Страж между воротами – древнейший по имени Ликлор. Возможно, он охраняет все бесчисленные ворота Аурелиса, но я не знаю этого наверняка, поскольку сама была только возле одних. Выглядит он пугающе: ростом не менее восьми футов, с изогнутыми, покрытыми шерстью ногами, заканчивающимися массивными копытами, белой, как кость, головой и желтыми глазами с горизонтальными зрачками. Из черепа растут большие рога, и в его случае настоящие, а не наведенные чарами. А вот насчет лица не знаю, истинно оно или является маской. Мне чудится то так, то этак.
Он никогда не говорит, а только стоит у гигантского каменного циферблата с вырезанными замысловатыми символами, который вращает в зависимости от места назначения путешественника. На циферблате этих ворот не меньше сотни символов, и один из них означает мой дом.
Сами же ворота представляют собой нечто вроде открытой арки в стене. Без решеток, дверей и любой другой видимой преграды, которая бы мешала войти или выйти. Возможно, магическое зрение увидит то, чего не вижу я. Мне через двухэтажный проем виден лишь залитый золотистым солнечным светом пейзаж. За пределами города-дворца лежит прекрасный цветущий мир, но мне не известно, каков он. Может, безмятежно-мирный, каким кажется по эту сторону ворот. А может, эта идиллия – смертельная уловка.
Надеюсь, я этого никогда не узнаю.
– Доброе утро, Ликлор, – бодро здороваюсь я.
Стражник с мрачным видом стоит на своем посту возле циферблата. Он всегда здесь, когда я прихожу, словно знает, когда меня ждать.
Ликлор оглядывает меня своими странными желтыми глазами, медленно моргая. Он не делает ни единого движения, но я вижу в его глазах слабый огонек предвкушения.
– У меня для тебя кое-что есть, – продолжаю я, сунув руку в карман.
Я достаю из него красивое золотое яблоко. Его подали с едой два дня назад, и я не стала есть, сохранив для Ликлора. Я протягиваю фрукт рогатому существу, взгляд которого перемещается с моего лица на подношение.
Он наклоняется и осторожно берет яблоко огромными зубами, как делают лошади. Выпрямившись, важно хрустит им. Хотя выражение его необычного лица понять невозможно, думаю, он доволен. Я всегда стараюсь приносить Ликлору маленькое угощение. Мне нравится думать, что я вхожу в число его любимцев.
Закончив трапезу, он подзывает меня. Я прохожу и встаю в центре арки. Сама стена толщиной в десять футов, что каждый раз вновь напоминает мне о том, насколько я крошечна и незначительна в этом мире.
Я оборачиваюсь на стоящего у циферблата Ликлора. Он кивает, едва заметно опуская белый подбородок. Кивнув в ответ, поворачиваюсь лицом к пейзажу за воротами, куда никогда не ступлю ногой, и закрываю глаза. Ликлор за спиной поворачивает циферблат.
Содрогается тело. Содрогается душа.
Трудно описать ощущение перемещения между мирами тому, кто этого никогда не испытывал. Такое чувство, будто кто-то острым ножом делает аккуратные и точные росчерки по всему моему телу от макушки до пят. Ни один из «порезов» не кровит, но при их нанесении у меня сбивается дыхание, я вздрагиваю и сжимаю кулаки. Голову заполняет белый свет, холодный ветер свищет, пробирая меня до костей. Затем свет начинает тускнеть, свист стихает. Я промаргиваюсь, прогоняя танцующие перед глазами круги.
Медленно, очень медленно комната вокруг меня обретает четкость. Это маленькое квадратное жилое помещение со скромным набором мебели. В угол убрано мамино старое сломанное кресло-качалка. У очага стоит табуретка на неровных ножках. Каменный пол застелен потрепанным, латаным-перелатаным ковром. Он давно полинял, и на нем с трудом различаются участки красно-коричневого и зеленого цветов. Каминную полку украшает маленькая фарфоровая пастушка. У нее разбито лицо, но платье – яркий маячок во мраке комнаты.
Я выдыхаю, рассматривая окружающую обстановку… и внутренним взором вижу себя еще девочкой, сидящей возле очага рядом с Оскаром. Руки штопают носок, а разум занят другим – с горящими глазами я рассказываю младшему брату сказки о разных чудовищах, фейри и опасных приключениях. Страшные сказки, в которых торжествует добро. Сказки, ненадолго уносящие нас из этой комнаты, из этого дома, из этого города… в миры, где с чудовищами можно сражаться и побеждать их магическими артефактами и древними клинками. Мама молча сидит в кресле-качалке, положив руки на колени, и раскачивается, раскачивается, раскачивается. Она нежно улыбается, глядя на нас, и время от времени гладит меня по голове или ласково касается щеки Оскара. Тогда мы поднимаем к ней лица и улыбаемся, смотря на нее с обожанием.
Потом за дверью раздаются шаги, и в комнате повисает тревожная тишина.
Мы съеживаемся, задерживая дыхание, напряженные и неподвижные.
С трудом сглотнув, прогоняю мысленную картинку и возвращаюсь в настоящий момент, в пустую комнату. Лучше не думать о прошлом, лучше не вспоминать. А если уж вспоминать, то только хорошее, отгораживаясь от всего плохого.
Я оглядываюсь и поджимаю губы, видя потухший, холодный очаг. Его не разжигали многие дни или даже недели. На железной подставке для дров лежат сухие поленья, но ведро для угля пусто.
Я захожу на кухню. Тут тоже голо, не считая черствого хлеба и заплесневелого сыра. Вздохнув, срезаю с сыра плесень и нарезаю хлеб на мелкие кусочки, чтобы его можно было погрызть как сухари. На дне корзины нахожу сморщенное, но съедобное яблоко и кладу его на жестяную тарелку вместе с сыром и хлебом. Взяв тарелку со скудной едой, подхожу к шаткой лестнице, ведущей в пустые комнаты наверху.