Днем у Коли случился приступ. В полном сознании, он упал на кровать. Его скривило. Правда, судороги были не долгими. Когда он пришел в себя, то трогая Татьяну за волосы Коля сказал:
– Еще утром подумал, что мне плохо будет. Позвонил в институт и сказал, что болен. Представляешь, поверили без лишних вопросов.
Она кивнула.
– Наверное, сейчас проще стало? – спросил он, – и справок меньше.
– Нет, – Татьяна посмотрела на его раскусанные в припадке губы, – просто стало меньше врачей. Многих мобилизовали. У нас в Доме Радио закрыли медпункт – врача и медсестру отправили в укрепрайон.
– На фронт? – спросил Коля. Он все еще плохо соображал после припадка.
– Да, – Татьяна щелкнула пальцем по коробке папирос, – видел бы ты их лица. Когда они грузились на машину.
– Что? Что было?
– Мне показалось, что они на собственные похороны собрались. Наш милейший доктор Екатерина Алексеевна была белее своего халата.
Татьяна замолчала. Ей представился все тот же серо-белый цвет, оттенивший одним вечером ее жизнь. Вот такого же цвета было лицо милейшей Екатерины Алексеевны, когда она поставила в кузов ЗИСа свой докторский чемоданчик и подала руки стоявшим в кузове красноармейцам. Они весело втащили ее, потом медсестру Леночку с пухлыми шоками и закричали шоферу:
– Доктор с нами.
Румяный командир заколотил по крыше кабины. ЗИС выдал облако белого дыма, хрюкнул и медленно покатился на улицу. В окружении смеющихся красноармейцев стояла бело-серая Екатерина Алексеевна с неподвижным лицом. А медсестра Леночка уже подхватила веселую песню о том, как быстро Красная Армия разгромит врага.
– Тяжело бабе-то с мужиками будет, – тихо сказал дворник вышедший закрыть ворота за машиной.
Татьяна кивнула.
– Как на смерть уехали, – проворчал дворник и загремел цепью от ворот.
Татьяна, пораженная их общей догадкой посмотрена на него. Их глаза встретились, и в синих глазах дворника не было смысла, но в них была простота. Ее поражала эта глубинная житейская мудрость, а вернее понимание жизни, шедшее от простого человека. Человека часто не способного мыслить, но способного чувствовать. Только и способного чувствовать.
– Вы бы определились, – неожиданно громко сказал Татьяне дворник, – мне закрывать надо. А вы столбом так вот встали. Вам надо или на улицу идти. Или в здание. Так – то столбом стоять не положено. Ведь если, что – то я и виноват.
Коля выслушал все, прикидывая это на себя:
– И как мы без врачей?
– А как они там без них, – Татьяна, наконец, выудила папиросу.
– Но и здесь есть больные.
– Есть. Значит раньше будешь в поликлинику ходить, – Татьяна неудачно зажгла спичку, обожгла пальцы и затрясла рукой в воздухе, – врачей меньше и людей меньше. Ты бы видел, сколько наших народных патриотов бежит.
– Бежит? – Коля, наконец, поднялся и подошел к буфету.
– Да. Может и тебе взять направление в центр страны?
– А куда мне? – Коля надел свои брюки, – я вот могу до сортира дойти. А все остальное и не знаю. Мать у меня в Рязани живет. Но там ведь нет ВУЗа? Кому я там буду нужен?
– А ты спроси, – настойчиво сказала Татьяна, – ты к боям не годный совсем. Может там чье-то место займешь.
Коля посмотрел на нее с тоской Екатерины Алексеевны. Только та уезжала в пустоту, а этот уже был в ней. Коля махнул рукой и остановился.
За стеной были слышны громкие голоса – соседка Аня собирала свою дочь в эвакуацию. Первая эвакуация ленинградских детей в Новгородскую область была объявлена 28 июня 1941 года. Соседи что-то буробили и ругались.
– Я знаю, – тихо сказал Коля, – это детей вывозят.
Татьяна кивнула. Она все еще ранимо воспринимала само слово «дети». Вот и сейчас она подумала, что всех их – и родившихся и не родившихся она собирала бы сейчас в эвакуацию. Ей пришлось бы искать чемоданчики и коробки, бечевку, чтобы связать вещи. Пришлось бы искать по городу еще оставшиеся в продаже целые упаковки зубного порошка и мыла. Она затянулась, синим дымом, и подумала как же приятны и тревожны были бы эти хлопоты.
– Они паникуют. Тебе е кажется? – тихо спросил Коля. Он явно передумал идти до отхожего места.
Детей родители не хотели отдавать. Это знали и Коля и Таня. Поэтому она только пожала плечами.
– Я не про родителей и детей, – так же тихо сказал Коля, – я про тех, кого ты так не любишь.
Татьяна непонимающе посмотрела на него.
– Я говорю про руководителей города, – Коля присел на угол комода.
– Про Жданова? – громко переспросила Татьяна, – ты про этого жирного козла? Про Жданова?
В глазах Коли не отразился испуг. Он, обычный преподаватель, может чуть более способный, чем обычный доцент – филолог уже устал бояться советской власти.
– Нет, я про все наши власти, – тихо, но уверенно сказал Коля, – и про Жданова и про Сталина. Я про них, которые уже бояться. И нам пора?
За стеной, наверное, Аня грохнула чем-то тяжелым.
Коля вздрогнул, отпрянул от комода и сел рядом с Татьяной.
О Сталине Татьяна давно не думала. С начала войны Сталин исчез из газет. Она стала забывать длинный текст здравиц в честь великого кормчего. Сейчас она поняла, что действительно что-то изменилось. Но не в методах этой советской машины было чего-то бояться.
– Они паникуют, и бояться, – продолжил Коля, говоря очень и очень тихо.
– А ты не боишься? – почему-то так же тихо сказала Татьяна.
– Боюсь.
– А зачем говоришь?
– Аня донесет?
– Дурак, – легонько толкнула она Колю, – ей сейчас не до такого как ты.
– Я вчера проехал до Стрелки. Там выгнали всех наших учителей на рытье траншей. Все в гражданском, копают как буржуи в двадцатые. Красная профессура, а роет как эксплуататорские классы. Помнишь, тогда была трудовая повинность для представителей эксплуататорских классов. Сейчас практически тоже самое. Они там копошатся как в муравейнике. Лопаты есть, а тачек нет. Поэтому все сумбурно. Даже я увидел, что крашении неглубокие и не замаскированные.
– Нет, – Татьяна посмотрела, как медленно погас ее «Казбек» и она опустила его в пепельницу, – они не бояться. Они не хотят, чтобы с их революционными именами ассоциировались наши поражения.
– Поражения, – Коля посмотрел в лицо Татьяны.
Она кивнула:
– Конечно. Они будут прятаться до тех самых пор, пока не переломиться дело на фронте. Знаешь, когда наши пойдут не от границы, а к ней они все снова поднимутся. Тогда – о мы услышим и Сталина и Жданова. Они успеют примазаться к победе, а вот с поражением они не хотят равняться. Зачем? Пусть мы справимся сами.
– Справимся сами, – повторил Коля, – справимся сами.