Леонид Блюмкин / Гамбург /


Леонид Блюмкин. Поэт, журналист. Родился в Зауралье, в г. Кургане. Более 30 лет работал на областном телевидении. Стихи публиковались в газетах, журналах и альманахах, издающихся в городах Урала, Сибири, Москвы, а также в Германии. Участник антологий «Поэты русского Зарубежья» (издательство «Алетейя», Санкт-Петербург). Автор шести сборников стихов. Член Союза писателей России. С 2004 года живёт в Гамбурге.

«С возрастом, признаться если честно…»

С возрастом, признаться если честно,

всё трудней держаться на плаву.

Жизнь во снах гораздо интересней,

чем она порою наяву.

Точным объясненьям неподвластный,

из иных и нынешних времён

ночью часто вижу несуразный,

странно повторяющийся сон.

Думаешь, с тобой ли это было

или, может, не было совсем.

Женщина в тумане приходила,

друг являлся, не сказав, зачем.

Много лет их нет уже на свете,

живших и рисково, и легко,

и разочарованных в столетье,

как стрелок, попавший в «молоко».

Сам же я, терзаясь в дикой спешке,

то лечу, то еду, то бегу,

но стою на месте неизбежно

в кем-то заколдованном кругу.

Ноги тяжелеют, застревая

в глине вязкой и в солончаке.

Не выводит никуда кривая,

дёргаюсь, как рыба на крючке.

От чего зависит – от погоды

разница сюжетов и картин?

Но всё время что-то происходит,

с чем во сне один я на один.

В темноте к видениям прикован,

под щекой ладонь или кулак.

Душат сны один дурней другого,

но из них не вырваться никак.

Зарисовка

Рука ведёт перо с нажимом,

и пальцы сжаты, как тиски.

Училка из старорежимных

в костюме строгом у доски.

В тетради сохнет промокашка,

вся комната светлым-светла.

Чернильница-невыливашка

из синеватого стекла.

Её несу с собой в портфеле

и на́ дом заданный урок.

А на моей лежит постели

мой кот, свернувшийся в клубок.

Зиме конец. Но обморозил

в начале марта уши он,

занявшись половым вопросом,

поскольку молод и силён.

В сарае громко квохчут куры,

им снится летняя трава.

Из печки, как из амбразуры,

стреляют искрами дрова.

На кухне стол едой не блещет:

картошка, яйца, серый хлеб.

Мы верили, что будет легче,

не ведая духовных скреп.

С утра соседи варят бражку,

начав предпраздничный забег…

Чернильница-невыливашка.

История. Двадцатый век.

На горе Монсеррат

Не стремящийся к путешествиям,

побывать кое-где успел,

восполняя для утешения

в географии свой пробел.

Часто стопы туда вело мои,

где не только пейзажу рад —

к древним древностям Каталонии,

ко святой горе Монсеррат.

Словно гусеница зелёная,

полз скрипучий фуникулёр

на вершину, к зубцам изломанным,

в монастырский широкий двор.

В храме лестница вверх кручёная,

там, печалясь за алтарём,

восседает Мадонна чёрная

в одеянии золотом.

Принимает чужие горести,

становясь от них всё черней.

И как будто под ношей горбится,

сострадая слезой своей.

Божьей Матери взгляд блуждающий —

к ней людская течёт река.

Если выше – скажи, куда ещё,

в даль неясную, за облака?

«Обещаю не ныть, не плакать…»

Обещаю не ныть, не плакать,

просто сдать проездной билет —

возвращаться в свою Итаку,

чтоб проститься с ней, смысла нет.

Там, где шлялось беспечно детство,

там, где юность любовью жгла,

не осталось теперь наследства —

ни корней родных, ни ствола.

Только в дальнем краю несытом,

долгом связана, как венцом,

спит под памятником гранитным

мама рядом с моим отцом.

До войны была черноволоса,

но под страшной бомбёжки вой,

из вагона с детьми с откоса

спрыгнув, стала в момент седой.

Я родился в сибирской стуже,

начинала зима разбег.

Белый свет мне ворвался в душу,

как декабрьский пушистый снег.

Память мало что сохранила —

оказалось время сильней:

что-то стёрло, а что-то скрыло

в беспощадном мельканье дней.

Смутно помню кусты сирени,

двор зелёный, барачный свод

и в скворечнике столпотворенье,

и под окнами огород…

Ни двора, ни птиц, ни барака —

молча прошлому вслед гляжу.

Возвращаться в свою Итаку —

путь к последнему рубежу.

«Раньше сидел по ночам…»

Ещё здесь в песне есть нужда,

а для чего стихи?

Ю. Ряшенцев

Раньше сидел по ночам,

тупо склонясь над тетрадью.

В самом начале начал,

там, за невидимой гранью.

Словом терзаясь и злясь,

долго вымучивал что-то.

В сон опасаясь упасть,

утром бежал на работу.

Выдохнул, думал, строку —

душу кому-то зацепит:

юноше и старику,

девушке, даме в расцвете.

Сплыли надежды, как сны.

Жизнь – неразгаданный ребус.

Песни ещё здесь нужны,

что здесь в стихах за потребность?

В прошлые годы броски,

поиск несбыточных целей.

Приступы чёрной тоски,

жалкой на самом-то деле.

«Нынче и зимы-то не бывало…»

Нынче и зимы-то не бывало,

и её теперь уже не ждём.

Северное небо набухало,

но не снегом, а всегда дождём.

Ураган обламывал деревья,

воду взбудораживал в реке.

Потрепал изрядно город древний

и пропал, беснуясь вдалеке.

А весна появится, капризна,

свет неся высокого венца.

Краткая, но не короче жизни,

той, что нам осталась до конца.

«Закатное солнце повисло над лесом…»

Закатное солнце повисло над лесом,

купая лучи за зелёной стеной,

и облаком серым, как дымной завесой,

скрывая побег свой с работы дневной.

Ещё не витает над нами прохлада,

и воздух остаточным жаром палит.

И кажется, скоро шестая палата

нам боль головную одна утолит.

Но быстро пройдёт беспощадное лето:

трава порыжеет, а в небе – темней.

Горячего времени песенка спета,

как жизни бездарной и глупой твоей.

ФОТОАЛЬБОМ

Сникли фотографии в альбоме,

что давным печатались давно.

И теперь осталось в старом доме

лет минувших смутное пятно.

Хоть его проветривай, хоть стисни —

фото не становятся ясней.

В каждом взгляд уже ушедшей жизни,

в каждом звук почти забытых дней.

Блеклость и размытость чёрно-белых,

с цветом неестественным цветных.

А когда-то с них душа глядела

всех друзей, знакомых и родных.

Время потрудилось, постаралось,

чтобы с прошлым связь разорвалась

и в альбоме медленно стиралось

то, что помнить надо бы сейчас.

Потому что в лицах и фигурах,

в складках напряжённого чела

отразился дух эпохи хмурой,

той, в которой наша жизнь прошла.

Всё ж бумаги хрупкая основа

сохранила чей-то светлый лик.

А вот снимки века цифрового

можно пальцем уничтожить вмиг.

Так что пусть на памятных страницах

под обложкой дольше проживут

горя испытавшие сторицей

и счастливых несколько минут.

«Снова день сгорает, как свеча…»

Снова день сгорает, как свеча,

в темноту стекает, утомлённый.

Не суди о прошлом сгоряча,

ты его наследник и поклонник.

Но по правде, я давно устал,

над минувшим раздвигая тучи,

чтобы возвести на пьедестал,

что-нибудь из древности дремучей.

Вроде смог о чём-то рассказать,

где-то сносно, где-то слишком скудно.

А теперь себя мне не узнать:

замолчал, то хмурясь, то тоскуя.

Кажется, всё близкое, твоё,

не спеша написано и честно.

Но кому сегодня интересно

наше стариковское нытьё…

Потускнел тех лет иконостас,

так зачем же на него молиться.

Будем жить и здравствовать сейчас,

расправляя сморщенные лица.

Осень в тёплом свете октября

головой качнула златокудрой.

Может, в прошлом бродим и не зря,

но живём, вставая с новым утром.

«Был инфантильным и был молодым…»

Был инфантильным и был молодым.

Верил, смеялся, любил и надеялся.

Время прошло. И рассеялся дым

юности светлой, и мрачным я сделался.

С грустной усмешкой взираю вокруг.

В битву душа не рванётся, не бросится.

Лучше молчанья спасительный круг,

чем бестолковая разноголосица.

Часто сижу, недовольно ворча:

толку-то что? И сражаюсь с сонливостью.

Хочется, правда, порою сплеча

вдруг рубануть – чтобы по справедливости.

Возраст старенья. Сомненье грызёт:

сколько осталось? Но жизнь не сознается…

Нет ощущенья, что кончилось всё,

есть ощущенье, что всё начинается.

Загрузка...