Рано утром в субботу я украла мамины туфли.
Пришлось украсть. Других у нас в доме не было, не считая братовых тряпичных тапочек, которые были малы даже на мою калечную ногу. Туфли мне оказались великоваты, но я напихала в носки бумаги. Кривую ступню обернула тряпкой, шнурки потуже завязала. Чувствовать на себе обувь было так странно. Но я подумала, главное, чтоб не свалились.
Джейми стоит, смотрит на меня во все глаза.
– Нету у меня другого выбора, придётся, – говорю ему шёпотом. – Иначе люди мою ногу увидят.
А он шепчет:
– Ты стоишь. Ты ходишь!
Вот он, момент триумфа, а мне вообще не до этого. Впереди столько всего.
– Ага, – говорю, – хожу.
Взглянула на маму – та лежит себе на кровати к нам спиной, похрапывает. Что, гордится дочерью? Чёрта с два.
Вниз по ступенькам я сползла на заднице. Внизу Джейми помог подняться, и мы отправились в путь по пустым утренним улицам. Иду и думаю себе: потихоньку, полегоньку. Шажок за шажком.
Ходить там внизу, на уровне земли, было в новинку. Свет необычный, с розовым оттенком, от зданий точно голубоватая дымка… Всё в этом утреннем сиянии казалось мне тогда красивее, чем потом стало днём. Впереди лежала совсем пустая улица. Только раз за угол шмыгнула кошка – наверно, в погоне за крысой.
Правой рукой я опиралась на Джейми. В левой держала бумажный пакет с едой, наш завтрак. Джейми сказал, нам надо быть в его школе в девять. До девяти оставалось ещё много часов, но я решила, чем раньше отправимся, тем лучше. Я же не знала, сколько мне потребуется времени, чтобы добраться до школы. Да и чтобы на меня пялились, тоже не хотелось.
Улица у нас оказалась ухабистой, чего я, глядя на неё до этого исключительно с высоты своего окна, в соображение не приняла. Идти по ней было куда труднее, чем по полу в квартире. В обуви, конечно, проще, но пока я дошлёпала до конца нашего проулка, нога до того разболелась, что мне казалось, всё, шагу дальше не ступлю. Однако же ступала.
– Поворачиваем, – пыхтит Джейми. – Уже немного осталось.
Ещё шаг, и калечная нога вдруг как подвернётся! Я рухнула наземь. Джейми припал рядом на колени.
– Ты, может, ползком, а? – говорит. – Тут никто не смотрит.
– А далеко ещё? – спрашиваю.
– Три квартала, – говорит. И потом добавляет: – Кварталы – это вот дома между улицами. Надо пересечь ещё три улицы.
Я на глаз попробовала прикинуть расстояние. Три улицы. А могло быть три километра. Триста километров.
– Наверно, проползу немного, – говорю.
Только ползти по улице оказалось куда труднее, чем по квартире. На коленках у меня, конечно, давно были костные мозоли, но камешки всё равно больно впивались, а грязь и мусор радости не прибавляли. Через квартал я взялась за Джейми и кое-как поднялась на ноги.
– А почему ты всё время не ходишь, раз умеешь? – спросил меня Джейми.
– Недавно умею, – говорю. – За лето научилась, пока ты гулял.
Он кивнул.
– Я никому не скажу, – говорит.
– Да теперь не важно, – говорю. Мир уже тогда стал казаться мне огромным. Смотришь вверх на крыши домов – и голова кружится. – Мы же за город едем. А там мне никто не будет запрещать ходить. – Тут я врала. Потому что знать ничего не знала о том месте, куда мы едем. Я тогда даже представить не могла, где это – «за городом». Но Джейми – он только сильнее сжал мою руку и улыбнулся.
Школа была кирпичное здание с пустым двором за металлической решёткой. Мы прошли за решётку, и я рухнула наземь. Потом мы поели хлеба, макая его в сахар. Было вкусно.
– Это ты у мамы сахар стянула? – спросил Джейми, глядя на меня во все глаза.
Я кивнула.
– Причём весь, – говорю. Мы как засмеёмся!
Мы больше не двигались, и стало чувствоваться, какой воздух холодный и как сыро сидеть на земле. Жгучая резь в лодыжке поутихла, теперь нога только ныла не переставая. Я подняла глаза и стала смотреть на все эти незнакомые здания вокруг, на завитки под карнизами и красивую кирпичную кладку, на вывески, оконные рамы, на птиц. Я бы даже не заметила, что к нам через весь двор подошла какая-то незнакомая женщина, если бы меня Джейми в бок не ткнул.
А она улыбается нам и говорит:
– Что-то вы рано.
Учительница, думаю. Кивнула ей и тоже улыбаюсь, широко так.
– Папа нас подбросил по пути на работу, – говорю. – Он сказал, вы о нас позаботитесь.
Женщина кивнула.
– Конечно-конечно, – говорит. – Хотите чаю?
Мы поднялись с земли, и она, конечно, тут же заметила, что я хромаю. Да что там, хромаю, что я еле на ногах держусь – хорошо ещё, Джейми рядом был, подхватил меня.
– Ах ты, бедняжка, – говорит она мне. – Что это у тебя с ногой?
– Да так, – говорю, – ударилась. С утра сегодня болит. – Тут я не соврала.
– Можно, я взгляну? – спрашивает женщина.
– Ой, нет-нет, – говорю и стараюсь что есть сил двигаться дальше. – Она уже заживает.
Дальше было просто. То, что я тогда сделала, я считаю своим самым невероятным поступком за всю мою жизнь, но тем не менее прошло оно довольно легко. Я держалась за Джейми и так продвигалась. Постепенно двор наполнился детьми и учителями, учителя выстроили нас в шеренги. Пройти до железнодорожной станции полкилометра я бы точно была не в силах, однако передо мной внезапно возникло знакомое лицо.
– Ада, ты, что ли? – Это Стивен Уайт был.
Из детей Уайтов он был старший, между ним и Билли – ещё три сестры. И сейчас они стояли передо мной всей гурьбой и пялились прямо на меня. Кроме как из окна, они же меня никогда не видели.
– Ну я, – говорю.
Стивен удивился.
– А я и не думал, что ты тоже придёшь, – говорит. – То есть, конечно, тебе тоже надо уехать из Лондона, но наша мама сказала, что для таких, как ты, какие-то специальные места есть.
Нам мама ни про какие специальные места не говорила.
– В смысле, – говорю, – для таких, как я?
Стивен глаза потупил. Стоит такой, сам выше меня, старше, как мне показалось, но, видимо, ненамного.
– Ну это… Ты поняла, – говорит.
Я поняла.
– Для калек, – говорю.
От неожиданности он глаза на меня поднял, смотрит удивлённый.
– Да нет же, – говорит, – для отсталых. Умственно. Так все про тебя говорят. – И добавил: – Я даже не знал, что ты разговаривать умеешь.
Столько лет у окна просидела, и на тебе!
– Но я же каждый раз с тобой заговариваю.
– Ну да, ты машешь ручкой и можешь немного поболтать о том о сём, но… – Ему явно стало неловко. – Тебя внизу, по правде-то сказать, почти и не слышно. Что ты там говоришь, нам еле разобрать. Я и не знал, что ты можешь нормально разговаривать. А мама твоя всё время твердит, мол, тебя взаперти надо держать для твоего же блага. – Тут Стивен впервые посмотрел на мою ногу. – Так ты калека?
Я кивнула.
– А как сюда добралась?
– Пришла, – говорю. – Не могу же Джейми одного отпустить.
– Тяжело было? – спрашивает.
Я говорю:
– Да.
У него на лице промелькнуло такое странное выражение, совсем какое-то непонятное.
– Нам всем очень жалко, что у тебя такая мама, – говорит наконец.
Я даже не нашлась, что ответить.
Стивен спрашивает:
– А она знает, что ты сбежала?
Я уже было готовилась соврать, но тут встрял Джейми и говорит:
– Не-а. Она сказала, пусть Аду забомбят.
Стивен кивнул.
– Насчёт того, чтоб добраться до станции, ты не волнуйся, – говорит. – Я тебя подвезу.
Я не сразу поняла, что он имеет в виду, но тут одна из его младших сестёр улыбнулась мне и говорит:
– Он и меня иногда на себе возит.
Я ей тоже улыбнулась. Она мне показалась на Джейми похожа.
– Ну ладно, раз так, – говорю.
В общем, до станции меня Стивен Уайт на спине нёс. Учительница, которая нас чаем угощала, потом ему спасибо сказала за помощь. Мы двигались широкой колонной, а учителя велели нам петь «Англия будет всегда». Потом мы пришли на станцию, где уже толпилось больше детей, чем, по моим меркам, существует на свете.
– Ты на поезд как, сама сможешь забраться? – спросил Стивен, ставя меня на землю.
Я схватила Джейми за плечо и говорю:
– Конечно, смогу.
Стивен кивнул. Пошёл было за Билли и сестрёнками, чтоб собрать их в кучку, потом оборачивается ко мне и говорит:
– А зачем она тебя заперла, если ты не отсталая?
– У меня же нога, – говорю.
Он головой потряс, говорит:
– Бред какой-то.
– Ну потому что, – говорю, – это же не случайно мне наказание, такая нога…
Он опять головой потряс:
– Бред.
Я так и уставилась на него. Бред?
Послышались учительские крики, мы все забрались в поезд. Не успели колокола на церкви отзвонить полдень, как поезд тронулся.
Нам удалось сбежать. Сбежать от мамы, от гитлеровских бомбёжек, от сидения в однокомнатной тюрьме. От всего. Бред или не бред, а только я была на свободе.