«Семенов…»
Теплоход урчал и полз вперед, как огромное уставшее животное. Его размеренные движения и бархатистый голос Инги баюкали Лару, но когда она вдруг услышала «Семеновский мост», то вздрогнула. Даже название моста напоминало ей о беспроглядной бездне прошлого, которое постоянно пыталось дотянуться до нее кривыми когтями.
Лара нервно сжала кулаки. Пора бы ей прекратить искать знаки там, где их быть не могло.
Она чуть ли не до хруста в позвонках вскинула голову, чтобы посмотреть на приближающийся мост, о котором напевно рассказывала Инга. Лара буквально заставила себя это сделать, бросая вызов самой себе.
«Это просто похожее сочетание букв…» – твердила она себе, борясь с желанием прокусить губу, чтобы вспыхнувшая боль хоть немного отвлекла ее от другой боли.
«…желтое здание с белыми парными колоннами, откуда вышел мятежный Московский полк и поспешил на Сенатскую площадь в роковой день – 14 декабря 1825 года, – чтобы примкнуть к восставшим…»
Голос экскурсовода внезапно стал ужасно раздражать Лару. Та говорила столь уверенно, будто сама присутствовала при восстании декабристов, но пассажиры очень внимательно ее слушали. Даже девочка сидела тихо и не капризничала, а лишь молча глядела на Ингу, прижавшись к матери.
«Роковой день!» – поддразнила Лара, пытаясь скопировать несколько высокопарную манеру Инги. Ее никто не услышал, но взгляд темных глаз остановился на Ларе, хотя экскурсовод ну никак не могла услышать того, что проворчала девушка себе под нос.
Впрочем, это ее даже немного развеселило и отвлекло от тягостных размышлений. Машинально она разглядывала стены казарм, и ей хотелось завопить, что никакие они не желтые. Краска клочьями слезала с них, а по обшарпанным колоннам текла все та же зеленая вода.
– Проклятье… – процедила она, глядя, как прямо из воздуха материализуются фигуры, одетые в военную форму девятнадцатого столетия.
Развевались знамена, бряцали сабли и шпоры, гарцевали лошади, топали сапоги. Полк выглядел живым и настоящим, пока Лара, как завороженная, не вгляделась в происходящее на набережной.
Разгоняя белесый туман, под мерный стук барабанной дроби, на мост заходили мертвецы. Топот их ног и отрывистые крики доносились до Лары. Пораженная, она чувствовала всем телом, как вздрагивает мост и набережная.
Матовые белые черепа несколько сливались с ползущим туманом, но бодро шагавших выдавала форма, которая совсем не соответствовала приличному облику солдат и офицеров той эпохи. Сквозь разодранные мундиры мелькали кости, усохшие мышцы и сухожилия.
Девушка приникла к мокрому стеклу, пытаясь получше разглядеть полк призраков, но в тот же момент теплоход скользнул под мост. Лара развернулась, чтобы попытаться получше рассмотреть идущие тени, но город снова подшутил над ней: на мосту уже никого не было.
Но картина мертвого города оставалась неизменной: дома вот-вот грозили развалиться от распиравшей их изнутри воды, а пухлый густой туман сползал по гранитным набережным в мутную серебристую воду, растворяясь в ней.
Инга упомянула Гороховую улицу и даже дом с ротондой, который будто бы служил порталом в другой мир. Это была одна из популярных городских легенд, которую возненавидели жители самого дома с ротондой и трепетно полюбили поклонники мистических тайн. Лара знала куда более страшные и таинственные дома в Петербурге, в которых действительно происходили пугающие события, но ей хватало и того, что вся ее жизнь и так наполнилась ими. Только для нее это не было мистикой, а ее ужасающей реальностью, из которой не было спасения.
Она нигде не могла чувствовать себя в безопасности. Ни во сне, ни наяву.
Нелегкие воспоминания и мрачные образы превращали сны в кошмарную фантасмагорию. Лекарствам не всегда удавалось справиться с тревожностью и видениями, и Лара чувствовала себя загнанной в ловушку, из которой невозможно было выбраться.
Она боялась видеть сны, но когда ее мучила бессонница или она вынужденно заставляла себя не спать, она начинала видеть то, что было недоступно обычным людям.
Боже! Она бы отдала все на свете, чтобы превратиться в обычную, неприметную девушку, чтобы из-за каждого угла перестали выглядывать призраки и ночные создания. Как же ей хотелось выбросить из головы бесчисленные образы и то, что ей было известно.
Потусторонний мир прилепился к ней, словно неведомая тяжкая болезнь. Он пророс в ней, пропитал каждую клетку тела.
Бессонница способствовала более сильному высвобождению ее внутреннего зрения, чувства обострялись до пределов.
Накатила тупая давящая тоска: неужели теперь нигде не будет покоя? В детстве ей казалось забавным, что посреди комнаты мог материализоваться чей-то дух. Он мог выглядеть скорбным тихим и молчаливым, но мог и злиться, нервничать, даже попытаться напасть. Хотя, впрочем, особого вреда от таких не было, кроме оставленных на ее теле синих отпечатков невидимых пальцев или ладоней.
Ночами они нашептывали ей свои истории, о том, кем они были при жизни, делились своей болью. Поначалу Лара пыталась говорить с ними, ведь они нуждались в помощи. Их могли не слышать раньше, но теперь они могли все поведать ей.
Шепот бесплотных теней мог длиться часами и, спустя какое-то время, Лара просто засыпала, убаюканная этим еле внятным бормотанием. Но проблема была в том, что они находили ее и по другую сторону, во время сна, где она становилась еще более уязвимой. Если реальность, с ее грубым материализмом, еще могла как-то сдерживать их, то во сне неупокоенные души обступали со всех сторон, требуя внимания к себе.
И далеко не все были сдержанными. Приходили обремененные страшными деяниями. От них могло веять такой злобой и лютой ненавистью, что Ларе становилось плохо. Но они преследовали ее, чтобы она слушала их полные ярости тихие слова.
А у бессонницы был эффект медали с двумя сторонами. С одной – при бодрствовании, тени не приникали к ней всем существом, и она больше могла контролировать их воздействие, но с другой…
Стоило переусердствовать с бессонницей, как наступало то самое пограничное состояние: мерзкой тупой усталости, когда ты не спишь, но сознание готово вот-вот отключиться, потому что тебе плохо без сна. Физическая усталость и полусонное состояние, которое было неизбежным побочным эффектом, ослабляли Лару, снова делая ее уязвимой.
Она не могла спокойно жить. Не могла спокойно спать. Такое существование выбивало из равновесия, превращая жизнь в череду беспокойных видений. В редких случаях мелькали малодушные мысли о собственной кончине, но Лара тут же отвергала их. Она знала, чем обернется подобное желание. Ну уж нет. Самоубийцей она точно не станет, понимая, что тогда ее существование обернется бесконечным кошмаром, по сравнению с которым все предыдущее могло бы показаться сущим пустяком.
Время от времени, искусственным образом, с помощью сильных лекарств удавалось подавить сверхчувствительность к потустороннему, но оно все равно находило ее.
Точно, как та вода, что извергалась из разрушенных домов через трещины.
Приходилось признать, что ей никогда не стать нормальной. Нужно было только научиться регулировать время сна, чтобы организм мог хоть как-то восстановиться, либо продолжать принимать препараты, которые подавляли сознание. Но после них Ларе становилось не по себе. Она переставала чувствовать жизнь и очень боялась превратиться в безвольное существо.
Словом, что бы она ни делала – ей приходилось выбирать из нескольких зол меньшее. Видения настигали ее в любом случае, но она могла бы попытаться примириться с ними и с тем, что они будут с ней навсегда.
– Простите, у вас все хорошо?
Лара вздрогнула, когда посторонний голос вывел ее из оцепенения. К ней с соседнего сиденья обращался тот молодой мужчина в синем шарфе. Он смотрел на нее со смесью участливости и настороженности. Что ему сказать? Если правду – то эффект будет ожидаемым: от отшатнется от нее и отсядет подальше. Лара легонько дернула плечами, смущаясь:
– Почти.
Мужчина качнул головой с пониманием, и его карие глаза потеплели:
– Знаете, у меня тоже был период, когда я страдал бессонницей. Если долго не спишь, действительно, может всякое померещиться. Работа нервная, да?
Лара натянуто улыбнулась, вспоминая, чем она занималась в последнее время:
– Еще какая.
Лицо мужчины просветлело и на нем отразилось понимание. Он явно обрадовался, что все дело в бессоннице и работе, которая причиняет страдания. Увы, таких людей бы нашлось огромное количество. А когда ты не один такой, найти понимание по данному вопросу очень просто.
Другого человека легко понять, если у вас общая проблема. А это уже серьезный шаг к доверию.
– Меня Андрей зовут. А вас?
О, нет! Лара внутренне съежилась. Она не хотела никаких знакомств. Точнее, она их опасалась. Ей было известно, к чему приводит общение с ней. Андрей смотрел вопросительно на нее, ожидая, что она ответит. Наконец, Лара судорожно сглотнула, и произнесла свое имя. В конце концов, стоит ей снова сказать, что за окном раскинулся город мертвых, так он тут же перестанет хотеть расспрашивать ее о чем-либо.
«Это даже забавно», – подумала девушка с некоторой горечью.
– Все-таки немного загадочная история с этими приглашениями, – неожиданно сказал он. – Не знал, что город устраивает такие розыгрыши. Но как я понял, у них есть очень популярный ресурс с базой данных на огромное количество горожан. И кто хоть раз пользовался этим ресурсом, автоматически становится потенциальным участником розыгрыша.
Лара хмыкнула.
– Город действительно устраивает розыгрыши, – подтвердила она, подразумевая совсем иное. Она-то знала, что не регистрировалась ни на каких ресурсах.
Но тем не менее, оказалась здесь.
Город играл с ними, хоть этого никто не видел, кроме нее. И это удручало. Если она снова заговорит о том, что по набережным разгуливают призраки, то ей не поздоровится.
– А кто вы по профессии? – прозвучал вопрос, на который ей вовсе не хотелось отвечать. Лара начала жалеть, что поддержала разговор, но тут девушка в голубой шапочке сердито оглянулась на них:
– Извините, но я хочу слушать экскурсовода, а не вас, – проговорила она сбивчиво. – Вы мешаете!
Другие пассажиры с неудовольствием посмотрели на Лару. Она их явно раздражала. Андрей поднялся и пересел к Ларе на ее диванчик. Она вжалась в самый угол, но мужчина этого словно не заметил.
– Простите, – сверкнул он белозубой улыбкой. – Так мы сможем спокойно поговорить. Так кем вы работаете?
Лара терпеть не могла навязчивости. И ей ужасно не хотелось отвечать на вопрос, но Андрей смотрел так открыто и дружелюбно, что она сдалась.
– В данный момент – никем, – призналась она. – Признаться, я решила взять перерыв. Моя деятельность порядком меня измотала. И мне нужно время, чтобы восстановиться.
– О, вот как! – Андрей немного удивился, но понимающе кивнул. – Но я понимаю. Нелюбимая работа – словно каторга.
Девушка боялась, что он продолжит расспрашивать, чем же она занималась, но он внезапно сменил тему, придвинувшись чуть ближе, и ткнул пальцем в стекло.
– Глядите! – За окном проплывала Обуховская больница. – Представляете, у меня есть друг, который обожает всякие странные места. Пару лет назад он с приятелем забрался в какой-то заброшенный корпус этой больницы. Я не знаю, что там творится сейчас, но тогда он рассказал мне, как они бродили с фонариком по длинным коридорам со всяким хламом, снимали на камеру темные, пыльные палаты… Всюду валялись битые стекла, вещи, мебель, фотографии пациентов, пришедшее в негодность медицинское оборудование, перевернутые кровати… Словом, та еще картинка! Я видел отрывок того, что они наснимали. Признаться, жутковатое зрелище, хотя я не верю во всякую потустороннюю чушь!
Он рассмеялся и продолжил:
– Так вот, больше всего меня впечатлили именно фотографии пациентов, их лица, с застывшими взглядами. Эти снимки валялись там многие годы, покрывались пылью… А ведь это чьи-то жизни… И знаете, еще там были восковые слепки человеческих лиц, головы, набитые какой-то грязной ватой, обмотанные посеревшими от времени бинтами. Слепки выглядели чересчур натуралистично. Восковая кожа была с порами, морщинками. Понимаете? Будто это была настоящая человеческая кожа, а не воск, которую натянули на куклу. Даже мне стало не по себе. Вы бывали в Кунсткамере?
Лара кивнула. Она пыталась слушать его и безмолвно наблюдала за тем, как со стороны больницы в сторону реки несется взбудораженная толпа людей, одетых в белые просторные рубахи.
Андрей, конечно, этого не замечал. Для него все кругом, как и фасад Обуховской больницы, выходивший на набережную Фонтанки, было обычным. Только очень мокрым. Но ей виделось иное. С некоторой тревогой она наблюдала, как полуодетые мужчины и женщины подбегали к Фонтанке и теперь следовали за теплоходом вдоль набережной, спотыкаясь, падая, не сводя с него горящих глаз.
Некоторые их них скалили беззубые рты, кричали, и размахивали руками. Они хихикали и прыгали на цыпочках, изображая какую-то игру. Лара понимала, что они видят ее так же, как и она видит их. Одна из женщин с обвисшими от дождя волосами вдруг перелезла через ограду, расхохоталась и вниз головой ухнула в реку, подняв тучу брызг.
Девушка задержала дыхание, чтобы не вскрикнуть. Сквозь промокшие насквозь рубахи просвечивали изможденные тела. Ткань облепила их худые руки и ноги, отчего казалось, что на скелеты натянули больничную форму. Тем временем, люди столпились там, где под воду ушла женщина и перегнулись через ограду, всматриваясь в неспокойную реку. Они не выглядели испуганными, только – любопытными.
Женщины уже нигде не было видно. Люди долго не ждали.
Лара бессильно наблюдала за тем, как один за другим, взмахнув руками, они камнем прыгали вниз, исчезая в серебряных волнах.
Лара зажмурилась, сдерживая подступающие слезы.
Теплоход полз дальше, оставляя позади больницу и Обуховский мост.