Алина
В его голосе прозвучал такой холод и столько презрения, что не оставалось ни малейших сомнений, на что он намекает: Богдан, которого я знала, никогда так себя не вел. По отношению ко мне, по отношению к кому бы то ни было, и это в очередной раз здорово отрезвило. Помогло понять, что я живу прошлым, влюбленная в тот самый образ, в того мужчину, которого больше не существует. Да и существовал ли? Или просто хорошо притворялся.
Вместо ответа я просто развернулась и зашагала по коридору обратно, оставляя за спиной и этот образ, и все прошлое. Мужчину, которого я совсем не знала, свои чувства… которых не должно было быть. Просто не должно! Не должны они сейчас бушевать во мне, не должно быть по-прежнему больно! Потому что нельзя не видеться годы, и продолжать что-то испытывать по отношению к тому, кто…
Должно быть, я слишком ушла в свои мысли, потому что не заметила его приближения. А когда заметила, было уже слишком поздно. Ладонь Богдана легла на мою талию, резко разворачивая к себе, и еще, прежде чем я успела вдохнуть, меня уже толкнули к стене, запирая между ней и своими телом, как в тиски или капкан.
От его тела шел жар, который впитывался в меня, как если бы мы были единым целым. От его взгляда – черного, полного Бездны, кружилась голова. Я забыла, каково это, чувствовать его так остро. Тот короткий эпизод в ванной – не в счет. Сейчас я словно пьяная стала, от одной только его близости. От этого взгляда глаза в глаза, от дыхания, скользящего по коже, от прикосновения пальцев, минуту назад сжимавших хтианы, к моим запястьям.
От того, как сквозь ненависть и силу в мою кожу втекала знакомая нежность. Ему не составило бы труда наставить мне синяков, но даже сейчас, когда Богдан перехватил мои руки и удерживал их над головой, у него это получалось… как тогда, в прошлом. На грани боли и удовольствия, на грани жестокости и чувственной пытки.
Он всего лишь держал мои руки!
Всего лишь смотрел мне в глаза.
А в мыслях его ладони уже скользили по моему телу, обжигая, сводя с ума, стирая остатки разума, отделявшие меня от того, чтобы податься к нему. Поддаться ему, почувствовать жар его тела своим, каждой его клеточкой.
Разрушить все, что я создавала все эти годы.
Разрушить себя.
Потому что стоит мне позволить себе это однажды, и я уже не смогу от него отказаться. Второй раз не смогу, это просто меня уничтожит, и я стану согласной на все. На Анну, на его детей, на статус любовницы, на то, чтобы он меня называл шлюхой – ведь если поддамся, это будет заслуженно.
Я дернулась в его захвате, разрывая порочный круг близости.
Опасность, готовую накрыть меня с головой и уничтожить. Ведь если сейчас передо мной стоял Богдан, которого я не знала, то и мне предстояло бы стать совершенно иной Алиной. Незнакомой, той, кем я никогда не хотела быть.
Ведь если я могла быть шлюхой при Михаиле, исключительно в глазах окружающих, то стать шлюхой при нем – это смерть. Для меня, для всех моих принципов, для всего…
– Пусти, – произнесла я. Слово было одно, а голос прозвучал низко и хрипло, будто я его соблазняла. Будто принимала правила этой игры, которая била по обнаженным нервам и чувствам, как хлыст или сильнейшая магия. Поэтому мне пришлось повторить еще раз, и в этот раз мой голос уже дрогнул забытой паникой: – Отпусти, Богдан!
На миг показалось, что не отпустит. Его губы были так близко, что он мог накрыть ими мои, едва шевельнувшись. Или коснуться шеи, оставляя на ней клеймо, которое будет жечь сильнее самого беспощадного пламени.
От одной мысли об этом бросило в дрожь, и в тот же момент его пальцы разжались. Словно спали оковы или кандалы, и в тех местах, где холодный воздух коснулся кожи, она загорелась. Даже без его прикосновений, и осознание этого хлестнуло, как плетью. Я поймала себя на том, что почти бегу по коридору (хотя ни от кого не бегала уже давно), а его взгляд лежит на мне тем самым клеймом.
Беспощадным. Яростным. И жжет, жжет, жжет.
Анна
В дни женского недомогания Анна ощущала себя особенно одинокой. Помимо того, что само по себе настроение скакало от чрезмерной плаксивости до каких-то странных высот (падать с которых обратно в черную яму безнадежности было особенно больно), физическое состояние тоже оставляло желать лучшего. Низ живота казался налитым раскаленным свинцом, перед глазами плавали темные нити, а оторвать голову от подушки казалось смерти подобным. Потому что сразу же начинало тошнить, тошнить так остро, что никакого желания повторять этот трюк не было.
Иногда, в мечтах, она представляла, что Богдан будет рядом с ней. Будет держать ее за руку, будет говорить ласковые слова. Хотя все эти мечты давным-давно пора было разбить о реальность, как ненужный хрустальный подарок.
То, что сердце его ей не принадлежит и никогда не будет принадлежать, Анна поняла не сразу. Хотя, конечно же, почувствовала раньше, чем поняла. Еще тогда, на балу, когда он явился с Алиной, с девчонкой, которая ему не ровня. Сердце всегда знает, всегда чувствует, но разум пытается играть с ним в игры. Всегда хочется верить в то, что тебе кажется лучшим.
Вот Анна и поверила: словам отца, говорившего, что это молодая кровь играет, что Богдану просто нужна была эта девушка для любовных утех. Словам Богдана, когда он предложил стать его женой. Его поступкам, когда он не отходил от нее после смерти отца. Ей казалось, что их старая дружба и впрямь обрела новую жизнь, перерождаясь в нечто иное, гораздо более глубокое. Наполненное страстью, нежностью и чувствами, которые они пронесут в себе до глубокой старости.
Пронесут как пара, но…
Стоило ей снова увидеть солнце, когда отступила первая боль утраты, когда сменилась надеждой: беременность стала той самой радостью, которая помогла Анне наконец перестать горевать по отцу и отпустить его окончательно, как все встало на свои места.
Богдан был к ней невыносимо внимателен. Бесконечно галантен. Он давал ей все, кроме того, что Анна по-настоящему хотела бы получить. Все, кроме любви.
Пора откровенных разговоров между ними тогда еще не настала, но она уже понимала, что этот мужчина не чувствует к ней и сотой доли того, что испытывал к девушке на балу. К девушке, которую она видела один-единственный раз и надеялась больше никогда не увидеть.
Зря.
В первое появление Алины во дворце Анна сорвалась. Словно все непрожитые чувства, невысказанные Богдану упреки (а за что их было высказывать? Нельзя дать то, чего в тебе нет) прорвались в одной короткой и резкой фразе.
Дальнейший разговор казалось бы, все расставил по местам, но… Анна прекрасно понимала, что ничего между ними еще не кончено. Как бы Богдану ни хотелось верить в то, что он держит Алину при себе лишь из-за Михаила. Обманывать себя гораздо проще, в этом Анна убедилась на своем опыте.
Негромкий стук в дверь выдернул ее из собственных мыслей. Анна открыла глаза и произнесла:
– Входите.
В комнату вошла, а если быть точной, влетела Марика. Со дня, как здесь появилась Алина, Анна свою фрейлину не узнавала. Возможно, все дело было в прошлом. В их прошлом. Марика до сих пор считала, что Алина ее предала и бросила на произвол судьбы, но именно Анна как никто другая понимала, что Алина делала тогда. Она боролась за свою жизнь. Теми методами, которые ей были доступны и на которые ей хватило совести.
– Простите, что беспокою, – Марика сделала реверанс, – но я больше не могу это терпеть, Анна.
– Если ты про Алину, то пожалуйста, не начинай. Мы с тобой уже все обсудили.
То, что Алина «змея», и то, что ее появление здесь ничем хорошим не кончится – тоже.
– Да, но на этот раз… – Марика покачала головой. – Я бы не стала беспокоить по пустякам, особенно зная о вашем состоянии!
Анна прикрыла глаза. Низ живота снова мучительно потянуло, и ей показалось, что надо переключиться.
– Хорошо. Говори.
– Алина, она… простите, но она преследует вашего мужа! На этот раз она нашла его даже в зале для тренировок! Воспользовалась его разгоряченным состоянием и соблазнила!
Марика прижала руки к груди, а у Анны запульсировало в висках. Да, они с Богданом давно не жили как муж и жена, но одно дело знать, что у него есть временные любовницы, которых он меняет как перчатки, совсем другое – что появилась та, кто изначально разрушила их брак! Сделала их счастье невозможным. Превратила их семью в две половинки, держащиеся только на хрупких сыновьях.
Малознакомое и нечастое в ее случае чувство ненависти той самой змеей шевельнулось в груди. Подцепило своим хвостом обиду, несправедливость, отчаяние. Заставило горечь встать в горле тяжелым комом.
Тем не менее когда Анна открыла глаза, в них не было ни слезинки.
– Ты уверена? – спросила она.
Злость на Алину мешала мыслить здраво, но она не хотела превращаться в одну из тех женщин, которые, не разобравшись, наворотят дел.
– Конечно я уверена! – Марика захлопала ресницами. – Я бы не стала… я видела все своими собственными глазами! Я просто следила за ней! Знала, что от нее стоит ждать чего-то подобного! Она просто явилась к нему, и…
– Довольно.
Анна сдавила виски руками: к тошноте добавилась пульсация и боль в голове. Но еще – ярость! Как можно быть такой… беспринципной! Продажной, расчетливой, не понимающей, что есть вещи, через которые нельзя перешагивать! В частности, дети!
Мирон и Матвей, что они сделали ей? А она, Анна, что сделала? Позволила ее дочери играть с ними! Ни словом, ни взглядом не обидела, не оскорбила. Не считая той вспышки чувств по приезду, но ведь это были эмоции!
Как после всего Алина могла так низко себя повести? Так низко!
Просто взять и перечеркнуть все. Не считаясь с чувствами ее малышей (каково им будет узнать об отце?) Не считаясь с ее чувствами.
Анна знала о существовании всяких женщин и наивной далеко не была, но такое!
Когда она снова открыла глаза и взглянула на Марику, в них был только холод.
– Мне нужно будет, чтобы ты для меня кое-что сделала, – сказала она.