Мы, люди, каждый день открываем неизвестное, совершенствуем новое и, в конце концов, убиваем совершенное. Всё возвращается на круги своя, и мы никак не унимаемся!
В этом будущем от Москвы не осталось ни следа. Практически невозможно было сопоставить отдельные выгоревшие и разрушенные дома с другими в районы или хотя бы улицы. Марк подметил острова неподалеку, очертания бывшей Фрунзенской набережной, судя по участкам широкой разбитой дороги с высокими бордюрами по одну сторону и обугленными скелетами сталинок, незатронутых глобальной «муравьизацией» тридцатых годов, по другую, а также мостами, склонившимися к манящей бездне.
И, казалось бы, центр – хоть сто лет пройдет, а он останется там, где ему положено. И даже когда Москва взлетит на воздух высоко-высоко в облака, постоянный прохожий центральных улиц ни с чем их не спутает. Отнюдь, даже Марк Листопадский, завсегдатай шумных широких проспектов или весёлых узких улочек, где играют скрипки и гитары, где отплясывают артисты-выпускники золотой пятёрки, потерялся, разбился, повернул не туда. Теперь его взор был уставлен на новый мир, на чистый холст, по которому так и норовит вмазать кисточкой и выдать что-то эдакое! Столько всего вокруг жаждало его внимания! Лэнды Облачного города располагались в пространстве весьма хаотично, однако всё же при должной внимательности можно было найти в их рисунке схожесть с солнечной системой.
Самым большим и центральным Лэндом города являлась Централь. Этот остров был пристанищем для правящей семьи Кассет, а также прочих ключевых персон становления нового мира: инженеров, врачей, учёных, судей. Отстраивать утопию принялись именно с него: подняли из пыли горсовет, обсерваторию, библиотеки, церкви, таверны и кабаки, рынки, ларьки и лавки. Отстроили даже жилые дома, только невысокие. Ведь возводить небоскрёбы было бы нецелесообразно. Куда ещё выше то? В Облачном городе всем хотелось быть, скажем, чуть более приземлёнными. От дорог и трамвайных путей тоже отказались: топливо достать было негде, и не весь многочисленный народ смог бы тогда уместиться на «столичном» острове.
От горсовета, ранее здания московской Третьяковской галереи, что громоздился посередине Централи, подобно солнечным лучам, расстилались пешеходные тротуары (некоторые из них сохранили прежние названия улиц и теперь назывались, к примеру, Ордынский тротуар, Старомонетный закоулок, Кадашевский тротуар и так далее). Тротуары переплетались друг с другом, образуя районы, но в конце концов, каждый упирался в край земли и перерастал в мост над пропастью, что вёл к одному из спутников.
Спутники – острова второго кольца, гораздо меньше Централи. Они являлись территорией для хозяйств, общин или семей. Разные люди заделывали их под свои нужды: вспахивали поля там, где почва плодородила, строили загоны и хлева для скота, прочие ремесленнические хозяйства с доменными печами, мельницами, станками для обработки стали или железа, стекла. Они работали на себя, а продукт своего труда отправляли на Централь, взамен получая, к примеру, электричество от общества Денкен и прочие изобретения или же что-нибудь раритетное: часы, магнитофоны, телефоны, плееры. Такое добро стало редкостью. Найти его можно было теперь только за дальним рубежом, а путешествие туда было делом весьма и весьма рисковым.
Дальше спутников существовало третье и последнее кольцо – пограничное. В принципе, кольцом его можно было назвать с большой натяжкой. Если спутники располагались неким кольцом вокруг Централи, то острова дальнего рубежа беспорядочно парили в воздухе, подобно рассыпанным хлопьям в глубокой тарелке с молоком. В основном в состав дальнего рубежа входили Лэнды, чья отдаленность от Централи и спутников была тактически оправдана. К примеру, Вишневые гроздья, служившие одним из пограничных маяков и причалом для некоторых странников, опорным пунктом, где можно было посадить воздушный шар и устроить перевал после утомительного путешествия. Они не были никак соединены с кольцом спутников и тем уж более с Централью. Добраться до них можно было только на воздушных шарах.
За дальним рубежом много чего еще не было освоено человеком. Потому это место просто кишело удивительными и эпатажными местами, созданными отдельными семьями, не подчиняющимися новому городскому укладу, или же изгоями. Ливневый водопад, Глухие избы, Чёрта куличики или Медный вал – обо всех этих Лэндах, что за дальним рубежом, и о судьбоносной роли их вы еще узнаете на страницах моей книги, но пока что остановимся на теме главы.
Стало быть, первым островом дальнего рубежа, к которому вот-вот подлетят герои, являлся именно Вишневые гроздья. Лэнд тот существовал в необычной форме – выпуклостями по бокам, многочисленными холмами и ямами он напоминал мочалку. Всюду на нем росли тоненькие вишневые деревья. На двух диаметрально противоположных краях острова располагались пристани для воздушных шаров. Одна из них обслуживала маршрут «Вишневые гроздья – Централь» и включала в себя большой парк шаров, девять взлетных площадок, ремонтный цех и склад. Другая обслуживала маршрут «Облачные прерии – Вишневые гроздья». Герои причаливали как раз ко второй. Она располагал лишь шаткой конструкцией площадки и двумя кнехтами, крепко вогнанными в поверхность острова так, что заостренная часть их выпирала из дна острова. В центре Лэнда высился белокаменный маяк, к которому вели тропинки от двух пристаней и деревни из пары невысоких домишек, стены которых были выложены из кирпича, на крыше аккуратно лежала черепица. Окошки были малы, но аккуратны, располагались по одному на каждой стене дома, кроме фронтовой, а двери изготавливались из досок, украшенных корой, цветами или шкурами. Также у входа в каждый дом стояла табличка с адресом.
– Кто здесь живет? – поинтересовался Марк.
Алан ответил, но с легкой насмешкой:
– Семья Люфт.
– Очень красивые дома, – высказалась Мелоди и взглядом дала Денкену понять, что такие характеры, как у него, ей по душе не приходятся. Они познакомились всего пару часов назад, но казалось, что Алан всю свою жизнь докучает нашей героине.
– Семья Люфт – ценители стабильности, постоянности и спокойствия, – начал было Фалко Люфт. – Мы совсем не принимаем участия в политике, поисках ответа на большой вопрос и прочей суете. И это так замечательно! С утра до вечера мы заняты воздушными шарами: подкрашиваем их купола в разные узоры, натираем их до блеска, плетем крепкие и устойчивые к ветру гондолы, натягиваем стропы, как струнки.
– Кто вы без моторов общества Денкен? – заметил Алан. – Не всегда же получается летать попутным ветром?
– Мы платим им бешеные деньги за каждый мотор и пропеллер к нему, – оправдался Фалко перед Марком и Мелоди. – И вообще, я пилот, а значит, без меня они вообще не справятся!
– Чем должен заниматься я? – поинтересовался Марк.
Фалко ответил:
– Выбирать тебе. Главное, чтоб польза была. Не хочется этого говорить, но ты с виду умный парень – пригодился бы научному обществу Денкен. Ходят слухи, что они имеют влияние в горсовете больше, чем правящая партия. Одна беда – вот эта угрюмая спичка во главе банкета, —он удрученно покосился на Алана.
– Подлетаем, – тот хмыкнул, задрав нос. – Вишневые гроздья прямо по курсу. Берегитесь, сейчас будем тормозить.
Листопадский взялся за борт корзины, а Мелоди за стропу, которую указал ей Фалко. Тогда же Марк различил на краю Вишневых гроздей силуэт широкоплечего парня. Он носил скромную одежду, однако старательно уложил светлые кучерявые волосы, и лицо его выглядело опрятно. Озаренный некоей печалью Липон Антоньев, старательно придерживая жилетку от встречного ветра, направлялся к пристани.
– Чего он так плетется? – негодовал Алан. Шару до Вишневых гроздьев оставалось пролететь всего около дюжины метров. Денкен поправил пальто и запрыгнул на борт корзины, держась за стропы. Он готовился провернуть один трюк.
– Держи ровнее, – скомандовал Алан, и Фалко Люфт послушно выкрутил пламя горелки в самый минимум. «То ли он не имеет своего мнения и потому угождает всем прихотям Денкена, несмотря на его свинское поведение, – подумал Марк, – то ли он так охотно выполнил его приказ, чтобы тот, наконец, кувыркнулся в голубую бездну».
И вот воздушный шар бросился на снижение к Вишневым гроздьям. Липон тем же временем доковылял до причала и размотал с кнехты ржавую цепь. Когда расстояние между ним и шаром стало приемлемым для выполнения задуманного трюка, он бросил Алану тот конец цепи, на котором болтался крюк. Денкен мастерски словил его и, наклонившись за борт корзины, зацепил за торчащую с боковой стороны металлическую уздечку. Раздался глухой звук, и легкая дрожь пробежала под ногами.
Воздушный шар замер среди облаков.
– Живее, Антоньев! – воскликнул Алан, разглядывая то, как кучерявый парень пытается удержаться на ногах от ветра.
– Я стараюсь! – не выдержал тот и принялся притягивать шар, сматывая цепь себе на руку. Давалось ему это тяжело.
Денкен не скрывал недовольства:
– Не могли прислать кого-то другого? Кто распорядился отправить его нас встречать? – Алан вовсе не старался говорить, чтобы Липон его не слышал. Казалось, он, наоборот, кричал как можно громче и выговаривал слог четче, чтобы парень расслышал каждое его словно сквозь порывы ветра. – Видно, кто-то вздумал надо мной подшутить! Уму не постижимо! Я просил избавить меня от общества этого дрянного юнца.
– Прекратите! – вмешалась Мелоди. Она кинула в спину Денкена пронзительный взгляд, который был так ей не к лицу. Она быстро опомнилась и переменила эмоцию на глубокое призрение и потрясение. – Зачем вы его оскорбляете?
– Какой я ужасный человек! – картинно страдал Алан. – Знаете, милая леди, мне вы тоже неприятны.
Последнее слово он выговорил по слогам, и воздушный шар коснулся земли. Всё вокруг замерло. Первое мгновение после посадки казалось неописуемо волнительным до мурашек, бегающих по всему телу, до дрожи в коленках, до судорог в пальцах и звона в ушах. Мелоди казалось, что она последние пару часов чередовала искренний плач, надрывной смех и полное безразличие.