалевую шкатулку, она сказала:
– У тебя столько планов, ты ни на минуту не умолкаешь, но так и не рассказал мне, как себя чувствуешь.
Он сосредоточенно заканчивал раздеваться.
– Не понимаю, о чем ты. Я здоров, разве не заметно? И нет нужды беспокоиться.
– Генрих, я беспокоюсь. Ты отказываешься говорить о Гильоме, как будто его никогда не существовало, и чем больше ты не говоришь о нем, тем глубже рана. Она никогда не заживет, сколько бинтов ни намотай. – Она подошла и встала перед ним, заставив его поднять глаза.
Генрих со вздохом отложил одежду.
– Что толку об этом говорить – его не вернешь, – хрипло произнес он и притянул ее в объятия. – Давай смотреть в будущее, думать о новой жизни, которую мы породим.
– Генрих…
– И хватит об этом. – Он прижал указательный палец к ее губам. – На этом все. Я так сказал.
Он поцеловал ее, заставив замолчать, а потом отнес в постель и любил медленно и неторопливо. Алиенора задыхалась и всхлипывала под ним, когда томительные ощущения перерастали в изысканную пытку. Она впилась ногтями в его плечи и открылась ему. Генрих прижал ее к себе, вонзаясь в нее в последние мгновения, изливая свое семя, и Алиенора радовалась его силе и ответной дрожи в своем теле, потому что хотела зачать еще одного сына, а чтобы это произошло, мужское начало должно победить женское.
В ту ночь Генрих любил ее еще дважды, а потом, обессиленный, уснул, свернувшись калачиком и прижав ее к себе. Засыпая, он прошептал:
– Я не шучу. Ни слова. Мы больше не будем об этом говорить – никогда.
Алиенора лежала, поджав ноги на своей половине кровати, чувствуя себя глубоко несчастной. Генрих, вероятно, считал, что, не упоминая о смерти сына, быстрее наладит отношения между ними, но так он лишь присыпает камни землей. Если не говорить с ним о несчастье, то как им сбросить бремя горя и раскаяния, каждому из них – своего? Им останется лишь брести по каменистой тропе, сгибаясь под тяжестью страшной ноши, пока они в конце концов не свалятся без сил.