Выйдя из библиотеки, Дональд Хоган поглядел в обе стороны по Пятой авеню, размышляя, в какой из десятка окрестных ресторанов пойти на ланч. С минуту принять решение казалось непосильной задачей. Своим нынешним делом он занимался уже десять лет. Почти. Рано или поздно он выдохнется.
Нехорошо, наверное, если величайшее твое желание исполняется на все сто, когда тебе стукнуло всего двадцать четыре…
По всей вероятности, у него впереди лет пятьдесят, и надежный шанс еще на десять. Принимая предложение, которое ему сделали, он не заговаривал про пенсию и тем более про отставку.
Да, на пенсию его со временем отпустят. Но он понятия не имел, позволят ли ему когда-нибудь уйти в отставку.
В последние недели его знакомые замечали вслух, что он выглядит старше своих лет и что у него появилась манера уходить в себя. Они удивлялись, что же с ним случилось. Но будь у кого-нибудь возможность сказать: «Дональд спрашивает себя, сможет ли бросить свою работу», даже самые близкие из этих знакомых – человек, на пару с которым он снимал квартиру, и бесконечная череда терок – поглядели бы на него в полном недоумении:
– Работу? Какую работу? Дональд не работает. Он – свободный дилетант!
На всем белом свете правду о нем знали приблизительно пять человек и компьютер в Вашингтоне.
– Садитесь, Дональд, – сказал декан и махнул узкой рукой в сторону стула.
Дональд послушался, внимательно разглядывая сидящую в кабинете незнакомку: у этой женщины едва за сорок был изящный овал лица, хороший вкус в одежде и теплая улыбка.
Он немного нервничал. В последнем выпуске университетского студенческого журнала он опубликовал кое-какие заметки, а потом пожалел, что предал их гласности, хотя, если бы на него надавили, он бы честно ответил, что действительно верил в то, что написал, и до сих пор верит.
– Познакомьтесь, доктор Джин Фоуден, – сказал декан. – Из Вашингтона.
Перед Дональдом замаячила пугающая перспектива: его аспирантский грант будет отозван на том основании, что он «неблагодарный подстрекатель». Поэтому он холодно и довольно неискренне кивнул посетительнице.
– Что ж, с вашего позволения я оставлю вас познакомиться поближе, – сказал декан, поднимаясь на ноги.
Это еще больше сбило Дональда с толку. Он-то ожидал, что старый хрыч пожелает остаться и будет беззвучно хихикать на протяжении разговора: сейчас еще один нахальный школяр попадет под нож. Дональд никак не мог понять, зачем его сюда вызвали, а потом доктор Фоуден достала и развернула на столе тот самый студенческий журнал.
– Ваша статья произвела на меня большое впечатление, – решительно сказала она. – Вы считаете, что с нашей системой обучения не все ладно, не так ли, Дон? Можно я буду звать вас Доном?
– Да, если я смогу называть вас Джин, – угрюмо ответил Дональд.
Она задумчиво оглядела его. Четыре пятых нынешнего населения Северной Америки можно было считать привлекательными или красивыми: сбалансированная диета и недорогое компетентное здравоохранение наконец об этом позаботились. Теперь, когда вступило в силу евгеническое законодательство, доля красивых, по всей видимости, увеличится. И все же в Дональде Хогане было что-то неординарное. Женщины обычно называли это «личностью». Однажды студент, приехавший по обмену из Англии, сказал ему, что это «упрямство», и это слово Дональд воспринял как комплимент.
У него были русые борода и волосы, он был чуть ниже среднего роста и с развитой мускулатурой, носил одежду, типичную для студента на рубеже века. Внешне он во всем соответствовал среде. Но внутри…
– Мне бы хотелось услышать вашу точку зрения, – сказала доктор Фоуден.
– Она в статье. Там все уже написано.
– Лучше расскажите. Текст часто способствует переоценке известного.
Дональд помедлил.
– Я не передумал, если вы на это намекаете, – сказал он наконец. Вонь пожара и треск горящих лодок были слишком живы в его памяти.
– Я прошу не об этом. Я прошу максимум краткости и связные соображения, вместо этого… этой довольно сумбурной жалобы.
– Ладно. Мое образование превратило меня и практически всех, кого я знаю, в мощных роботов для сдачи экзаменов. Я понятия бы не имел, как быть оригинальным вне узких рамок моей специализации, и единственная причина, почему я могу таким быть, по всей видимости, заключается в том, что большинство моих предшественников были еще более зашоренными, чем я. Об эволюции я знаю в тысячу раз больше Дарвина, это само собой разумеется. Но где между сегодняшним днем и годом, когда я умру, отрезок времени, в который я мог бы сделать что-то по-настоящему свое, а не наводить глянец на чужие труды? Ну да, разумеется, когда я получу степень, в сопутствующей ей воде будет что-то о – кавычка открывается – новаторской – кавычка закрывается – диссертации, но это означает лишь то, что слова в ней будут расставлены не так, как в предыдущей!
– У вас довольно высокое мнение о собственных способностях, – заметила доктор Фоуден.
– То есть я кажусь вам тщеславным. Да, пожалуй, я тщеславен. Но я говорю не об этом, а о том, что не желаю ставить себе в заслугу полнейшее невежество. Видите ли…
– И какую карьеру вы для себя избрали?
Выбитый из колеи Дональд моргнул.
– Ну, думаю, что-то, что займет минимум моего времени. Чтобы в оставшиеся часы зацементировать бреши в образовании.
– Ага. Вас заинтересовал бы годовой оклад в пятьдесят тысяч, при котором вы, по сути, будете заниматься лишь завершением своего образования?
Дональд обладал одним талантом, каким не обладало большинство: умением делать верные догадки. Как будто какой-то механизм в подсознании постоянно просеивал факторы окружающего мира, выискивая в них порядок, а когда такой порядок возникал, в черепе у него начинал бить беззвучный колокол.
Факты: Вашингтон, отсутствие декана, предложение оклада, схожего с тем, на который он мог бы рассчитывать в промышленности, но за учебу, а не за работу… Были люди, люди с самого верха, которых специалисты уничижительно называли «дилетантами», но которые сами величали себя «синтезаторами» и которые всю свою жизнь не занимались ничем, кроме установления перекрестных связей между самыми отдаленными и обособленными областями научных исследований.
Учитывая, что он приготовился услышать, что его грант отменили, в такое было трудно поверить. Дональд сложил руки, чтобы унять в них дрожь.
– Вы говорите о синтезе, я правильно понял?
– Да. Я из Управления дилетантов – или более официально – Комитета по координации научных исследований. Но сомневаюсь, что у вас на уме именно то, что я собираюсь предложить. Я видела графики вашей академической карьеры, и у меня создалось впечатление, что если бы вы захотели, то могли бы стать синтезатором и не получив степень. – Доктор Фоуден откинулась на спинку стула. – Поэтому тот факт, что вы еще здесь – ворчите, но миритесь с положением вещей, – заставляет меня предположить, что вы недостаточно этого хотите. Потребуется жирная приманка, чтобы вас к этому подтолкнуть. Скажите, будь у вас такая возможность, что бы вы сделали, чтобы завершить образование?
Заикаясь и покраснев до ушей от собственной неспособности изложить ясные определенные планы, Дональд пробормотал в ответ:
– Ну… э-э… думаю… Во-первых, история, в особенности недавняя история. Ведь никто не учил меня ничему современнее Второй мировой войны, не нагрузив лекции кучей предвзятого хлама. Потом… области, соприкасающиеся с моей собственной, например кристаллография и экология. Включая и человеческую экологию. Мне понадобятся документальные подтверждения, поэтому хотелось бы покопаться в письменных источниках нашего вида, которому сейчас под восемь тысяч лет. Надо бы выучить по меньшей мере один неиндоевропейский язык. Потом…
– Хватит. Вы определили область знания большую, чем один человек способен охватить за целую жизнь.
– Неправда! – К Дональду стремительно возвращалась уверенность. – Разумеется, это невозможно, если вас учат так, как меня – через зазубривание фактов! Но нужно учиться видеть взаимосвязи, учиться систематизировать! Зачем трудиться, запоминая всю художественную литературу: научись читать и держи дома полку книг. Не надо запоминать таблицы синусов и логарифмов, купи логарифмическую линейку или научись нажимать кнопки на терминале публичного компьютера! – Он беспомощно взмахнул руками. – Не обязательно знать все. Нужно просто знать, где это найти, когда понадобится.
Доктор Фоуден кивала.
– У вас верный базовый подход, – согласилась она. – Однако тут я должна надеть шляпу адвоката дьявола и объяснить условия, связанные с моим предложением. Во-первых, от вас потребуется бегло говорить и читать на ятакангском.
Дональд слегка побледнел. Один его друг как-то начал учить этот язык, но потом перешел на китайский мандарин как более легкую альтернативу. Однако…
Он пожал плечами.
– Можно попробовать, – сказал он.
– А остальное я не смогу вам рассказать, пока вы не съездите со мной в Вашингтон.
А там человек, которого все называли Полковник (Дональду не сообщили, имя это или звание), сказал:
– Поднимите правую руку и повторяйте за мной: «Я, Дональд Орвилл Хоган… торжественно заявляю и свидетельствую…»
Дональд вздохнул. Тогда ему казалось, что сбываются самые заветные его мечты. Пять дней в неделю не делать ничего, только читать и читать, и не нужно из кожи вон лезть, чтобы представить какие-либо результаты. От него требуется только отправлять иногда по почте любые соображения, которые, на его взгляд, покажутся кому-нибудь полезными: например, подсказать астроному, что у агентства маркетинговых исследований появился новый метод выборочного статистического отбора, или посоветовать сообщить специалисту по этимологии о новой проблеме загрязнения воздуха. Казалось бы, рай на земле, особенно если учесть, что его наниматели не только не интересовались, чем он занимает свободное время, но и намекали, что ему нужно как можно больше новых впечатлений, чтобы не потерять остроты восприятия.
А ведь, надо признать, не прошло и десяти лет, как он уже начал скучать. Он почти надеялся, что они вспомнят о втором условии, том самом, из-за которого ему пришлось так долго копаться в своей душе.
Лейтенант Дональд Орвилл Хоган, вы активированы и должны немедленно, повторяю – НЕМЕДЛЕННО, явиться в распоряжение…
– Ох, нет!
– У тебя что, с головой не в порядке, тупица? – прохрипел у него над ухом грубый голос. Острый локоть ткнул ему в бок, и перед ним замаячило хмурое лицо. В растерянности Дональд сообразил, что, вероятно, подсознательно принял решение, в какой ресторан сегодня пойти, и забрел в толпу, запрудившую Пятую авеню.
– Что? О… нет, со мной все в порядке.
– Тогда перестань вести себя так, будто ты с катушек съехал! Смотри, куда идешь!
Разъяренный мужик, с которым он столкнулся, протиснулся мимо. Все еще несколько ошеломленный Дональд механически переставлял ноги. Пару минут спустя он пришел к выводу, что совету стоит последовать. Возможно, отчасти в его проблемах повинна рутина, которой он поддался настолько, что утратил живость и интерес к миру, которые привлекли к нему десять лет назад доктора Фоуден, в таком случае отставка становилась маловероятной. Много вероятнее – чего он почти боялся, – рано или поздно под туш фанфар и гром барабанов рассекретят Салманасара, а тот предскажет, что в автоматизированном будущем устареют даже синтезаторы.
А если придется уйти с такой синекуры, он предпочел бы сделать это на собственных условиях, а не потому, что его выгнали за некомпетентность.
Не без легкой дрожи он оглядел Пятую авеню. Высотные здания стиснули ее, как стены каньона, направляя человеческие потоки, а сверху рассеянным светом светился геодезический купол Фуллера. Разумеется, он защищал не весь Большой Нью-Йорк, а только Манхэттен, которому возвратил былое очарование и вернул больше жителей, чем район потерял из-за оттока в предместья в конце двадцатого века. Проект сооружения купола надо всем городом даже не рассматривался хотя бы из-за издержек на строительство, впрочем, по инженерным проектам выходило, что это вполне осуществимо.
Однако Нью-Йорк с тринадцатимиллионным населением все больше и больше терял свой прежний статус самого большого города в мире. Он уже не мог равняться с чудовищными конгломератами вроде того, что протянулся между Токио и Осакой, или Эллеем, раскинувшимся на добрые пятьсот миль и захватившим даже Фриско, не говоря уже об истинных гигантах среди современных мегаполисов – Дели и Калькутте с их пятьюдесятью миллионами голодающего населения в каждом. Это уже были не города в старом понимании, не населенная семьями группа зданий, а кишащие муравейники, разрушающиеся под молотообразными ударами уличных беспорядков, вооруженных ограблений и беспричинного вандализма.
Тем не менее, пусть Нью-Йорк и съежился до средних по современным меркам размеров, это был город настолько крупный, насколько Дональд находил в себе силы его терпеть, и к тому же до сих пор обладал определенным магнетизмом. Государство, крупнейший работодатель из всех, доминировало на Западном побережье. А здесь бал правили те, кто был самую малость поменьше: корпорации были государствами внутри государства. Сейчас перед ним высился колоссальный зиккурат небоскреба «Дженерал Текникс», занимающий целых три квартала, и это зрелище наполнило Дональда унынием. Если он уйдет, если ему дадут уйти после того, как выбросили на него три четверти миллиона долларов налогоплательщиков, его ждет одна дорога – вот в такой мавзолей… Посмотрите только, в кого там превратили Нормана Хауса!
По безмерно расширенным тротуарам люди ползли точно насекомые, толклись у входов в туннели и подземку. По центральной – только для муниципального спецтранспорта! – полосе разъезжали патрульные полицейские машины, но временами и им приходилось останавливаться или съезжать к обочине, чтобы освободить место для «Скорой помощи» или пожарных. По обе стороны от центральной полосы огромные гудящие автобусы без моторов (на тяге от ветряков, которые разгоняли до максимума всякий раз, когда автобус поворачивал назад в конечных пунктах своего маршрута) тащили до двух сотен пассажиров каждый, раз в два квартала заходили на платформы подъемника, позволяя обогнать себя электрическим такси. С тех пор, как возвели купол, в городе начисто запретили двигатели внутреннего сгорания: системы вентиляции и так едва справлялись с выбросами от углекислого газа и антропотоксинов, а в теплые дни выделяемая людьми влага иногда перегружала кондиционеры и оседала подобием мороси.
Как мы это терпим?
Он предпочел жить в Нью-Йорке, потому что тут родился и потому что этот город стоял первым в коротком списке подходящих мест проживания, из которых ему предложили выбирать. Главным условием здесь было наличие доступа к крупным и современно оснащенным библиотекам, необходимым для его работы. Но сейчас он вдруг взглянул на свой город. Впервые за последние семь лет по-настоящему сосредоточенно и внимательно посмотрел… Куда ни повернись, он везде видел еще одну соломинку, нагруженную на двугорбый хребет города. Разумеется, вернувшись из колледжа, он обратил внимание на бездомных, но только сейчас заметил, что за прошедшие годы их число увеличилось стократно, что они все время перемещаются, катя перед собой самодельные тележки с немногими пожитками, а полиция все гонит и гонит их дальше. Теперь прохожие, когда их случайно толкали, нередко круто оборачивались и совали руки в оттопыривающиеся карманы еще прежде, чем до них доходило, что никакие мокеры на них не набрасываются. Кстати, о мокерах… Если уж на то пошло, он никак не соотнес с реальностью собственной жизни репортаж в программе новостей о том, как один такой воскресным вечером на оживленной Таймс-сквер убил семерых…
В него запустила когти паника, та же паника, которую он испытал в первый и последний раз, когда решился попробовать мозголом: ощущение, что такой личности, как Дональд Хоган, не существует вовсе, а есть только человечек в миллионе таких же, и все они версии беспредельного, высшего Я. Тогда он зашелся криком, и человек, давший ему наркотик, отсоветовал принимать его вторично, сказав, что он и есть его личность, а без нее растворится.
Иными словами: внутри у него пустота.
В нескольких шагах впереди две девушки остановились посмотреть на роскошные игрушки в витрине магазина. Обе одеты по последней моде: на одной – радиоплатье, набивной узор на ткани – впечатанные схемы и контуры, и, сдвигая вправо или влево пояс с пряжкой, она может выбирать, какая из программ будет подаваться в наушник, спрятанный у нее под пурпурными волосами, другая – в чем-то облегающем и явно металлическом, точно железный футляр для медицинских инструментов. У обеих – хромированные ногти, будто клеммы ввода-вывода машины.
В привлекшей их витрине были выставлены чудеса генной инженерии, искусственные домашние зверушки. Отработанному на вирусах и бактериях процессу была подвергнута плазма клеток животных, но на таком уровне побочные эффекты слишком уж непредсказуемы: из пятисот зверьков, вероятно, только один попадал в витрину, остальные так и оставались в лаборатории. И все же, невзирая на роскошный пурпурный мех, внушительный, крупнее обычно встречающихся в природе лемур галаго за стеклом выглядел ужасно несчастным, а у всего выводка ярко-рыжих щенков чихуахуа на полке под ним лапы подергивались так, словно у них вот-вот начнется припадок эпилепсии.
Но девиц заботило лишь то, что мех у галаго был в точности оттенка волос девушки в радиоплатье.
Сначала вы ездите в машинах, потом стираете в них, едите из них, потом их носите, а потом…
Дрожа с головы до ног, Дональд отбросил мысль о ресторане и свернул в ближайший бар, чтобы вместо ланча выпить.
Пару часов спустя он позвонил одной временно безработной поэтессе. Та сочувственно выслушала, никаких вопросов не задала и позволила ему проспаться в своей постели. Когда он проснулся, мир выглядел несколько лучше.
Но он отчаянно желал, чтобы нашелся кто-нибудь – не обязательно эта девушка и, возможно, вообще не девушка, хоть какой-нибудь человек, – которому он мог бы объяснить, почему стонал во сне.