Васькин лежал на подстилке из пушистых метелок камыша, и вокруг стеной стоял камыш. Он сверх всяческих сил пытался отговариваться отвечая на нудные и глупые вопросы невесть откуда-то взявшегося Цыгана. Одновременно, сквозь не утихающий гул в голове, пытался сосредоточиться на мысли, почему он здесь. Что это за похмелье такое, аж сама пьянка никак не вспомнится. Почему не саднит, как последствие принятия местного самогона, а именно звенит голова.
–
Слушай, господин майор, а почему тебя Вовчиком величают, а не Вованом, или, к примеру, Володимиром, как президента всея Расеи?
–
Это только для друзей и близко знакомых женщин. Так, наверное, ближе и лучше. Ни с кем не спутаешь….
На этом беседу можно было б, в соответствии с состоянием здоровья закончить, но молдованин прицепился как репей. Иль как постоянно у нас поминают, очевидно, нам ближе, чаще и чище – как банный лист.
– Дык ить как-то не солидно для начальника.
–
Кому положено, те по званию и имени отчеству обращаются. Зато когда за глаза кто и вякнет про меня, то опять же вовчиком обзовут, а
не, к примеру,
треть полковником типа пришибеевым иль еще каким негожим обруганием
.
Мне вот так вот больше нравится….
–
Но это, согласись, не совсем обычно.
–
Обычно прозвище по фамилии или характерному признаку дают. Вот ты, Цыган, не потому что представитель воровского племени, а потому как иногда не в меру назойлив и смугляшка, впрочем, последнее почти все в твоем и моем воинстве. А меня, поскольку особо броским уродством не отличаюсь, скорей всего по моей фамилии Васькой прозвали бы. Был у нас дома когда-то такой славный котяра. На зов Васька Васькин откликался. Очень я его любил, но его кличку почему-то не хочу носить. Достаточно общей фамилии….
–
Я, конечно, дико извиняюсь за свою докучливость, но чему всёж Вовчик?
–
Меня так мама в детстве звала, сам понимашь, по-уменьшительному с имени и от волчонка, вовчёк,
по-украински. Я и привык, когда маленьким был, всем так представляться. От этого у меня погоняло и во дворе и в школе прицепом шло. А потом и в институт и армию за мной как-то потянулось….
Да, капитан, ты, по-моему, меня об этом уже спрашивал? Может, лучше растолкуешь, наконец, за каким мы тут находимся?
–
Да, Вовчик, спрашивал. За те три дня, что рядом, близким другом я для тебя не похоже стал, но поскольку все это время за тобой ухаживал, то можешь считать меня близко знакомым. И не ощупывай свой зад, не на столько близким. Я нормальной ориентации. Скорее уж лесбиян чем гомик…. Таки еще раз да, об этом и многом другом я тебя уже спрашивал, и ты отвечал. Иногда довольно внятно. Но если с тобой не разговаривать, ты отключаешся, а потом начинаешь орать, как оглашенный. Нам, мне млится, сегодня реклама не дюже потребна. И не первый раз я тебе рассказываю, хоронимся мы тут от ханей, которых в округе слишком много для нашего подразделения, состоящего из полутора полудурков. Может, теперь вспомнишь артподготовку, после которой им не на кого стало наступать. Нас тоже, по-взрослому таки, взрывной волной накрыло. Но ведь потом, ты встал. Сам привел меня на это место, Сам объяснил, как найти твою жинку. Кстати, она у тебя почти симпатичная, шо для местных огромная роскошь. Пока шмакодявка, но, похоже, будет смакодевка. Не Аспара, конечно, коея у индусов за богиню красоты, но красота жншины, она ведь прямопропорциональна сроку воздержания мужчины. А твоя еще и умница, принесла нам и воды и пожрать. Правда лепешки такой твердости, что пора бы отдать птичкам – дятлами называются. Ты ее еще и за шинелями сгонял, ночью холод в этих краях собачачий. А вот фуражку только одну доставила. Наши-то мы на том перепаханном поле посеяли. Кстати, свою мне не уступишь случаем – по сходной цене? На твоей трясущейся голове она все одно не удержится.
–
Забей
.
–
Это что значит – да? Нет? А в прошлый раз с благодарностью откликнулся на мое предложение, поскольку я забил на то, как каждый раз, прооравшись в бреду, ты начинаешь допытывать меня об одном и том же. Сегодня вот хотя бы взгляд более осмысленный. Вовчик, перестань трясти башкой, возьми себя в руки. Нам отсюда, как говорят в моем любимом кине, пора рвать когти. Или, учти, сегодня по вечори, как стемнеет я свалю один.
–
Да, что-то, похоже, начинаю вспоминать. Сколько дней мы здесь, в этих камышах?
–
Трое суток, Владимир Батькович, заметь из-за твоего, мягко сказать, странного бодрствования, трое прямо – таки бесконечных суток. Кстати, как сейчас Вы оцениваете свое самочувствие?
–
Ты когда-либо просыпался с убийственного как армагедец похмелья, и последнее чего не мог вспомнить, это как по пьяни зацепился ногой за подножку трамвая, и ехал, таким образом, пару кварталов ударяясь головой о каждый камушек булыжной мостовой?
–
Спасибо, нет.
–
И я нет, но сегодня вообразить можно.
–
Ну, если можешь еще о себе воображать, то жить будешь.
Вовчик с трудом вспоминал смутные, расплывающиеся видения, но чем больше напрягал мозг, тем сильнее звенело в голове. Но, главное, он вспомнил, почему они прячутся в этом месте. Он вспомнил, что от его полка никого не осталось в живых. Это он их командир, пусть даже очень временно исполняющий обязанности, но именно он приказал им ждать его возвращения. И вот теперь он жив, а там лежат их растерзанные взрывами, и до сих пор не погребенные тела. Он вспомнил, а в это время в уши ударил такой набат, что, охватив голову руками, Вовчик не удержал сдавленный стон.
–
Ну, ты особо не напрягайся, а то снова отъедешь. На вот, попробуй, немного поешь. А то трое суток не жрамши Вы, господин майор. Жрать – то жрали, но всё из вас обратно вываливалось. Вот когда рядом с тобой особо вашко
находиться. А сейчас кушай, чем бог через твою жинку послал, набирайся сил. К ночи сматываться будем. Смятенно и муторно мне здесь что-то. И баба твоя, когда последний раз приходила, видимо важное что хотела сказать, я понял только, гонит она нас от сюда. Хотел тебя разбудить, но ты первый раз спал спокойно, пожалел тебя.
Немного перекусив черствыми местными лепешками с вонючей брынзой и запив перекисшим айраном49, впрочем, совершенно не ощущая вкуса, Вовчик закрыл глаза и, стараясь не особенно напрягать самое свое больное место – голову, мучительно вспоминал события последних дней. Он хорошо помнил тот страшный вечер, когда они с Цыганом ходили по вдруг обезлюдившему селу. Как внезапно короткие серые сумерки сменила беспросветная мгла. Сумерки на юге всегда быстротечны, но в этот раз ночь вот именно обрушились. Потом когда Вовчик уже контуженный лежал на взбрыкивающей, как испуганная лошадь земле, он увидел, а может быть, это ему только привиделось, как довольно большая часть равнины, занимаемая его полком, сузилась до размеров футбольного поля. А может и много меньше, так как вся просматривалась из положения лёжа. Не было на ней ни блиндажей, ни довольно таки бутафорских, но все же окопов. Вся площадка клубилась фосфоресцирующим черным дымом. А совсем неподалеку от лица майора стояли дымящиеся сапоги если и нее друга, то привычного состаканника подполковника Величко. И еще: по полю спокойно с видом озабоченного хозяина идет человек и огромным мечом "бастардом" перерезает глотки солдатикам, тем в ком еще теплится жизнь.
"Что ж ты, сука творишь" – вскрикнул Вовчик, и, выхватив пистолет, разрядил в стервятника всю обойму. Неизвестный вроде бы и дергался от каждого попадания, но умирать явно не собирался. Зато обратил внимание на еще рыпающуюся особь и подошел к майору. Медленно и неотвратимо занес свое мерцающее сверхъестественным пурпурно-фиолетовым переливом оружие. Но что-то остановило его удар.
"Живи пока, Вовчик, – сказал страшный незнакомец. – Я еще найду возможную вероятность близко с тобой пообщаться".
Майор попытался встать, но страшной силы удар поверг его оземь и в беспамятство.
Вспоминая этот бред, Вовчик вытащил из кобуры свой «Макар», вынул обойму – та дествительно была пуста.
– Так я ж ее профукал толи на той неделе, толи на этом месяце, соревнуясь в бутылочном расстреле по случаю сабантуя с супротивниками. Хорошо, хоть запасная осталась. Похоже, в наше время без оружия уже не прожить. Как там говаривал Иисус Христос – и если есть, у кого плащ, то продай его и купи меч. А может, и не он это сказал, но все равно – до противного верно.
С наступлением почти непроглядных сумерек, Цыган растолкал пребывавшего в полусне-полубеспамятстве Васькина.
–
Всё уходим. Хани вечером недалеко от нас по тугаям шастали. Шоб я видел их одноногими, а они меня одним глазом….
Не слишком уверенно поднявшись, но решительно закинув за плечо тощий вещмешок, майор бывшей аджикской армии направился в сторону, где раньше находились его окопы.
–
Ты куда? – рванул его за полу шинели Цыган.
–
Так там ребят похоронить надо, и оружие, может быть, какое найдем.
–
Каких ребят похоронить, какое оружие? Хани там всех уже захоронили, заровняли бульдозерами
,
так, что и следов не отроешь. А всё оружие, до этого еще, специальная команда отыскала.
–
Да не могу я вот так уйти от своего подразделения, мне честь офицера…, лучше б я там с ними слег.
–
Насчет того, что ты там моментом сляжешь, я ни мало не сомневаюсь, а вот насчет офицерской чести, это Вы господин уже бывший майор здешней армии, чой-то загнули. Когда и где вы ее щупали? В военном училище, я что-то слышал об оной, но ни там, ни в своей пишпекской армии не наблюдал. Иль Вы имеете в виду ритуал, который постоянно обязаны отдавать её, путём вскидывания руки к своей офицерской фуражке? Ну-ну, за это можно все отдать…. А может быть, она, эта нематериальная честь, была осязаемой во время Великой Отечественной? Так там мой дед почти до полковника навоевался. Он когда пьяный был, а трезвого я его почти и не бачил, любил воспитывать нас, мальцов, на своих героических примерах. Только если лозунги всякие откинуть, запомнилось только то, как командиры, солдат вооруженных одними трехлинейками почти без патронов, на доты бездумно гнали. А вот если какой-то красноармеец идти на верную смерть не желал и нарушал строй цепи, то ему пулю отсчитывал из своей обоймы товарищ офицер. Нет, не думали тогда об офицерской чести, каждый размышлял, как выжить, как от смерти подчиненными загородиться. Оно и понятно, не ты, так тебя. Не чужие, так свои. Аксиома проста, но непреложна. А если свои грохнут, так это намного хуже еще и потому, что твоя семья, родственниками врага народа будет считаться. Потому и победили мы тогда, не о чести размышляли, а своих начальников боялись больше чем врага.
Вовчик вроде и не слушал и не понимал капитана. А тот, крепко вцепившись, пресекал все попытки вырваться, и все гнусавил, гнусавил злым шепотом:
–
Думаете, может в царской армии, где это понятие зародилось, офицерская честь всем правила? Может быть, может быть, давно это было. Но точно знаю, выражение «пересчитать зубы» с тех времен пошло. Не гнушались господа собственноручно солдатикам перед строем демонстрировать, чтоб честно перед начальством выглядеть. Тогда и было введено для вашблагородия обязательное ношение
перчаток, а то о зубы, не знающие зубной щетки, ручку холёную повредишь и, не приведи господи инфекцию какую хапнешь. Вот это честно, не так ли?
Наконец, Цыган почувствовал, что майор перестал рваться, слегка успокоился и готов думать. Тогда он отпустил шинель и сказал негромко, с бесцветными, будничными интонациями:
–
Оружие там, у джуньских патрулей забрать можно, но тебе они его не дадут, да и подойти к ним близко ты не сможешь. Они с приборами ночного видения ходят. Я за ними немного понаблюдал. Видимо меня и засекли за этим делом. Сегодня не уйдем, завтра нас точно найдут, вот тогда к ребятам твоим и отправят, не особенно чикаясь. Как ненужных соглядаев.
Цыган был прав, судьба и так слишком благосклонно отнеслась к Вовчику, но лишний раз испытывать её терпение не стоило. Гораздо разумнее было, хоть и не безопасно для глаз, в темноте прорваться через заросли тугаев и уйти в сторону гор. А что там? Вот там и зримо будет.
Осторожно продираясь сквозь колючие кустарники, безжалостно, в кровь царапающие открытые части тела, молдаванин тихонько приговаривал: – Вот что имели в виду мудрые латиняне, говоря: «Per aspera ad astra50».
–
Что ты там бормочешь, – тихонько спросил майор.
–
Да вот, вспомнил, древние римляне родственниками мне приходятся. И еще, похоже, выбрались мы, наконец, на простор и при этом тихо вокруг. И, что важно, не одной существенной части тела на сучках, как тот барсук, не оставили.
Наверное, с час они брели в сплошной темноте, спотыкаясь на всех неровностях почвы. Потом смилостившись выползла неполная луна, и от её пусть несколько ущербного света идти по полупустынному плато стало несоизмеримо легче. Ходьба, пусть больше напоминающая пьяное ковыляние, но разогнала по телу кровь. Ночная прохлада, студящая виски, уменьшила звон в голове, прояснилось сознание. Появились трезвые мысли.
–
Слушай, Цыган, а куда мы идем, в том направлении только горы, насколько помню карту, жилья там нет.
–
Это я вам понимаю. Куда мы идем? Вы же милостивый сударь нас ведете. Вы туташни
й командир, знаете местные края, народонаселение, их языки и обычаи. Короче всю географию с этнографией и прочей хренологией. Вас в этих палестинах в каждом ауле по достархану, окруженному любящим гаремом дожидается, и вы спрашиваете – ху есть ху?
–
Ладно, капитан, избавьте мои, и без того контуженые мозги от вашего красноречия. Давайте немного перекурим, прикинем к носу – куда двигаться.
–
Подумать оно никогда не помешает, а вот на покурить не рассчитывайте. Нету, у нас покурить, и стрельнут не у кого. Придется бросать вредную для здоровья привычку. Тем более, труднее всего продержаться первые три дня, а Вы их уже почти достойно выстрадали.
Если до этого разговора Васькина терзал звон в голове, то теперь к нему добавились муки никотинового голодания. И это, кто к несчастию своему понимает, переносилось, пожалуй, труднее. Вовчик, бессмысленно ощупывал карманы шинели, зачем-то залез в кобуру с «Макаром». Ладно, хоть в ствол пистолета заглядывать не стал. Незачем, а то некоторые окольцованные товарищи туда прятали заначку от жены. В карманах поношенной шинели он нашел несколько крупинок табака, но так мало, что ни о какой самокрутке и думать не приходилось. Попробовал было жевать эти пылинки, перемешанные с ворсинками сукна, но тут же сплюнул отвратную горечь. Когда-то, совсем в другой жизни, он читал у Джека Лондона, как на страшно холодной Аляске все жевали табак. Но, видимо, его состав был несколько иной.
– Слышал я, давно когда-то, поэму типа Онегиана, а тама такие стишки, «О долбаны, бычки, окурки, порой вы слаще сигарет. Но мы не ценим вас, придурки, а ценим вас, когда вас нет». И это ж надо, как какая-то сволочь точно подметила. Но самое обидное, столько раз бросал курить, ведь почти по месяцу маялся, но окончательно так и не смог бросить. А сейчас, когда и без того тошно, курить придется отвыкать, хочешь или не хочешь.
–
Да, вот экая гадская безотвычка, приобретаемая чаще всего из-за глупого выпендрежа. А насчет окончательно, пока не скончался бросить курить или пить нельзя. Окончательно, таки да, только бросить кончать можно. Это не похабность, шо вы, то всего лишь фонетика.
Ночной холод не позволил им долго рассиживаться на этом продуваемом злым горным ветром месте, а просыпающийся звериный инстинкт погнал в противоположную сторону от уютного жилья.
Под утро они наткнулись на раздолбанную дорогу, почти тропу, но, судя по размытым отпечаткам разномастных копыт, по ней когда-то не так уж давно прогоняли стада. Дождавшись серенького рассвета, Вовчик изучил грунтовку и оценил окружающую местность, заметно повышающуюся к северо-востоку, и где-то совсем неподалеку переходящую в непролазные горы. В результате исследования он пришел к выводу, путь, скорее всего, ведет к кошаре51 на летнем выгоне. Это заметно приподняло его настроение, тоскливое вследствие произошедших событий и неизведанности будущего.
–
Друг мой, цыганская ваша удача, вполне возможно, до сих пор с вами, – приободрившись, мурлыкал он. – Если я не ошибаюсь, то скоро мы наткнемся на людей, причем настолько не цивилизованных, что вряд ли они знают о последних событиях в мире. Так как мы в Пишпекии, и аджики, которым я доблестно служил, предпочитают скотоводству земледелие, в этих камнях невозможное, то полагаю, мы встретим пишпекских чабанов. Для них вы большой начальник, – Ак Суяк, то бишь
белая кость. Вам, а значит и мне, по
сле Ваших нескольких команд, аборигены с премногим усердием преподнесут, если не сочный шашлык из молодого барашка, так ароматный бешбармак и пьянящий как пиво кумыс. Более того, в полнейшем экстазе от Вашего явления снабдят нас премного махоркой. Да и, конечно, будут горько переживать, если вдруг да не смогут выполнить указание по доставке шотландского вискарика или кактусовой текилы. Только уж и Вы ведите себя соответственно грозно и с достоинством.
Цыган, балагуривший не так давно, сейчас угрюмо молчал.
–
Что с Вами, мой не слишком юный друг? Куда делся фонтан Вашего неиссякаемого красноречия, или вы не выспались? – не унимался заметно оживившийся Вовчик. – Так соберитесь капитан, от Вас сейчас будет зависеть, какой прием нам окажут местные дикари.
–
Оставьте хохмы, майор, я не знаю туземного языка, и еще я сбил в кровь ноги.
–
Таак, с языком это плохо. Как же Вы, офицер штаба дивизии, с подчиненными общались. У тебя такая же плохая, как и у многих расейских черта – живешь среди коренных жителей, а язык их выучить не желаешь. – Я мол тута приехал, вот вы под меня и выгибайтеся. Но язык, то не смертельно, вот покажите-ка ваши ножки, приятель.
Ноги Цыгана действительно были сбиты в кровь, и распухшие пальцы, торчавшие сквозь рваные вдрызг носки, говорили Вовчику, что их блистательный поход близок к завершению. Так получилось, потому как щегольские, из хорошей кожи и на крутой рифленой платформе ботинки, которые везде почему-то называют берцами, достались Цыгану на размер больше, чем требовались. Возможность пофорсить капитан предпочел удобству. При нормальных условиях оно бы все ничего, даже и самому почти незаметно. Почему-то очень уж неприятно, когда обувка жмет. Только последние четверо, или даже больше суток Цыган не нашел возможности, а може охоты снять ботинки и хотя бы просушить носки. Носки просто сопрели на ногах, а почти прилично километровый ночной марш бросок, да еще по пересеченной местности, добил их смрадное существование. Нежные пальчики на изящных ступнях быстро разбились о грубую внутренность солдатской обувки. Особенно саднит вот этот пальчик. Как он там обзывается? Указательный что-ли? На ноге?
А шо вам обойдется когда зимой и летом в одних счиблетах?
Самое печальное, поначалу Цыган просто не чувствовал боли, а потом шел, превозмогая ее, испытывая себя героем и мучеником, не задумываясь, что заживать ноги будут очень долго. Тем более лазарета не предвидится, а на разбитых ходулях далеко не уковыляешь.
Видя такое дело, майор, матерясь сквозь зубы, грубо спросил: – Нижнее белье, ну майка какая-нибудь, есть? Давай сюда.
Цыган испуганно разделся, поеживаясь от утренней, более чем прохлады. Снял футболку цвета хаки и протянул Васькину. Тот критично осмотрел ее.
–
Маловата будет, но моя тельняшечка давно превратилась в майку, так что еще меньше. И у твоего исподнего прочность сохранилась, а это немаловажный фактор.
–
У женщин есть любимое нижнее белье, «неделька» обзывается. У холостых офицеров тоже свое есть – «месячишко».
Вовчик в ответ угрюмо буркнул, разорвал футболку на две портянки, показал капитану, как надо их наматывать. – Копыта свои беречь надыть.
– У кого копыта, а у кого и ноги. Почти по-мальчишечьи всхлипнул офицер.
–
Были бы ноги, носили бы голову. Учтите, капитан, раз мы в такой переделке живы остались, значит, судьбе это для чего-то надо было, поберегите себя – баловень фортуны…. Ну как, полегчало маленько?
–
Полегчало, вот только еще бы найти где-то, попить.
–
Араку?
–
Да не, простой бы водицы.
–
Есть у меня немного.
Капитан недоверчиво взглянул на почти пустой вещмешок майора. – А она свежая?
– Свежее не бывает. Почти горячая, и чистая – ты не сомневайся, только что пропущена через лучший фильтр – через почки.
– Да, майор, сразу заметно, как тебя крепко контузило – даже шутки Ваши и те контуженные….
Через некоторое время, Цыган, почувствовав, что боль уменьшилась, и может быть не все так беспросветно в обозримом будущем, попробовал шутить.
–
Если провиденье выбрало нас, то и на счет и воды и курева могло бы позаботиться.
–
Э, нет, батенька. Судьба, она только шанс дает, все остальное вы обязаны делать сами. У судьбы дел невпроворот.
Везде не поспеет, даже если просто оправдываться станет, пред теми кто её клянёт. За каждым прыщиком на вашей заднице она при всем своем старании не уследит. Примерно на эту тему есть бородатый анекдот, слушай: «Один старый еврей очень верил в своего бога. Молился днем и даже ночью, просыпаясь по нужде, не забывал сотворить молитву Яхве. И вот в один не прекрасный день началось наводнение. Залез старик на крышу. И подплывает к нему мужик на лодке, давай, мол, сюда, а то потонешь. Но старик отказывается лезть в лодку. Меня, говорит, бог спасет….»
–
Да, знаю я этот анекдот. Он еще с расшифрованных иероглифов в пирамиде Хеопса, Хуфу – старику потом бог на том свете сказал: – "Я ж тебе три лодки и вертолёт посылал".
–
Вот анекдоты перебивать – почти самое паскудное дело. Нет, чтоб с показным вниманием дослушать до конца, а потом вежливо слегка похихикать. Как все нормальные люди…, ведь я все ж старший по званию. Распинаюсь тут перед ним, понимаш, чтоб боевой дух поднять, а он
…. Тихо! Слышишь, где-то неподалеку машина едет.
Действительно, явственно донесся приближающийся шум мотора. Сам, грузовой, судя по звуку, автомобиль не было видно из-за небольшого бугра в нескольких десятках метров позади. Прятаться было поздно, да и негде.
–
Оружие к бою! – заорал Вовчик, и, выхватив пистолет, улегся рядом с колеей.
Вскоре показалась кабина «ГАЗ-66». Расстояние было довольно большим для прицельной дальности «Макарова», но Цыган выстрелил.
"Зря это ты, пацан" – зло подумал майор, но выбора уже не было, и он выпустил почти всю оставшуюся обойму по кабине, почти не целясь, на удачу. Из кабины кто-то вывалился и дал короткую очередь из автомата высоко поверх голов. Тут же до Вовчика донесся истошный вопль: "Идиоты, вашу мать!" И все стихло. Васькин понял, что джуни так орать не сподобятся. Выждав немного, осторожно, бочком, стал подкрадываться к машине. Цыгану он негромко приказал прикрывать его, но больше без толку не стрелять. Настороженно приблизившись к машине, он осмотрелся. Только рядом никого не было. Тогда бережно открыв дверцу, он заглянул внутрь кабины, посмотрел на следы пуль, пробивших стекло, прикидывая, куда они могли ранить водителя. И тут между лопаток его не больно, но достаточно ощутимо, ткнулся автоматный ствол. Непонятно, откуда взялся его хозяин, в шапке-невидимке, что ли стоял рядом, но тон его речи был несказочно понятен, и разночтений не допускал.
–
Крикни свому засранцу, чо вон раскорячился с пистолетом, чтоб бросил оружие
, и шел ко мне. Объясни доходчиво. Иначе я с такой дистанции, в него из автомата не промажу, а для твоей тупой башки и удара приклада достаточно. Сомневаюсь, что она крепче окажется, хоть и такая же деревянная.
Вовчик вынужден был безоговорочно подчиниться столь внятному внушению. На его счастье Цыган, как говорится, не рыпался, исполнил все в точности. Незнакомец неловко обыскал их, и как-то неуклюже осмотрел документы, но профессионально провел краткий допрос, после которого сказал:
–
Даже в самом богатом на эти, как их… эпитеты, расейском мате, нет для вас достаточно верного определения. Такую машину угробили, да еще меня зацепили. Надо было вас, как местных куропаток – кекликов, с автомата поджарить. Да вот патроны по нынешним временам подороже будут, чем ваши зряшные головёшки….
Собрался он, очевидно, добавить и этих самых эпитетов и уже для пущего эффекта взмахнул рукой, но болезненно сморщился и схватился за бок.
–
Ну вот, еще на одного мастера приколов прибыло, – ответил Вовчик, – показывай, где тебя ранило.
Незнакомец в форме расейского пограничника, со знаками различия старшего прапорщика и что вообще малопонятно в хромовых сапогах, осторожно разделся. Рана была не тяжелой, но как бы обозвать без специфически заумной эскулапской терминологии? Скажем просто – неприятной. Пуля не слегка чиркнула по коже в районе подмышки правой руки. Неприятность в том, что очевидно всеж задета какая-то мышца. Управлять рукой больно, да и заживают такие царапины медленно. Не лучше было на другой стороне грудины, видимо было сломано или крепко ушиблено ребро, а может и не одно. При касании к ним прапорщик страдальчески мычал. Вовчик, используя все свои познания в медицине и набор средств автоаптечки, сделал перевязку. Незнакомец через силу улыбнулся.
–
Теперь я спеленат, что твой младенец. Драться не смогу, а буде так, то давай знакомиться по нормальному. Меня зовут Олег Васильевич. Он посмотрел на Васькина – чо-то мы с тобой почти тезки. Фамилия Пермяков. Служил на заставе «куском»…
–
Кем-кем?
–
Да почти на всех пограничных заставах бывшей Империи так старшину называли. Служил, – добавил он совсем другим тоном, и в басовитом голосе его послышалась страшное горе, – пока были с кем служить.
Прапорщик замолк, задумавшись о чем-то своем. Казалось, он забыл про собеседников.
Цыган немного деликатно помолчал, сочувствуя чужим переживаниям, но у кого их теперь нет? Осторожно покашляв, чтоб обратить на себя внимание, он спросил:
–
Олег Васильевич, вы случайно табачком не богаты? А то забыл, когда последний раз покурить приходилось…. Как, не курите? И в машине ничего случайно не завалялось? Это же надо, во всей Средней Азийи единственный некурящий старшина, и конечно же, именно нам в такой драматичной ситуации попритчилься. А я, как видели из документов, капитан, вернее теперь уже ближе всего бывший капитан пишпекской армии, по всей фикции, и армии тоже бывшей. Зовут меня Роман, но так как я на две четверти молдаван, то и называют меня Цыган. Для большинства кацапов цыганка – малдаванка одно и тоже….
Видя, что капитан настроился говорить очень долго, а общее настроение не располагает к пустозвонству, Вовчик резко оборвал его словоизлияние:
–
Цыган, заткнись. И не употребляй больше слово кацапы, а то я на барана, так вроде бы с еврейскоро переводится это слово, могу обидеться. И ты, Васильич, если доставать будет, сразу затыкай его. Он штабс-капитан, то есть при штабе служил, а там длинный язык дорогу к чинам вылизать помогает.
Роман действительно заткнулся на полуслове. Замолк, но по всему было видно, как он возмущен. Особенно обидно услышать такое от человека, минуту назад которым чуть ли не восхищался, и еще который не хухры-мухры, а в чем-то тебе обязан тебе, может быть и самой жизнью. Выежнулся перед каким-то прапором типа со всей прямотой. Только ведь когда человек очень прямой, то чуть качнется не в ту сторону и сразу заметно, как тупит. Нет ты посмотри какое умное лицо сделал. Жаль, только оно и умное….
Вовчик, словно не заметив обиду Цыгана – продолжал:
–
Это благодаря его дурости мы обстреляли тебя с такого расстояния. Будь на твоем месте джуни, мы бы покойниками были, не успев толком поиграться в войну. Или ты, действительно, мог нас по обиде грохнуть. Кстати, а чего ты по нам не стрелял?
–
Да я давно был готов к подобной встрече. Автомат на боевом взводе всегда под рукой. Только в нашем случае сразу понятно, не на военных напоролся. Лишь дилетанты с такого расстояния из пистолетов начнут палить. Да еще и так безбожно мазать по такой огромной мишени.
–
Это мы-то не военные? Это мы-
то дилетанты? Вскипел Цыган. – Да мы офицеры! Ну, в настоящем, которое уже в прошлом, не самых победоносных армий….
–
Да ладно ты, не хорохорься. Прав старший прапорщик. Вели себя как болваны, одно утешает, что дуракам, как говорят, счастье. Да, и чтоб с чинами покончить, похоже, скурвились наши чины, зови меня просто – Вовчик. Меня так все друзья зовут, и предчувствую, подружиться нам придется. Нравится это кому-нибудь из нас или нет. Вот вроде все и познакомились, а теперь надо двигать отсюда. Давай, Олег, посмотрим твою колымагу, может быть, она еще не совсем сдохла. Ты только ничего сам не делай, только командуй нами.