В наши дни термин «нейротипичный» заменил термин «нормальный». Нейротипиков обычно описывают как людей, развитие которых происходит предсказуемым образом и в предсказуемые сроки. Это термин, которого я старательно избегаю, поскольку определять, что является нейротипичным, так же бесполезно, как спрашивать средний размер собаки. Кто типичен: чихуахуа или немецкий дог? В какой момент немного чудаковатый ботаник становится аутистом? На каком этапе невнимательному ставят диагноз СДВГ[10] или подверженному сменам настроения – биполярное аффективное расстройство? Все это – количественные признаки.
Не так давно типаж зануды-ученого был воплощен в образе физика Шелдона Купера в телевизионном ситкоме «Теория большого взрыва». Шелдон говорит много и монотонно и обладает эмоциональным диапазоном зубочистки. Однако среди своих чудаковатых соседей по квартире он, вероятно, тот, чей интеллект мог бы спасти планету. Они умны; его же интеллект зашкаливает. В этом сериале аутичные черты Шелдона вызывают у зрителей смех, но в обычной жизни все происходит не так. Математиков-вундеркиндов часто задирают или сторонятся. И лишь когда они становятся блестящими программистами, математиками, предпринимателями и учеными-ракетчиками, мы начинаем ценить то, как они видят мир.
Илона Маска так сильно терроризировали в школе, что ему пришлось сделать операцию, после того как группа хулиганов спустила его с лестницы. Он научился программированию и в двенадцать лет продал свою первую видеоигру за 500 долларов. По словам его биографа Эшли Вэнса, Маск перечитал все книги в школьной и местной библиотеках. Затем он изучил два комплекта энциклопедий. Его фотографическая память о фактах и склонность ими делиться не завоевали для него друзей и не оказали влияния на людей. Вместо этого его считали «фабрикой фактов», производившего впечатление классического всезнайки. Я думаю, будет справедливо высказать предположение о том, что интеллектуальная одаренность Маска намного выше нормы. Не так давно в телевизионной программе «Субботний вечер в прямом эфире» он признался, что у него синдром Аспергера[11].
Я и сама была довольно странноватой, и надо мной очень сильно издевались в средней школе. Я не могла найти близких по духу людей, пока не начала принимать участие в реализации строительных проектов. Инженеры и сварщики, с которыми я работала, обычно тоже обладали визуальным мышлением. Это объясняло, почему мы так хорошо сотрудничали и ладили. Мы говорили на одном языке. Это была арена, где играли роль только навыки, а не внешность, происхождение, образование и т. д. Моя чудаковатость не имела значения, ведь они видели мою работу.
В начале своей карьеры я завоевала уважение благодаря своей способности рисовать точные чертежи. Люди восхищались моей работой. Я никогда не посещала ни одного урока черчения. Некоторые люди думали, что у меня способности саванта. Но саванты – это люди, которые могут воспроизвести музыкальное произведение или запомнить ошеломляюще длинные фрагменты текста или математические последовательности, прослушав или увидев их один-единственный раз (подробнее об этом в главе о нейроразнообразии и гениальности). У меня же на то, чтобы научиться чертить, ушло несколько недель. Я наблюдала, как составлял чертежи мой коллега, и копировала все, что он делал, вплоть до того, какой карандаш и бумагу он использовал. Затем я взяла план завода и дюйм за дюймом обошла помещение, соотнося каждую линию на бумаге с ее физическим эквивалентом. Оглядываясь назад, можно сказать, что это было чистым проявлением визуального мышления. Я не смогла бы понять чертеж, если бы не связала изображение с его физическим проявлением.