«После того, что он сделал со мной, я не имею права даже мыслями осквернять имя Тристакиннии. Я как-то видел, после какой-то провинности сидя на цепи, как занимаются любовью Фрей и Тристакинния. Я не понимал, как можно так грубо обращаться с таким цветком, как она. Я мужчина, и знаю, когда мужчина получает удовольствие, Фрей владел моей красавицей, но сам был словно где-то далеко. Неужели он привел ее, тоже только для того, чтобы унизить меня, показать мне, что моя возлюбленная принадлежит ему, так же как я.
Тристакинния говорила что-то о свадьбе, о том, что она не может принадлежать ему в доме отца до свадьбы. Фрей небрежно цедил: и что он сделает? Заставит меня жениться на тебе?
Красавица закусывала губу, а я не мог ее никак утешить. Он владел ею как женщиной и как мужчиной, сзади. Тристакинния плакала, я видел, как ей больно, но Фрей умел через боль вести к удовольствию. Через секунды она уже бесстыдно стонала от наслаждения. Я смотрел на женщину, я хотел видеть только ее, ведь мне вряд ли представится еще возможность видеть ее в любви. Но почему-то я увидел глаза Фрея, он двигался в Тристакиннии и смотрел прямо на меня. Смотрел живо, его глаза не были даже затуманены страстью. Я уже научился отличать его взгляды. Когда они счастливо-морозные, как северное небо в солнечную погоду, когда они, как наше средиземное море, горят от страсти, когда они темные, как грозовое небо, от гнева. Я осмелился встретить его взгляд, он усмехнулся и подмигнул мне, хищно впившись в шею Тристакиннии. Она вскрикнула, провалившись в тяжелый восторг. Я знаю, какой восторг может дарить Фрей. Мне было невыносимо видеть Тристакиннию. Она знала, что в комнате есть еще я, но не отказывала Фрею. Каким надо быть чудовищем, чтобы унижать даже свою невесту, которую ты будешь показывать своим богам, которую возьмешь в свои подруги.»
Эйшан вдруг поняла, что вот тут, она согласна с этим северным чудовищем, Фреем, когда он имел северянку при Искандере. Если бы она оказалась там, если бы она все знала, она бы сама, – Элох свидетель! – посоветовала Фрею сделать это с Тристакиннией! Нет ничего унизительнее, чем мужчина в твоем теле, думающий о чем-то другом. Элох словно услышал молитвы Эйшан и дал ей глоток мести сразу, прямо в этих свитках. Воистину Элох всемилосерден!
«Теперь я сплю с Фреем. Он обнимает меня во сне, или я сплю с его членом во рту, или он не выходит из меня после насилия. Я слышал, как Тристакинния выговаривала ему, что он проводит больше времени с рабом, чем с нею или друзьями. Что за странная страсть владела Фреем, что за странное желание унизить и подчинить другого человека, что он был увлечен этим занятием вместо общения с любимой. Мы, действительно, почти не расставались с Фреем, он водил меня повсюду с собой. Теперь я не мерз на улице, хозяин дал мне меховую накидку, белую, теплую и мягкую, длинную, в таких ходили очень богатые женщины. Я видел, как некоторые жены и любовницы викингов с завистью и злобой смотрели в мою сторону. Ноги, израненные камнями, теперь защищали от холода и острых камней меховые мягкие шкуры. Я все так же не мог бы сбежать, но, по крайней мере, ноги были защищены. Он не стал добрее ко мне, я на положении женщины у него, а не собаки. Не знаю, что хуже.»
Последний свиток в шкатулке был полностью написан ларабавицей. Эйшан уткнувшись в свиток плакала, молила Элоха о возмездии. Молила его о том, чтобы он дал забвение Искандеру, чтобы раскрыл его сердце ей. Красавица начала читать последний свиток.
«Все закончилось. Фрей ушел с викингами в поход. Он наказал слугам не трогать меня, не заставлять работать, позволять мне читать и писать, кормить. Спать мне можно было у него в комнате, на его постели. Странным образом я ощущал одиночество, словно уже свыкся со своим положением. Неужели я скучаю по этому зверю? Меня ужаснула эта мысль.
Я решил сбежать. Сейчас самое время. И если меня поймают – буду драться до последнего. Надеяться на то, что Тристакинния будет моей? Как же это глупо, не в моем положении. Я принадлежу Фрею. Какой холодный здесь осенний ветер. Но его дуновение облегчает ноющую боль, где-то в сердце, наверное, это ноет клеймо.
Я сидел во дворе, на скамье. Вокруг сновали слуги, на меня особо никто не обращал внимания, я хотел помочь им таскать корзины с урожаем, но смотритель усмехнулся и сказал, что хозяин сказал не утруждать наложника-раба.
– Иска? – услышал я. Нежный любимый голос. Я поворачиваюсь. Она. Так близко. Тристакинния смотрит на меня внимательно и грустно. На меня, на дорогую накидку на мне, и с немым вопросом заглядывает мне в глаза. Я не знал, что ей сказать.
Тристакинния протягивает руку и нежно проводит пальцами по шраму на моём лице. Я замираю.
– Тристакинния… – выдыхаю я. Она вздрагивает, но не отшатывается. И я… мне нечего терять. Я не собираюсь показывать этот свиток Фрею. Я прижимаю ее к себе.
Это была моя последняя запись, написанная на севере. Я написал ее, когда плыл домой. Тристакинния помогла мне бежать, дала денег, отдала мои свитки, которые нашла у Фрея. "Ты не заслуживаешь такой жизни. Я помогу тебе уехать на родину. А я останусь с Фреем. Будь счастлив, Иска." Я звал ее с собой, но она сказала, что принадлежит Фрею.
Я вернулся домой, к семье, которая не чаяла меня увидеть живым. Теперь я женат и у меня есть сын.
Я не верю в то, что наши жизни предопределены, однако, я хочу видеть во всем смысл и, если уж я не могу изменить события, то должен вынести из них урок. Возможно, мой урок был в том, чтобы я пережил это и стал сильнее, научился ценить жизнь свою и других людей. Хочу на это надеяться.»
Эйшан разрыдалась, сердце разрывалось, от боли за Искандера, от ревности к глупой, дрянной северянке, которую не зря отец произвел на свет, она помогла сбежать ее мужу. Теперь она знала все тайны и кошмары Искандера, это было больно, как он мог столько лет носить такую муку один? Эйшан горько плакала, уткнувшись в последний свиток. Что она могла ему дать? Чем она хуже той глупой северянки?
В кабинет вошел Искандер. Ему хватило секунды, чтобы понять, отчего рыдает Эйшан. Шейх ужаснулся. Ему в голову не могло прийти, что кто-то мог начать искать и найти эти свитки. Нужно было сжечь их еще тогда, сразу. Искандер подошел. Эйшан обняла мужа за ногу.
– Прости меня, милый, прости, – всхлипывая просила она, не выпуская из рук последний свиток.
– Глупая женщина, – Искандер быстро собрал свитки в шкатулку, вырвал кусок пергамента из ее рук, – зачем ты рыдаешь над сказками?
Эйшан слыша милый голос, рыдала все сильнее.
– Ты у меня самый лучший, – выла красавица.
Мужчина сел на стул, притянул жену, усадив ее себе на колени. Огрубевшее сердце дрогнуло от женских слез. Эйшан обвила его шею руками, и теперь плакала ему в плечо.
– Ну, ну, ничего ведь страшного не произошло, – пытался утешить ее Искандер.
Эйшан целовала его плечи, под белой рубашкой, шею, руки. Женщина выглядела по-собачьи преданной, рабски верной.
– Ну, ну, Эйшан, это все неправда, просто человек…который пленил меня, почему-то любил читать такие выдумки. Он заставлял меня их сочинять, и смешивать с тем, что, действительно, было. Это все неправда.
Эйшан заплакала горше, не поверив.
– Ай, женщина, не выводи меня! – с досадой проговорил Искандер, но жена не могла успокоиться.
– Он чудовище, как его земля носит? Пусть он горит в аду! – плакала она.
Искандер вздохнул.
– О, то, что делали с пленными северянами в столице, еще чудовищнее.
– Никто не ломает волю. Даже неверным. Я знаю, – всхлипнула Эйшан.
– Конечно, ломают, это война. И плен, это всегда страшно, – Искандер никогда бы не подумал, что будет защищать Фрея.
– Не так! Я слышала, я знаю, все не так! – мотала головой Эйшан, – мою семью вырезали северяне, пытаясь вернуть Энефею. Отец спрятал ее, сам погиб… его тоже пытали, но это не то, это все не то. Я видела ужасы войны, я участвовала в ней! Но это не то! Он… ему ничего не надо было от тебя, никаких тайн, никаких условий, он это делал ни для чего! Ему не за что было мстить тебе. Он разве мучил еще кого-то так? Я люблю тебя, Искандер, я все сделаю, чтобы ты был счастлив. Ты самый достойный сын Элоха! А этот дикарь – сам Вальхан! Пусть Элох отправит его туда, где ему место – в ад!
Искандер поцеловал Эйшан в висок. Женщина не должна видеть войны, не женское это дело участвовать в них.
– Пути Элоха неисповедимы, Элох посылает нам испытания, а мы должны…
Эйшан накрыла губы мужа своими. Она не хотела слышать про бога, который допустил такую несправедливость. Искандер ответил на поцелуй, отстранился от жены.
– Иди в спальню, а я приду не успеешь ты прилечь на постель.
Эйшан заглянула в звериные золотые глаза мужа, поцеловала их и послушно пошла в спальню.
Шейх вышел во двор, где постоянно горел очаг, высыпал свитки в огонь. Странно это было сжигать свое прошлое, которое он хранил, чтобы не забывать. Но прочитать их никто не должен был, а сейчас он словно сжигал последнюю тонкую нить связывавшую его и Фрея, его и Тристакиннию. Словно сжигал хрупкую надежду увидеть ее когда-нибудь. Искандер досадливо поморщился, такой стыд там написан, что его хранить-то нельзя, а Эйшан это прочитала, нужно было сжечь свитки сразу, нельзя, чтобы прошлое влияло на его жизнь. Мужчина проследил, чтобы свитки сгорели дотла и направился в спальню, где ждала его Эйшан.