Но все как-то наладилось. И заплаты, наложенные на быт держались. Татьяна много печаталась. Коля часто болел, но все еще преподавал, врачи уже заговорили о инвалидности. Н ее не пугала жизнь. Денег их бездетной семье хватало. А Коля и получив группу, мог бы работать внешкором в какой-нибудь газете.
И не смотря на все их несчастья и болезни летом сорокового Татьяна ощутила то, что беременна.
Как все наученные неудачными беременностями она долго боялась проверить. И только когда врач подтвердил, что все нормально и беременность идет хорошо она открылась Коле.
Коля как каждый хронически больной человек обрадовался, закричал, стал бегать по комнатке. Она пыталась его успокоить, но приступ все, же случился. Так, Татьяна и запомнила вечер осознания беременности: стынущий чайник, нетронутые пирожные птифуры в вазочке и муж, лежащий в беспамятстве на кровати после припадка.
Наутро она пошла и взяла в профкоме две путевки в дом творчества – себе и мужу. Профорг сначала начал говорит, что у литработников и у научных работников разные дома отдыха и вообще это разные профсоюзы. Но Татьяна зашипела на него:
– Вы постоянно просите писать вам выходные, вне формата и тиража. Я бегаю между домом и Радио, так дай те один раз путевку и моему мужу. Он очень больной человек. И она выложила на стол заключение врачей с рецептом люминала.
Из Дома радио она шла в аптеку за люминалом для Коли. Купит его требовалось много на все два месяца их жизни в Доме творчества. Пока она шла, о чувствовала, что ребенок внутри е стал двигаться. Это было так медленно и осторожно, но все более и более настойчиво.
Дома она рассказала об этом Коле. Муж, утром переживший еще один припадок обрадовался, она силой усадила его на кровать:
– Не хватало нам еще хлопот и проблем до того как поедем отдыхать.
Коля согласно закивал:
– Но мне надо взять отпуск в институте.
– НЕ надо, – Татьяна положила на стол путевки и рассматривала их, – я завтра пойду и возьму тебе больничный, а потом и добьюсь отпуска. Ты сиди дома и отдыхай. Не хватало бы, чтобы ты устроил припадок в поезде.
– Вот, – она выложила несколько упаковок люминала, – здесь на три месяца. Хват.
– И с запасом! – подтвердил Коля.
– И с запасом, – кивнула Татьяна.
– А ты не думала, как мы его назовем?
– Как?
Почему-то именно такой истиной мужской подход к деторождению. Когда между эякуляций и рождением ребенка нет ничего не покоробил ее.
– А ты думаешь, кто это будет, – спросил Коля, обняв ее за полнеющую талию.
– Почему-то я думаю, что это будет мальчик.
– Мальчик, – кивнул Коля, – можно Артемом назвать.
– Артем, – повторила Татьяна нараспев, чувствуя толчки внутри живота, – можно Артемом. А можно Семеном.
– А почему Семеном? – спросил Коля.
– Рифмуется Артем – Семен, Семен – Артем.
– И верно. И как тогда?
– Семен более доброе имя. Такое домашнее. А Артем звучит как лозунг первой пятилетки.
– Тогда Семен, – согласился Коля.
– Хорошо, – так и будем его звать, – улыбнулась Татьяна.
А потом была новая пропасть. Пока они ехали из Ленинграда в Москву на «Стреле», а потом добирались электричками до Переделкино Татьяна ощутила то, что Семен перестал двигаться. Коля все еще блажено улыбался и постоянно глотал люминал.
В Переделкино Татьяна сразу сказа об этом пронимавшего их врачу. Та подняла очки и прямо посмотрела на не:
– Дорогуша, я не гинеколог, а вам надо быстро решать пака не началось кровотечение. Езжайте в Москву и не оттягивайте.
– Но электрички уже не ходят.
Врач посмотрела в окно:
– Да, поздно. Ищите машину у наших дачников и езжайте в дежурную больницу. И немедленно.
Татьяна вернула в комнату, куда уже заселился Коля. Он выслушал все это и осел как мешок.
Татьяна взяла свою сумочку и пошла к Чуковскому. Корней Чуковский был главой местных дачников. Недавно его провозгласили живым классиком, наградили орденом Ленина и подарили автомобиль.
Татьяна вошла в дом Чуковского, дверь которого была отворена не смотря на поздний вечер. В коридор вышла домработница:
– Корней Иванович в столовой. Но что-то вы припозднились.
– Спасибо, – ответила Татьяна, – и прошла в столовую.
Там Чуковский показывал своим внукам и их товарищам какие-то картинки. Дети показывали пальцами на них, рисовали карандашами и были счастливы. Татьяна не подумалось, что если бы дедушка Ленин когда-то и был, то он должен был выглядеть именно так.
Чуковский поднял голову и присмотрелся сквозь приспущенные очки:
– Танечка? Танечка? Как вы к нам?
– Корней Иванович нам надо поговорить, – сразу сказала Татьяна.
– Хооорошоо, – протянул Чуковский, которого удивил поздний визит, но не удивило предложение Татьяны.
В соседней комнате, где уже не были слышны голоса детей Татьяна быстро пересказала всю свою историю.
– Вы хотите ехать прямо сейчас?
– Да ответила она.
Чуковский кивнул и вышел в коридор. Треск диска набираемого номера сменился мягким голосом Чуковского:
– Иван Васильевич, не хотел бы вас тревожить. Дело позднее, но заболела одна очень хорошая женщина. Ее надо срочно вести в дежурную больницу в город.
Чуковский повесил трубку и вернулся в комнату к Татьяне. Взгляд пожилого человека был сочувственным и мягким:
– Танечка о вас ничего долго не было слышно. У вас все было хорошо.
Татьяна покачала головой.
– И вы практически перестали писать. Давно не помню, чтобы выходили ваши новые стихи.
– Я пишу для радио, – сказала Татьяна.
– Я не слушаю радио Танечка, – Чуковский присел на подлокотник низкого кресла, – все так печально.
– Да, – четко ответила Татьяна, – я сидела в НКВД, потеряла там мужа и ребенка.
Чуковский покачал головой.
– А сегодня я теряю последний шанс стать матерью.
От окна донесся гул двигателя автомобиля.
– Танечка, успеха вам, – Чуковский поддержал ее под руку, – Иван Васильевич отвезет вас на моей машине в Москву.
Чуковский быстро набросал несколько цифр на листке бумаге:
– Вот мой телефон. Как все определиться немедленно позвоните мне. Сообщите мне, что и как.
Татьяна взяла листок, положила в карман и вышла. Автомобилем Чуковского оказалась новенькая Эмка. Черная дверь с трудом подалась. Шофер, которого звонок Чуковского выдернул из дома, выглядел как нахохлившийся воробей. Татьяна села сзади. Эмка медленно двинулась, выхватывая светом фар забор дач и деревья.
– Не знаю, какая там дежурная больница, – сказал шофер, – доедем до Москвы там в первой и спросим.
Через три дня Татьяна вернулась в Переделкино. Коля сидел в комнате. Рядом с ним стояли два распакованных чемодана.
Она посмотрела не него и сказал:
– Не разобрал вещи?
Коля испуганно смотрел на нее.
– Не разобрал, – повторила она.
– Нет, – ответил он.
– И хорошо, – сказала Татьяна, – скоро уезжаем нам здесь больше делать нечего.
– Нечего? – переспросил Коля.
– Да. Ты выноси вещи, а я пойду, отмечу путевки у главного врача.
Коля уныло уткнулся ей в плечо:
– Все?
– Все.
– Но.
Татьяна погладила Колю по голове, он куда больше нуждался в жалости, а не в утешении:
– Врачи сказали, что можно будет попробовать родить ребенка через год.
– Через год?
– Да. Нам надо идти.
– Хорошо, – Коля пошел к чемоданам, – тебя у входа ждать?
– Да, иди я тебя там найду.