«Работа была не сложной. Но Фрей скоро снял меня с работ по дому, оставив личным рабом. Я живу у него в комнате, сплю в ногах, на его постели или, когда он спит в закутке, где стояла клетка, то на лежаке, тоже в ногах. Я до сих пор содрогаюсь, вспоминая свое унижение, когда ловил губами мочу Фрея. Я не злю его, но он злится сам, без повода.
Слуги пытались вымещать злость на мне, но я вспылил и ударил в ответ одного из них, и тогда смотритель дома сказал, что пожалуется на меня Фрею. Я опасался наказания, но не стал просить его ни о чем. Смотритель пожаловался, что я его не слушаюсь, Фрей усмехнулся.
«А он должен слушаться меня, а не тебя.» – сказал викинг. Больше слуги ко мне не приставали. Только зло шипели что-то, проходя мимо, и то, когда Фрея не было дома. Когда он возвращался, он сразу тащил меня с собой. Заставлял раздеваться, и ощупывал меня, небрежно сжимая гениталии, играя с сосками, чтобы напомнить мне, что у меня нет никаких прав. Если я пытался закрыться, он зверел и бил меня. Как-то, он заставил меня развести ноги и пинал по гениталиям, при этом, я должен был петь какую-то песню шлюх на северном. Я сгорал от стыда, было больно и стыдно. «Молодец,» – похвалил он меня, склонился и поцеловал в губы. Чтобы еще изощреннее унизить. Всю ночь я мучился от боли, гениталии распухли и ныли. Несколько дней мне было больно ходить и мучительно было мочиться.
А потом я снова увидел ее. Я постоянно выискивал возможность увидеть Тристакиннию, но никак судьба не сводила нас. Как-то я увидел ее во дворе. Она стояла и улыбалась, видимо, радовалась своей красивой и беззаботной жизни. Я невольно подошел ближе. Мне хотелось, чтоб она заметила меня. И она заметила.
– Иска! Ты?
Я подошел, любуясь ее небесной красотой. Видимо, мой взгляд был слишком дерзким, она свела красивые брови и спросила:
– Что ты так смотришь?
Что-то нашло на меня, и я сказал:
– Я люблю тебя!
Я уже понимал северный язык, рабы, я сам, и иногда Фрей, обучали меня.
Я знал, что меня накажут за эти слова, но для меня словно смысл жизни вложился в них. Это было счастье, после которого можно и умереть. Как познавший божественную истину, я не боялся наказания.»
Эйшан возненавидела эту глупую северянку. Красавица глотала слезы, уже не пытаясь их сдержать. Какая дрянь, неужели она не понимает, что любой молодой воин, увидев красивую женщину тешит взгляд. А рабов наказывают за взгляд на госпожу, особенно если господин такой мучитель. Зачем же привлекать к этому взгляду внимание? Дура.
«Тристакинния оторопела от неожиданности и дерзости, робко перевела свой небесный взгляд, на Фрея.
Я не видел, как он подошел. Разум забывал об осторожности, когда я видел ее.
– Пытаешься соблазнить мою невесту? – усмехнулся Фрей, – а тебе, Кинния, нравится, конечно.
Новый удар. Она не сестра ему. Было глупо на это надеяться.
– Нет, хозяин, но ее нельзя не любить, – я не пытался оправдаться, я понимал, что просто пользуюсь поводом восхвалять любимую женщину, – ты прекрасна, как райская дева и добра, как богиня. Я невольник тут, но мое сердце в еще большей неволе… – Фрей ударил меня, сбивая с ног.
Сколько же бед принесла мне эта любовь!
Меня привязали голым к дереву, облив сахарной водой. Под деревом был муравейник. Я дергался, пытаясь стряхнуть насекомых, кричал, хуже всего, что дерево не давало тени и солнце палило прямо на меня. Северные большие мухи – слепни, больно жалили. Пытка была невыносимой. Фрей и Тристакинния находились тут же, вместе с другими викингами. Я вел себя неподобающе мужчине, я выл и дергался, я мало что осознавал, я не хотел так умирать. Фрей подошел и ударил по дереву палкой. Тогда я понял, что пытка только началась. Фрей побеспокоил осиное гнездо, и осы тут же накинулись на меня, жаля.
– Не оставляй меня, хозяин! – помню, крикнул я. И опустилась тьма.»
Эйшан словно сама билась в агонии, она осыпала проклятиями ненавистную Тристакиннию, которая не вступилась за Искандера, она проклинала ее на кельтском и ларабавском, желала, чтобы взгляд ее мужа отвратился от нее, желала, чтобы дети отступили от нее, чтобы некому было вступиться за нее перед Элохом, как не вступилась она за мужчину, так любящего ее.
Теперь она знала, что за образ хранит Искандер в своем сердце, но сейчас ей было не до ревности. Эйшан, словно переместилась во времени, и вставала на место грязной северянки, на место страдающего мужа, Эйшан не удавалось только понять Фрея, встать на его место. Тристакинния была недостойной, Искандер молодым и романтичным, а Фрей, такие отродья вальхана5, были непонятны ей. Не могло существовать такого бесчувственного злодея. Неужели можно наслаждаться чужими страданиями? Эйшан тут же зло одернула себя, о, да. Она бы наслаждалась, наслаждалась местью этим демонам. Но наслаждаться местью это одно, а Фрею было не за что мстить Искандеру.
«Я очнулся в постели Фрея. Мне все еще казалось, что по мне ползают муравьи и жалят осы. Я плохо видел, не понимая почему, потом я уже узнал, что от укусов слепней все опухает. Обгоревшая кожа горела. Я заскулил. Фрей был рядом. Он сам отпаивал меня каким-то отваром, чтобы вернуть мне силы и рассудок. "Ты и правда думал, что я тебя оставлю?" – усмехнулся он. Фрей чем-то натирал мои раны, иногда кожу начинало жечь сильнее, иногда, наоборот, боль утихала. Я скулил от боли, боясь рассердить его. Но он не сердился. Через какое-то время я понял, что та мазь, от которой жгло кожу, тоже лекарство, а не новая изощренная пытка викинга.
Я не мог вспомнить, что делала Тристакинния, просила ли она Фрея сжалиться? В тот момент я бы занят своими ощущениями. Уверен, что она не была равнодушной. Возможно, она и прекратила мою пытку.»
– Зачем тебе нужна такая грязная неверная? – проплакала Эйшан, она тоже была уверена, что даже сейчас, после того, как она видела его унижение, увидь эта северянка Искандера, она бы быстро пала к его ногам.
Свитков в шкатулке осталось всего ничего, но Эйшан казалось, что этот кошмар не кончится. Холодная змея шевельнулась где-то на позвоночнике женщины, она испугалась за мужа в свитках, хотя видела и знала наизусть все его раны.
«Когда я читаю Фрею то, что написал, он всегда зло усмехается, когда я читаю про Тристакиннию. Я не боялся, думал, может, он разозлится и убьет меня, прекратив мои мучения. У меня не было сил сделать это самому. Из-за нее же, моей небесной пери.
В очередной раз Фрей притащил меня в комнату, внимательно посмотрел на меня, и начал раздеваться. Приказав раздеться и мне.
Хозяин несколько раз с силой провёл ладонью по моей обритой голове. Фрей брил меня сам. Он за шею принудил меня лечь, достал нож и начал брить мне ноги, подмышки и гениталии. Недоумение и стыд захлестнули меня. Когда Фрей касался гениталий, я чувствовал невольное возбуждение. Хозяин провел по гладким изгибам ладонью и довольно улыбнулся. Подошел к своей одежде и достал маленький кисет. Зачерпнул чашей воды, и высыпал туда содержимое кисета. Потом начал мазать смесью обритые места. Такой мазью мажутся женщины, чтобы кожа дольше оставалась гладкой. Когда мазь впиталась, Фрей начал целовать меня. Шрам и губы, шею, соски, живот, даже гениталии и ноги. Я попытался отстраниться.
– Хозяин, не надо, грех…
Фрей зарычал.
– Я решаю, что для тебя грех, а что нет.
Хозяин перестал меня целовать, он оперся о гениталии, вставая, за ошейник потянул меня на лежак. Фрей уложил меня на постель, откинув мою голову с лежака вниз. Приблизил свою восставшую плоть к моим губам.
– Соси, – усмехнулся он.
– Не надо, – выдохнул я. Меня обуял ужас.
– Соси, или я выбью тебе зубы, Иска, – ярко улыбнулся Фрей. Глаза его горели, он выглядел безумным.
Я открыл рот и зажмурился, Фрей вошел глубоко, тихо зарычал и начал двигаться. Он склонился надо мной, и с силой сжал соски, растирая их между пальцев. Я вздохнул и член хозяина вошел глубже, я закашлялся, мне нечем было дышать, легкие разрывались от недостатка воздуха, из глаз потекли слезы. Несколько мгновений Фрей наблюдал за моей агонией, потом вышел, и я смог отдышаться. Он улыбался, глядя как я пытаюсь прийти в себя, не оставляя в покое мои соски, потом он снова потянул за ошейник, стягивая мою голову вниз с лежака, и касаясь членом моих губ.
Мне хотелось сплюнуть, воспротивиться, убить насильника и убежать. Увы, я помнил об изощренных наказаниях, которые Фрей пускал в ход за неповиновение. Болезненный жар, растекающийся от сосков, достиг паха, я почувствовал, как твердеет моя плоть. Как же стыдно мне было за мое желание. Я снова раскрыл рот, впуская член хозяина, стараясь не впустить его глубоко, сам сомкнул губы и начал ласкать его языком. Фрей застонал и начал двигаться, как двигаются в женщинах, стремясь войти мне в горло. Ему было удобно, мне нет, я не мог выбирать положение удобное для себя. Ладони Фрея начали ласкать мое тело, сминая кожу, властно лаская член. Его стоны становились громче, он резко склонился к моему члену и поцеловал головку, изливаясь мне в горло. Я не мог сдержаться и семя выстрелило ему в губы. Фрей выпрямился, слизнув его с губ, усмехнулся. Я сглотнул.
– Хочешь принадлежать мне? – прошипел он.
Я промолчал, опустив глаза. Я боялся необузданного гнева хозяина, сейчас, так близко от него, чувствовал себя беззащитным. Мы одного с ним возраста и роста, но не знаю, смог бы я победить его сейчас в схватке.
Я сжался, когда хозяин притянул меня к себе и снова поцеловал. Потом я набрался смелости и отстранился:
– Хозяин, пожалуйста, это неп…
Его глаза загорелись ярче, почему-то напомнили мне море дома.
– Все мечтаешь о женской любви? – прошипел он.
– Хозяин…
– Хочешь отыметь Тристакиннию? – зло спросил Фрей.
– Но это же неправильно, хозяин! Это грех.
Фрей рыча сбросил меня на пол.
– На колени! – хозяин достал плеть. Я сжался, услышав свист плети и почувствовал обжигающую боль. – Все мечтаешь о потаскухах?
– Прости!
– Ты будешь ублажать только меня. Ты мой, – склонившись выдохнул на ухо мне Фрей, перестав меня сечь, – ты будешь моим до конца своей жизни и после, и твой бог отдаст тебя мне, потому что ты мой. И через семь жизней, ты тоже будешь мой.
– О Боже великий! – выдохнул я в отчаянии.
– Это все еще грех для тебя? До тебя еще не дошло, скотина, что мое желание закон для тебя?
Страх и боль вконец измучили меня.
– Пожалуйста, хозяин!
Фрей приказал мне лечь грудью на лежак. Я думал, что Элох поразит меня за уже сделанное, но видимо Элох был занят. Хозяин усмехнулся, и встал надо мной:
– Расставь колени шире, раздвинь ягодицы руками!
Я покорно выполнил приказ, и снова почувствовал, как моя плоть снова твердеет, теперь я готов был сам себя поразить. Хозяин схватил мой член, с силой сжал:
– Попробуй сопротивляться, и я сделаю из тебя рабыню, – предупредил он.
Хозяин сразу глубоко вошёл в меня, замер на миг, и начал двигаться. Мне показалось, что он рвет меня изнутри. Я дернулся, пытаясь вытолкнуть его, но Фрей прижал меня к лежаку, правда, оставил мое тело. Он развернул моё лицо к себе, я увидел его бирюзовый взгляд, как море дома:
– Ты притворяешься, что тебе не нравится? Проси меня взять тебя, Иска!
– Возьми меня, хозяин, – горечь и отчаяние в очередной раз погрузили меня на дно человеческой низости.
– Еще! – потребовал Фрей.
Я сглотнул, ещё раз набрал воздух:
– Возьми меня, господин, я хочу этого.
Он начал целовать мою спину, играть с гениталиями и сосками. И, – о ужас! – я ощутил, что и правда хочу этого. Фрей снова вошёл в меня. Он двигался долго, я чувствовал, как мне казалось, как рвутся ткани внутри меня. Кажется, я стонал. Я презирал себя за наслаждение от насилия. Нет мне прощения. Он замер, и я почувствовал, как он излился в меня. Ниже падать было некуда. Хозяин полежал на мне, отдыхая, потом впился мне в шею губами.
Он не оставил меня, удовлетворив похоть, грозился оскопить меня, насмешливо слушая мои мольбы, насиловал, пинал и засовывал ногу мне в зад, заставлял изливаться перед ним, лаская себя, слизывать его семя с пола, опять насиловал. Он поил меня своей мочой, как часто. Я сосал его член еще несколько раз. Он разорвал мне уретру пальцами, пытался насиловать меня туда. Я давно уже перешёл свой предел стыда и боли и, как ни странно, получал болезненное удовольствие.
Мы уснули на постели хозяина. Фрей обнимал меня, как обнимают женщин, уткнув лицом себе в грудь.»
Эйшан задохнулась от ужаса и животного вожделения. Слишком живо она представила написанное. Она так ярко видела мучителя, будто была с ним знакома. Она так ярко теперь понимала Искандера, только не знала, что делать с этим пониманием. Животная какая-то подсознательная ревность к Фрею, была сильнее даже, чем к глупой северянке.