– А где Адив? – спросила я в ответ на приветствие Мириам и ее широкую улыбку.
– Вещи собирает, – был ответ.
– Вот как?
– Возвращается в Израиль, базовое обучение. Собирается служить в АОИ.
– Вот как.
АОИ? Ситуация тревожнее, чем я себе представляла. Может быть, не так уж это неожиданно. Адив мне всегда казался таким, который «выполняет приказ». И умеет принимать команды – по крайней мере с йогуртовой машиной, чего про Мириам не скажешь.
– Послушай, – начала я, пока она еще не наклонилась к машине. – Йогурт я хочу только до краев стакана, не выше.
Сказала твердо и серьезно.
– Окей, – ответила она, пожимая плечами.
И наполнила стакан, превышая край на несколько сантиметров – может быть, нарочно.
– Какой тебе топинг? – спросила она.
Значит, продолжаем ту же игру.
– Никакого топинга не хочу.
– Тебе же понравились блестки в тот раз?
И еще как понравились, это да.
– Они были чудесные. Но я предпочитаю без ничего.
– Может, на этот раз другой топинг?
– Нет, и так хорошо.
– А вот этот? Ну почему ты не хочешь, чтобы я тебе сделала что-нибудь особенное? Если не понравится, дам тебе просто чистый йогурт до краев, точно как ты хочешь.
Это заманивание, запугивание ириской. Хотела я ей сказать, чтобы отстала, что она разрушает в моем мире что-то надежное и восхитительное. Но какая-то другая часть моей личности – та, которая лакала йогурт с блестками, демон моего прежнего неутолимого голода, почувствовал, что ее энтузиазм его освобождает.
Я открыла рот и сказала:
– Окей.
И когда я это сказала, Мириам тоже повторила: «Окей».
И улыбнулась мне широко, засветившись вся как свеча. Я почувствовала, как рассасывается моя тревога. Ушел страх, что она хочет меня разрушить, подозрение, что она хочет отделить меня от меня же, заставить меня себя самое ненавидеть, чтобы я полетела, вертясь, в бесконечность, ничто, пузырь, такой огромный, что меня увидеть можно будет лишь частями, такой неуправляемой, что меня никогда не удастся обнять, просто ошеломительная бездна, просто опустошенная, просто мертвая. Посмотрела на ее улыбку и подумала: любовь.
Она молча переместилась к полке топингов, перелилась в своем длинном синем платье, в том самом, в котором я ее впервые увидела. Я следила взглядом за округлостями ее тела, они перекатывались и перекатывались сверху до самого пола. Интересно, что она собирается делать. Мне было страшно. Сколько раз я мысленно делала себе йогурт, но никогда ведь не думала, что эти фантазии реализуются? Я даже не хотела бы, чтобы они реализовались. Фантазировать, казалось мне, это безопасно, потому что так крепка моя внутренняя стена. Она толстая, и она в моей власти. Но сейчас Мириам бледной рукой сняла металлическую крышку с горячей помадки, как чародейка у тигля, и в тигле не низкокалорийная, а обыкновенная горячая помадка. И Мириам зачерпывала ее разливной ложкой.
И на моих глазах эта ложка оставила на конусе три большие лужи, и йогурт опустился под этим теплым расплавом, а сам расплав стал капать с боков, как-то вулканически. После каждой ложки я думала, что вот сейчас она остановится, но она не останавливалась, а добавила четвертую, потом пятую, и йогурт совсем превратился в Везувий. Мириам на секунду остановилась, потом посыпала все сооружение слоем молотого арахиса.
Я оцепенела. В самых разнузданных мечтах я не воображала себе добавку арахиса к топингу.
Последним штрихом она шлепнула взбитых сливок – всего ложечку, и сбрызнула сверху клубничным сиропом.
Она мне сделала десерт из йогурта. Такой можно было бы увидеть в фонтане газировки в сороковых или в винтажном магазине домашней утвари. Это был бросок в прошлое, еда иной эпохи, прибывшая сквозь время на прилавок «Йо!Гуд». В этом поступке была невинность, совершенно детская. Такое отношение мог встретить ребенок у любящего его взрослого, желающего его наградить просто за то, что он существует.
Когда она протянула мне этот стакан, мы соприкоснулись руками. Пальцы у нее были невероятно мягкие.
– Спасибо, – сказала я.
И не знала, что делать дальше. Да, я разучилась говорить «нет», но и есть я тоже разучилась. Рука стала неметь: йогурт был тяжелый. А придвинуть стакан к себе или отодвинуть от себя я не могла. Прикосновение ее руки как-то меня парализовало.