Он еще не проснулся окончательно, но уже и не спит. Слышит звуки снаружи: пение птиц, шаги туристов по гравию парковки, свист чайника. Жоанна, должно быть, уже встала. А он пока в странном полусне. Под утро ему вспомнилась Лора, и он плывет в воспоминаниях. О втором годе их совместной жизни. О том, как она впервые заговорила о ребенке. Тогда он просто обратил все в шутку.
Он пошел выпить пива с Рено. Они с Летисией тогда еще не планировали детей. Друзья пили пиво в ирландском пабе, потому что Летисия уехала на несколько дней к матери и Рено пользовался свободой. Эмиль предложил Лоре присоединиться к ним, но она тоже встречалась с подругами. Они собирались каждую неделю, в пятницу вечером: красное вино и тапас «Лока Чика». Поначалу Лора не пропускала этих встреч. А потом, когда они поселились вместе, она все чаще пренебрегала подругами. Говорила, что предпочитает остаться с ним, даже если они ничего не делали, просто засыпали на диване. Время от времени она все-таки ходила, чтобы «быть в курсе, кто с кем спит». В ту пятницу она решила пойти. Когда он вернулся после встречи с Рено, у него кружилась голова. Он слегка перебрал пива. Он нашел ее на диване в белой пижамке: мини-шортики и кружевной топ, пожалуй, слишком соблазнительный. Ему ужасно хотелось опрокинуть ее на диван, но личико у нее было грустное. И он просто спросил:
– Ты уже вернулась?
Она поджала губы.
– Да.
– Было плохо?
– Да. Очень плохо.
Он сел рядом с ней на диван, обнял ее за талию.
– Что было плохо? Расскажи мне.
Она прижалась к нему.
– Всё. Никто не пришел. Нас было только двое.
– Только двое?
– Да. Инес и я.
– Почему же?
Она глубоко вздохнула.
– Я столько всего пропустила! Я, например, не знала, что Лиза ждет ребенка!
– Лиза? Блондинка, которая с тобой училась?
– Да. Ну вот, она беременна четыре месяца. Она что-то говорила, но я не думала, что это серьезно. А теперь еще и Надя!
– Надя…
– У которой парикмахерский салон.
– А!
– Она меньше. Всего два месяца. Это произошло случайно, но она, кажется, счастлива. Они уже придумали имя…
– А!
– Какой удар!
– И поэтому они не пришли?
– Да. Поэтому.
Он нахмурился, не понимая ее грусти.
– Ничего страшного, моя Ло. Они придут в следующий раз.
Лора посмотрела на него, не понимая.
– Что?
– Они же могут есть тапас, правда? Это не запрещено беременным.
– Нет.
– Значит, ты увидишься с ними в следующую пятницу. Они же не будут сидеть взаперти всю беременность.
– Ну, нет.
Он хотел ее поцеловать и приподнял ей подбородок, но вид у нее был по-прежнему надутый и грустный.
– Что с тобой, Ло?
– Ничего. Хреново это все может быть.
– Что они ждут детей?
– Ну да… Все теперь будет иначе.
Он пожал плечами, не обращая внимания на навалившуюся вдруг тяжесть. Подумал, что она, пожалуй, преувеличивает.
– Они будут меньше выходить в люди, вот и все.
– Ты шутишь? У нас будут противоположные жизни!
– Настолько?
– Они уходят в другое измерение!
Он ласково усмехнулся.
– И только-то?
– Ты смеешься, но это правда! Им больше нечего будет нам сказать! И нам им тоже!
Он снова пожал плечами и, с головой, еще затуманенной пивом, посмеялся над ее раздосадованным видом.
– Тогда у тебя останется Инес. Инес ведь не ждет ребенка?
Он таки заставил ее улыбнуться.
– Ей до этого далеко…
– Она по-прежнему спит с разными парнями каждую неделю?
Но Лора не ответила на его вопрос. Она подтянула колени к груди с задумчивым видом. Он снова обнял ее за талию.
– Брось, моя Ло, твои подруги просто дуры. Уж не знаю, что им взбрело в голову. Пойдем в спальню? Я тебя утешу как полагается.
Она вяло оттолкнула его. Взгляд у нее был отсутствующий.
– Я одолжу тебе моих друганов, если хочешь. Они-то не забеременеют! Я возьму с них слово!
Она улыбнулась уголком рта.
– Мы пойдем с тобой пить красное вино и есть тапас. Мы-то не бросим тебя, как твои подружки!
Он силой поднял ее с дивана.
– Эмиль…
Она протестовала для проформы, а на самом деле поддалась, улыбаясь. Он отнес ее в спальню, перекинув через плечо, глухой к ее притворным возражениям. Уложил ее на постель и стал целовать.
– Эта белая пижама под запретом, – прошептал он между поцелуями.
– Вот как, а почему?
У нее снова был дерзкий вид, который он обожал.
– Я не могу держать себя в руках, когда ты в ней.
Она прикусила губу.
– Пиво тоже под запретом. Ты не можешь держать себя в руках, когда злоупотребляешь им.
Он зажал ей рот.
– Говорить не разрешается, мадемуазель.
Она рассмеялась под его ладонью. Попыталась его укусить. Он поцеловал ее в губы.
Потом они любили друг друга, а после этого она встала и подошла, голая, к зеркалу на стене в спальне. Стояла так несколько секунд в странной позе, расставив ноги, выгнув спину.
– Что ты застыла?
Он хотел поймать ее за ногу и опрокинуть на постель, но она увернулась.
– Смотрю кое-что…
Она продолжала рассматривать себя со всех сторон в этой странной изогнутой позе.
– Смотришь, что было бы, будь у тебя пенис?
Он улыбнулся, гордый своей жалкой шуткой, но она выбила у него почву из-под ног, ответив ему в тон:
– Я смотрю, что было бы, будь я беременна.
Он был не в состоянии ни улыбнуться, ни сказать что-то умное. Она так и стояла, выпятив живот, расставив ноги, рассматривая себя. Ему казалось, что она рассматривает в зеркале и его, ловит его реакцию. Он ляпнул глупость, сев в постели:
– Пойдем злоупотребим пивом с Рено, и ты увидишь, как было бы. У Рено уже наметилось хорошенькое брюшко. Он где-то на четвертом месяце.
Она даже не дала себе труда отреагировать на эту шутку. И была права. Он точно сморозил глупость. Она стала поглаживать свой живот круговыми движениями.
– Должно быть, странно видеть, как твое тело преображается…
Он не смог ничего ответить. Буркнул что-то, надеясь, что она быстро сменит тему.
– Как ты думаешь, мне пойдет? Маленький животик. Совсем маленький животик.
Ее отражение в зеркале слабо улыбалось. Он выбрался из постели, желая во что бы то ни стало избежать этого разговора, повергавшего его в панику.
– Куда ты? – спросила она, видя, что он встает.
– В туалет.
На ее лице отразилось разочарование, и все-таки она еще раз спросила, когда он был в дверях:
– Ну как, мне пойдет?
И он равнодушно передернул плечами, чтобы скрыть охватившую его панику.
– Да. Наверно.
– Понятно… – холодно обронила она.
– Что тебе понятно?
Он занервничал. Ну почему она хочет во что бы то ни стало затеять этот разговор и не дает ему спокойно сходить в туалет?
– Тебя, похоже, это восхищает. – Он заговорил жестко, чтобы покончить с этим как можно скорее. – Твои подруги беременны, и поэтому ты хочешь, чтобы мы сделали ребенка прямо здесь и сейчас?
Он почувствовал себя жалким и гадким, когда она покраснела и залепетала:
– Да нет… Ты же знаешь, что нет… Ты несешь чушь!
– Ну и ладно, – буркнул он.
Она сделала еще одну тщетную попытку вернуться к теме:
– Я не сказала «здесь и сейчас»… Это смешно… Но когда-нибудь, может быть…
Он чмокнул ее в щеку, и она замолчала.
– Когда-нибудь, может быть. Но пока мы еще не готовы, дай мне сходить в туалет!
Она ничего не смогла ответить. Он скрылся с облегчением. Думал, что выкрутился, перехитрил ее. Он почти гордился, закрывая за собой дверь туалета.
Он повел себя как последний идиот, но понял это только позже. Много позже. Она заговаривала об этом еще не раз. Все серьезнее и все чаще. Когда Лиза родила, стало еще хуже.
– Когда я вижу ее с младенцем на руках, знаешь… Это глупо… Ты будешь смеяться…
– Скажи мне.
– Ну, понимаешь… я не знаю, но… У меня, мне кажется, тоже мог бы быть малыш… Я думаю… думаю, что я, пожалуй, готова.
Он каждый раз уклонялся, отшучивался все более плоско, самым жалким, наверно, было замечание насчет груди, которая удвоится в объеме, эта шутка была встречена самым напряженным молчанием, какое он когда-либо слышал.
Через несколько месяцев она снова начала уходить по вечерам, сначала на «Лока Чика» по пятницам, потом все чаще. А ведь когда они поселились вместе, произошло обратное. Лора почти отгородилась от мира. Мне вполне достаточно тебя. Остальной мир мне пофигу, заявляла она со своей дерзкой гримаской. Он гордился. Он любил ее. Он думал, что им очень хорошо вдвоем и ничто не может их разлучить. Так что ее капризы насчет ребенка он не воспринял всерьез. Да, но Лора стала уходить по вечерам. Даже по нескольку раз в неделю. Возвращалась с работы и сразу уходила.
– С кем ты встречаешься? Я думал, твои подруги больше никуда не ходят теперь, когда у них есть дети…
– С Инес.
– И все?
– Нет. Не только.
Она была уклончива. Она красилась, покупала новые платья. Крепко душилась.
– Ну так… Ты наводишь красоту, чтобы встретиться с Инес и не только?
Иногда, возвращаясь, она дышала на него алкоголем.
– С кем ты была?
Он задавал все более прямые вопросы.
– Я же тебе сказала.
– Нет.
– С Инес… И ее друзьями.
– Мальчиками?
– Мальчиками, девочками… Всех понемножку. А в чем дело? Ты ревнуешь?
Он никогда не был особо ревнив. Но теперь стал. Он засекал время, когда она уходила. Таращился на ее телефон, когда она получала сообщение.
– Мы больше не бываем дома вдвоем, – жалобно канючил он, когда видел, что она опять собирается уйти.
– Нет.
– Нет – и все?
– Нет. Мы молоды. Мы не обязаны играть в папу-маму на диване, правда? Тебе бы тоже развеяться.
Он сходил с ума. Когда он ждал ее, не спал до двух часов ночи и выходил из себя: «Ты пила! Кто тебя просил так напиваться?», она теряла терпение и говорила ему с ноткой брезгливости:
– Да что с тобой? Я тебя не узнаю.
Он не оставался в долгу:
– Это я тебя не узнаю!
– Да ну? Разве я не была такой, когда мы познакомились?
– Как это?
– Я бывала на людях. Социализировалась. И ты тоже! Тебе бы вернуться к этому! Это здорово, вот увидишь!
Она презирала его, когда он становился параноиком.
Он чувствовал, что теряет ее. Воображал, что есть кто-то другой. Однажды он ждал ее до трех часов ночи. Она сбросила туфли на каблуках в прихожей. Едва взглянула на него, пройдя через гостиную к спальне. Он перехватил ее, крикнул:
– Лора!
Он вцепился в ее запястье. В глазах ее мелькнул страх, как будто она испугалась, что он перейдет к физической расправе. Он хотел обнять ее, она его оттолкнула.
– Что ты делаешь? Почему не спишь?
– Лора, я хочу, чтобы мы завели ребенка. Я хочу ребенка с тобой.
Она застыла с открытым ртом, не выдав никакой реакции. Потом вдруг заплакала, убежала и закрылась в ванной.
– Что с тобой? Лора?
Он стоял за дверью, умирая от беспокойства, слыша, как она всхлипывает и шмыгает носом.
– Почему ты плачешь?
Она открыла дверь, глаза у нее покраснели. Она успела надеть пижаму, смыла макияж.
– Ничего. Это от волнения.
Он тихонько отвел ее в спальню, ласково держа за руку.
– Как ты? Ты уверена, что это от волнения?
– Да… Я не ожидала.
Он уложил ее на кровать, укрыл одеялом. Положил руку на ее живот.
– Я уверен, что ты будешь очень красивой с животиком.
Она слабо улыбнулась.
– Я наговорил глупостей по этому поводу…
– Да.
– Я просто испугался. Был не готов…
– А сейчас ты готов?
Она вглядывалась в него с опаской, как будто не верила.
– Да. Конечно.
Несколько долгих минут они молчали. Она попросила погасить свет, и он погасил. Ждал в тишине, но она больше ничего не говорила. Эмиль прошептал:
– Так ты перестанешь принимать таблетки?
Он слышал в темноте, как она сглотнула и кивнула.
– Да.
– Когда?
Он ждал, затаив дыхание. Он не хотел ее терять. Он сделал бы что угодно, лишь бы не потерять ее.
– Завтра…
И она добавила слабым неуверенным голосом:
– То есть… Если ты согласен?
Он хрипло выдавил «да».
Больше они не произнесли ни слова. Наверно, эмоции давили. Он держал руку на ее животе всю ночь. Он не спал. Представлял себе ее в широком платьице, с округлым животом, с розовыми щеками. Представлял, как будет оберегать ее и ребенка. Он больше ничего не боялся.
– Ты опять уходишь?
Лора продолжала уходить по вечерам.
– Да. Я не поздно.
Больше он ничего не смел сказать, потому что она уходила реже. Она чаще оставалась дома, и они занимались любовью почти каждый день. Делали ребенка. Однако по выходным она уходила без него. По-прежнему с Инес и ее друзьями. Возвращалась поздно. Но он изображал равнодушие, потому что знал, что, когда она вернется, они займутся любовью, будут делать ребенка. Так что он шел на компромисс. Это позволяло ему оставаться спокойным.
Так продолжалось целых три месяца. Он хлопал над ней крыльями, готовил поесть, наливал для нее ванну и терпеливо ждал, когда она выйдет. Регулярно спрашивал с тревогой:
– У тебя есть месячные?
Она хмурилась. Это означало, что да, что ребенок еще не в пути. Но у них было время.
А потом однажды вечером она вернулась пьяная, дыша алкоголем, и он не смог сдержаться. Он почти взревел:
– Ты издеваешься надо мной?
Она сначала отшатнулась испуганно.
– Ты напиваешься? Ты смеешь напиваться?
Она отступила, прижалась к стене.
– Да о чем ты думаешь? Какая идиотка так поступает?
Испуг исчез с лица Лоры. Она расправила плечи, и на лице ее отразилось презрение.
– Иди ты на фиг, Эмиль! Не смей контролировать мою жизнь! Хочу и пью!
Он заорал что было мочи, возмущенный донельзя:
– Но ребенок, дура! Ребенок!
Тогда Лора рассмеялась обидным смехом, от которого у него кровь застыла в жилах, и медленно спросила:
– Какой еще ребенок?
Эмиль несколько раз открывал и закрывал рот, не в состоянии произнести фразу.
– Ре… ре…
Он смотрел на нее, внезапно перестав понимать что бы то ни было.
– Ре… Ребенок? Тот, которого… Мы решили…
Он не смог договорить, потому что Лора была пьяна, так пьяна, что перестала быть собой, и ее глаза плевались презрением ему в лицо. Она произнесла очень медленно, чеканя каждое слово:
– Никакого ребенка нет, Эмиль.
– Как?
– Я не прекращала пить таблетки.
Его вдруг затошнило. Он ухватился за диван, чтобы не упасть.
– Что?
Она, шатаясь, направилась в ванную и закрылась там.
– Что? Но… Почему?
Он слышал, как ее выворачивает наизнанку. Тошнило его, а ее рвало. Он молил Бога, чтобы она солгала, чтобы это было неправдой. Почему она лгала ему все это время?
Когда Лора вышла из ванной, ей было так плохо, что она не помнила, где находится и что здесь делает. Он уложил ее на кровать, принес стакан воды и таблетку от головной боли.
– Это правда, что ты сейчас сказала?
Она кивнула. И через секунду уснула.
Назавтра, проснувшись, она заговорила первой:
– Мне очень жаль, я должна была тебе сказать… Я не могла.
Она уложила чемодан и сообщила:
– Я уезжаю к маме на несколько дней.
Она вернулась от матери уже не виноватой, но обиженной.
– Не предлагают сделать ребенка, чтобы не дать уйти. Ничего эгоистичнее я в жизни не слышала.
Она сказала ему, что уходит. Добавила, что думала об этом уже несколько месяцев и должна была сказать ему раньше, как и про таблетки. Но это бы ничего не изменило.
Дальше все развивалось очень быстро. Лора ушла. Он погружался в ад. Ребенок умер. Лора, их пара, его будущее, его жизнь – все умерло. И только одно он видел в кошмарах каждую ночь: Лору с ее маленьким выпуклым животиком, выплевывающую презрение ему в лицо.
– У нас есть какая-то программа на сегодняшнее утро?
Голосок Жоанны звучит за его спиной, когда он пытается выпить чай. Настроение с утра ниже плинтуса. На душе черно от воспоминаний о Лоре, об их последних месяцах вместе, в его квартире. Не надо бы пережевывать их снова, но это сильнее его.
– Нет. Нет, я… Мне надо закончить это чертово письмо.
Жоанна еще бледненькая этим утром. Солнечный удар не совсем прошел. Ее лицо под шляпой почти прозрачно.
– А тебе бы отдохнуть сегодня, – добавляет он.
– Мы никуда не пойдем?
– Нет.
Он знает, что надо сделать покупки для похода. Им придется доехать до большого города в округе, чтобы найти магазин спортивных товаров. От этой задачи у него заранее опускаются руки. Завтра они этим займутся. Сегодня Жоанна должна отдохнуть, а он – написать письмо.
Снова слышен слабый голосок Жоанны:
– Эмиль, у нас… у нас нет больше воды.
– Как?
– В баке ничего не осталось.
Он даже не может разозлиться на эту новость. Усталость овладела им целиком.
– А.
– За стоянкой есть водоем, – добавляет Жоанна. – Думаю… думаю, можно им воспользоваться.
– Я схожу посмотрю. Тебе нужна вода сейчас?
– Нет. Я пойду вымоюсь в ручье. Надо еще кое-что постирать. Если… Если хочешь, я и тебе постираю…
Он силится взять себя в руки, преодолеть усталость.
– Да, спасибо. Подожди, я пойду посмотрю.
Жоанна сгребла под мышку тюк грязного белья. Она выходит из кемпинг-кара, чтобы идти к ручью.
– Не лучше ли тебе отдохнуть? Ты бледная.
– Нет, все хорошо. Холодная вода пойдет мне на пользу.
Она убегает. Видно, от мрачности, которая, наверно, сочится из всех пор его кожи. Она права. Он снова усаживается за складной столик перед новым чистым листом.
Он должен выкинуть из головы Лору, если хочет хоть что-то написать. Это невозможно. Она повсюду. Ее голос звучит у него в ушах.
– Что объяснить?
Ее злой голос. Слегка раздраженное лицо над чашкой кофе.
– Почему ты хочешь уйти.
Она заколола волосы в узел и вдела в уши две жемчужины. Губы были накрашены бледно-розовой помадой и выглядели фантастически. Но он не мог к ней прикоснуться. Она уходила.
– Мы больше не на одной волне.
В тот день она постоянно теребила колечко на пальце, перстенек, который никогда не снимала, даже ночью, когда спала.
– Мы на разных волнах, потому что ты только и думаешь, как бы уйти из дома!
– Не переворачивай все с ног на голову, Эмиль!
– Как мы можем быть на одной волне? Ты только и думала, как бы смыться отсюда и повеселиться! Мы встречались лишь мельком!
– Ты переворачиваешь все с ног на голову!
– Да что я переворачиваю?
Он кричал, не мог удержаться. Она была здесь, так близко, перед ним и в то же время навсегда недоступная.
– Я стала уходить, потому что мы больше не были на одной волне. Мне было легче убегать, жить от вечеринки к вечеринке, чем убедиться, что все кончено, что нам нечего больше делать вместе.
– Нет же, нам было очень хорошо вместе! Ты все испортила, вздумав выпендриваться на вечеринках!
Она встала из-за стола. Взяла сумку, направилась к двери.
– Нет, Лора, постой! – крикнул он.
Голос его сорвался. Он был раздавлен. Готов был ползать у ее ног, если понадобится. Она занервничала:
– Я пришла только ради тебя. Только потому, что ты хотел поговорить. Я пришла не для того, чтобы выслушивать от тебя гадости!
Он хотел поймать ее за руку, но она его оттолкнула.
– Извини меня, Лора, извини меня.
Она на несколько мгновений сняла свою маску раздражения, и он увидел грусть на ее лице. Он понял, что ей тоже больно, по-другому, но больно.
– Я хочу, чтобы ты мне сказала. Если у тебя кто-то есть… Я хочу знать…
Она вздохнула. Сделала над собой усилие, чтобы оставаться спокойной и доброй.
– Никого нет. Я тебе уже сто раз говорила…
– Ты не обманывала меня?
– Я не обманывала тебя.
– Ты бы мне сказала?
– Я бы тебе сказала.
– Тебе хотелось?
Она ушла от ответа. Сменила тему:
– Хочешь, пойдем посидим в кухне?
И он больше не задавал этого вопроса, потому что догадался, какой будет ответ. Они сели в кухне. Он обхватил голову руками. Было мучительное ощущение, будто он разлагается изнутри.
– Почему мы…
Он не смог договорить. Она переспросила:
– Почему мы – что?
– Почему мы больше не были на одной волне?
– Я думаю, что… Я думаю, что я была готова что-то построить, стать взрослой. Но ты – нет. Еще нет.
Он среагировал мгновенно, повысив голос:
– Ты врешь! Я согласился на ребенка!
Она грустно улыбнулась.
– Да. Ты согласился, но слишком поздно… и не по той причине.
Мама & папа, Маржо & Бастьен, Рено & Летисия и все ваше потомство,
это письмо придет, по-вашему, слишком поздно (сегодня пять дней, как я уехал), но для меня – слишком рано.
Я бы хотел иметь больше времени, чтобы его написать. Мне самому еще не совсем ясно, что происходит в моей голове, но я не мог заставлять вас ждать вечно…
Эмиль вынужден начать письмо, чтобы прогнать мысли, возвращающие его к Лоре. Отпив глоток чая, он поспешно берет ручку, чтобы не потерять нить.
Я готов составить список причин, побудивших меня уехать. Это могло бы помочь вам понять и простить меня. Вы сможете найти как минимум одну весомую для каждого из вас. Первая и самая очевидная – я не хочу этих клинических испытаний и не хочу помереть подключенным к электродам. Я не хочу быть лабораторной крысой. Если болезнь должна забрать меня, пусть заберет, но, ради Бога, пусть врачи оставят меня в покое!
Вторая причина, которая объясняет мое бегство, – я не хочу стать для вас обузой. Если бы я остался, было бы именно так. У вас есть другие дела. У всех.
Третья причина скорее имеет отношение к гордости и к эго. Так ли уж она похвальна? Не знаю. Но вот ведь, я не хочу, чтобы мой образ померк в ваших глазах. Я предпочитаю уехать (наверно, эгоистично), оставшись в вашей памяти таким, каким себя вижу: молодым, красивым, мускулистым, с большим будущим, энергичным, обольстительным (да, посмейтесь)…
Я не хочу впасть в маразм, не хочу, чтобы мне помогали вспомнить, как меня зовут, чтобы меня заново учили завязывать шнурки или варить яйца. Я не хочу запомниться вам жалким и уязвимым (особенно последний пункт). У меня есть гордость, как у всех. Я предпочитаю прожить последние месяцы вдали от ваших глаз.
Еще одна причина, более симпатичная: я всегда хотел предпринять это путешествие к природе!!! Рено, мы с тобой поклялись! У тебя еще будет время сделать это позже, с Летисией и мелким. А для меня – сейчас или никогда. Славно уехать, осуществив мечту;)
Я не хотел прощаний. Я трус. Это тоже одно из моих достоинств.
Вот как с этим письмом: это легче, чем телефонный звонок. Не знаю, позвоню ли я вам когда-нибудь, но писать буду, это точно. Во всяком случае, так долго, как буду помнить вас.
Я постараюсь написать по письмецу каждому в отдельности в ближайшем будущем. Но будьте снисходительны, мне нужно время, чтобы найти слова. Они появятся.
Теперь придется прослезиться, потому что я должен сказать, что люблю вас, что вам не надо обо мне тревожиться и что я счастлив. Хоп, готово! Наберитесь терпения, следующее письмо придет очень скоро.
Обнимаю вас.
У него чувство, что он снова бежит, еще раз уклоняется от прощаний. Ладно, не важно. Через несколько месяцев его не будет. Оставшиеся договорятся со своими воспоминаниями, сами придумают достойное прощание и весомые причины.
Жоанна сидит по-турецки в воде, которая доходит ей до пояса. Она расстелила выстиранное белье вокруг на валунах. Услышав шорох его шагов по гальке, она поворачивает голову.
– Ты дописал свое письмо?
Он пожимает плечами. Вид у него хмурый.
– Да.
– Отправишь его сегодня?
– Или завтра. Когда мы поедем делать покупки для похода.
Повисает молчание. Он стоит на берегу, переминаясь с ноги на ногу. Он напряжен. Жоанна бьет руками по поверхности воды, летят брызги.
– Ты недоволен? – спрашивает она.
Он хмурит брови.
– Что?
– Ты недоволен тем, что написал?
– Да… Немного. – Он выдавливает подобие улыбки. – Это видно по моему лицу?
Ее лицо ничего не выражает, когда она отвечает:
– Да. Но ничего страшного, ты напишешь еще.
Он отвечает не сразу. Потирает шею, смотрит, как она плещет руками по воде.
– Да, но… У меня мало времени для этого.
На этот раз Жоанна поворачивается к нему. Подтягивает колени к груди, поднимает к нему свое бледное лицо.
– Потому что ты скоро умрешь?
Она спрашивает тихим голосом, но отчетливо, нимало не смущаясь. Ему это нравится. Он не спешит с ответом, садится на большой валун, снимает ботинки, носки и погружает ноги в прохладную воду.
– Нет. У меня есть еще время, прежде чем это произойдет… То есть, я думаю…
Несколько секунд он играет с водой, бьет по ней пальцами.
– Два года, – говорит она.
– Приблизительно.
– Два года – это достаточно, чтобы написать настоящее письмо, правда?
Она смотрит на него серьезно и выглядит совсем взрослой, не потерянной девочкой, как он думал в первые дни.
– Не в этом проблема.
– Не в оставшемся времени?..
– Нет.
– В чем же?
– В том, что я все забуду. Может быть, через полгода. Может быть, завтра. Так что я не знаю, будет ли у меня случай написать это письмо.
Жоанна поджимает губы, задумавшись.
– Да. В таком случае…
Она продолжает размышлять, чертя руками круги на поверхности воды.
– В таком случае ты должен писать понемногу каждый день. Как только тебе придет мысль… Что-нибудь, что тебе захочется сказать.
Он взвешивает сказанное, перекатывая камешки под ногами на дне.
– И посылать фрагменты письма по мере написания?
Жоанна качает головой.
– Ты не обязан их посылать. Это и не должно походить на письма.
Он хмурит брови, не понимая. Она продолжает:
– Это может быть просто дневник, который… который ты будешь заполнять словами по мере нашего путешествия.
– Словами, которые никогда не дойдут до них?
– Нет. Твой дневник до них дойдет.
– А как? Когда я забуду всю мою жизнь, я забуду и дневник, и кому он был адресован.
– Я могу его им послать.
– Ты?
– Да. Ты дашь мне адрес, и я обещаю послать им дневник, когда тебя не станет.
Он невольно морщится. Ему невыносимо слышать от нее прямыми словами, что он умрет.
– Ты можешь писать этот дневник и для себя, – добавляет она.
– Как это?
– Ты боишься все забыть.
– Да.
– Но у тебя будет все это, все эти забытые воспоминания в дневнике. Это поможет тебе вспомнить, когда ты… когда ты не будешь больше знать, кто ты и что здесь делаешь…
Этот разговор наводит на него тоску. Еще хуже, чем давеча, когда его одолевали воспоминания о Лоре.
– Мне не очень хочется говорить об этом сейчас…
– Хорошо.
Она погружает руки в воду, и они исчезают до локтей в потоке.
– Ты просто оставишь мне инструкции…
– О чем?
– Если я должна буду передать что-нибудь кому-нибудь.
– О… да.
Снова повисает молчание. У Эмиля набухает ком в горле. Ему нравится, что Жоанна свободно говорит о том, что с ним будет, что она не стесняется. Однако он теряется от легкости, с которой она это делает. Как будто смерть, его смерть – сущий пустяк, простая формальность в этом земном мире. Это хорошо, но в то же время смущает.
Потому он и бежал от своих близких, чтобы отделаться от этого: от уз, привязанностей, боли расставания. Легче умереть в присутствии незнакомки, которая смотрит на тебя равнодушно, легче ни к чему не быть привязанным, когда придет время. Но это смущает.
Он откашливается.
– Что касается инструкций…
Жоанна как будто удивлена, услышав его голос. Она, должно быть, погрузилась в свои мысли, далеко, очень далеко от ручья, его амнезии и его близкой смерти.
– Наверняка настанет момент, когда я буду не совсем в себе и захочу вернуться домой.
Она серьезно кивает.
– Я хочу, чтобы… я не хочу домой. Что бы я ни делал… даже если буду тебя умолять. Я не хочу, чтобы они видели меня таким.
Она не просит ни объяснений, ни причин, не выражает никакого удивления, не высказывает суждений, только кивает. Она здесь, чтобы получить инструкции и исполнить их в точности. Это их молчаливый договор.
– Хорошо.
Он с трудом сглатывает. Хорошо, что этот вопрос улажен. Завтра он отправит письмо. Может быть, купит блокнот для дневника. Там будет видно.
Жоанна проспала всю вторую половину дня. Она еще бледная, но сказала, что головная боль прошла. Когда она встала, он сидел неподвижно над своим письмом.
– Ты его перечитываешь?
Он качает головой.
– Нет. Я обдумывал эту идею с дневником.
Она не спрашивает, решил ли он купить блокнот. Нет, она задает совсем другой вопрос, застигший его врасплох:
– Как они тебе ответят?
Он молчит, только открывает и закрывает рот.
– У них нет адреса, куда тебе писать, – добавляет Жоанна.
– Нет. Но…
– Но?
– Я что-нибудь придумаю.
Это абсолютно ничего не значит. Это значит только, что он никогда не рассчитывал получить от них ответ. Он мотает головой, чтобы стряхнуть накатившее оцепенение.
– Мы вроде собирались наполнить бак водой?
– Да.
– Ну так пойдем займемся.
Жоанна легла спать рано. Мрачное настроение не покинуло Эмиля. Стало еще хуже теперь, когда стемнело и Жоанна спит. Парковка пуста. Кажется, они здесь одни. Он достал коробку из стенного шкафчика, ту, в которой лежат все фотографии. Весь день он вспоминает вопрос Жоанны о его письме. Как они тебе ответят? Он ломает голову, почему не подумал об этом, почему никогда не рассчитывал получить от них ответ. Хочет ли он его получить? Или нет? Может, боится пойти на попятный и вернуться в Роанн, если его получит? Или он чувствует себя уже слишком далеко от них, от жизни, чтобы хотеть оставаться на связи?
Он открывает наобум один из альбомов в коробке. Все страницы исписаны маминым почерком. На первом снимке как раз она, беременная до кончика носа. И подпись: Мы ждем ребенка. Рядом с фотографией кто-то нарисовал цветочек, наверно, Маржори. Значит, мама на снимке ждет его. Внизу страницы написано несколько слов. 13 марта: мы выбрали имена. Эмили, если девочка. Эмиль, если мальчик. Папа нервничает. Маржори сучит ногами. Только мама остается спокойной.
Он водит пальцем по странице. Спрашивает себя, как бы реагировал он, если бы Лора носила ребенка. Сучил бы ногами? Нервничал? Или он никогда по-настоящему об этом не думал? Все, чего он хотел, – чтобы Лора осталась и чтобы она была довольна. Ребенок был только планом. Вульгарным орудием. Он переворачивает страницу с горьким вкусом во рту. Она права, он был последним эгоистом. Все, чего он хотел, – не дать ей уйти.
Первые снимки его младенцем. Вот он в роддоме. Вот сияющие родители. Крошечная Маржори склонилась над ним с любопытством. Ей было четыре года, когда он родился.
Эмиль листает страницы быстрее и берет другой альбом. Альбом его рождения не из самых забавных. Он, красный и щекастый, во всех возможных позах. Следующий альбом перепрыгивает на шесть лет вперед. Эмиль школьник, жгучий брюнет. Играет в баскетбол, катается на скейтборде. Находит птичку в кустах. Больше нет такого количества комментариев под фотографиями.
Маржори на снимках десять лет. У нее длинные темные волнистые волосы, веснушки. Она всегда рядом, держит его за руку, хочет нести его рюкзак. Эмиль помнит, что это его раздражало, когда он подрос. Сестра не отходила от него. Ему не нравилась ее назойливость. Однако долгие годы он на это не жаловался. Дома была как будто вторая мама. Она, пожалуй, считала его своей куклой, но это было приятно. Она все ему прощала, выполняла все его прихоти, хлопала над ним крыльями.
К десяти годам, может быть к одиннадцати, с него хватило. Он помнит мальчишек с их улицы. Маржори и Эмиль – влюбленные. «Уууу» звучало каждый раз, когда она брала его за руку. Рено ничего не говорил, но все остальные издевались. То она была «его возлюбленной», то он был «большим малышом мамочки Маржори». Маржори на это плевать хотела. Она гордо выставляла его напоказ перед подружками. «Вот мой младший братик». Она сажала его на колени, а он не знал, как себя вести, умирая от стыда под всеми этими устремленными на него взглядами. Он твердо решил избавиться от этого – она была слишком назойлива, а его достали дурацкие шуточки.
Эмиль помнит, что это было тяжко. Он бесцеремонно ее отталкивал, быстро уходил без нее после уроков. Она не понимала. Еще пыталась склеить обломки. Тогда он стал злее. Сказал сестре при всех ее подругах, что она некрасивая и толстая. В тот вечер он заставил ее плакать. Он слышал это поздно вечером в кухне.
– Мама… По-моему, Эмиль меня больше не любит.
Он хорошо помнит, что ответила мама.
– Да нет же. Он просто становится настоящим маленьким мужчиной. Ему нужна независимость.
– Но почему?
– Он должен научиться справляться сам. Это не значит, что он тебя больше не любит.
– Правда?
– Правда. Через несколько лет он сам к тебе вернется. Вот увидишь.
Эмиль знает, что сильно обидел Маржори. Он помнит, что после этого был долгий период, когда они стали почти чужими друг другу. Маржо было четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать лет. Она встречалась с друзьями. Однажды он увидел ее с мальчиком. Они целовались, по-настоящему, с языками. Его от этого затошнило. Ей тоже понадобилась независимость. Ее маленький мирок стал вращаться вокруг нее, ее подруг и прыщавых пацанов, круживших рядом. Она часто ссорилась с родителями, он это помнит. Отец повышал голос. Маржори хлопала дверьми. Эмиль же смотрел на нее как на странный феномен. Он не узнавал свою старшую сестру, которую знал: такую добрую, такую заботливую. У нее были прыщи на лице и какие-то непонятные наросты на груди. Он смеялся над ними с друзьями. Они говорили: «Фу, жир нарос». Он отлично знал, что происходит с Маржори, но предпочитал строить из себя дурачка. Сейчас это вызывает у него улыбку.
Эмиль продолжает листать страницы. Вот Маржори гордо держит в руках свой диплом. Ей двадцать лет. Она получила высшее образование по банковскому делу. Эмиля заставили позировать рядом с ней. Ему шестнадцать лет, и на нем черная футболка, которая ему велика. В ту пору он снова стал смотреть на Маржори иначе. У нее закончился переходный возраст. Она уехала из дома учиться и опять была спокойной и ласковой старшей сестрой, которую он знал. Годы летели быстро. Маржори вышла замуж, забеременела близнецами… Эмиль листает дальше. Маржори в белом платье. Бастьен в галстуке-бабочке. Маржори беременная. А вот он на снимке с близнецами. Когда Лора ушла и он опустился на самое дно, Маржори снова вошла в роль мамы. Она стала его опекать, но соблюдая известную дистанцию, уже без невинности их первых лет.
Сегодня она мама. Она больше не любит его всем своим существом, теперь дети заполнили ее жизнь. Вряд ли Эмиля это огорчает. Он думает, что это нормально, в порядке вещей. Он не заметил, как прошли все эти годы. Ему двадцать шесть лет. Через два года его не станет. Как можно так быстро потерять опору в жизни? Он закрывает альбом. На сегодня достаточно. Он чувствует себя вымотанным. Встает, подавив зевок, проходит мимо банкетки, где теперь обосновалась Жоанна, и взбирается по веревочной лесенке, еще думая о Маржори. Он напишет ей письмо. Завтра, или через две недели, или через полгода, но он это сделает.