Влепив старшей дочери звонкую оплеуху, мать еще секунду задержалась на крыльце, глядя пустым взглядом перед собой, а потом развернулась и побрела домой.
Онемевшими от внезапного горя пальцами Вета подобрала с горячего асфальта пластиковую куклу и на непослушных ногах отправилась следом за матерью. Она поднялась по выщербленной лестнице и осторожно закрыла за собой распахнутую настежь дверь квартиры. Из комнаты неслись сдавленные, приглушенные рыдания.
– Мама, – Вета присела на софу, где, уткнувшись лицом в подушку, лежала мать.
Плечи ее сотрясались, ладони судорожно стискивали и мяли наволочку. Вета бережно сняла с ее ног туфли, но мать даже не заметила.
– Мама, – Вета осторожно положила руку ей на спину, – мне тоже очень больно! Бедная Даша…
– Не смей! – вскинулась мать.
Она села и уставилась в лицо старшей дочери. Тушь потеками растеклась по лицу, складки возле рта обозначились глубокими морщинами.
– Не смей говорить, что чувствуешь ты! Ты ничто, никто! Я мать! Моя боль, моя потеря! Дашенька… – сведенные злобной судорогой губы дрогнули, и она снова зарыдала.
Вета подалась ближе, но мать резко отстранилась, ткнулась затылком о стену и закрыла лицо ладонями.
– Мама, я хочу помочь! Я ведь любила ее! Тоже любила!
– Что ты можешь?! – мать отняла руки от лица, на котором застыло презрительное выражение. – Что ты?! Ты?! Можешь сделать?
– Ну, ведь надо бумаги какие-то оформить, – неуверенно пролепетала Вета. – В больницу сходить, наверное.
– Уходи! – гневно крикнула мать. – Иди отсюда! От тебя никогда не было никакого толку! Всю жизнь мне поломала! Пошла вон! Я хочу горевать по моей доченьке! По моему маленькому ангелу…
Вцепившись себе в волосы, она снова зашлась в рыданиях. Вета поднялась, постояла немного, глядя на мать, раскачивающуюся, словно маятник, и отправилась прочь.
Салон красоты, где Вета работала, только что открылся, и посетителей в этот час еще не было. Администратор за стойкой клевала носом в мобильник.
– Ты сегодня слишком рано, – сказала она, увидев Вету. – У тебя запись только через час.
Но Вета лишь кивнула и спряталась в каморке за общим залом. Все оставшееся до первого клиента время, просидела там скорчившись на неудобном стуле.
Возвращалась домой после смены поздно, на улице горели фонари, а бестолковые мотыльки кружились под ними легким дрожащим маревом. Возле подъезда Вета остановилась и, задрав голову, заглянула в окна своей квартиры. Желтый уютный свет пробивался сквозь неплотно сомкнутые занавески, и можно было подумать, что там, у хозяев все благополучно. Но она знала, что это не так. С тяжелым сердцем поднялась по лестнице на четвертый этаж. От соседей сверху ни шороха, ни звука, зато из Алькиной квартиры раздавался грозный рык отчима. Вета насторожилась.
– Я хозяин в доме! – кричал дядя Толик.
Вета пожала плечами: кто бы сомневался? Тихая, вечно виноватая тетя Наташа с ним не спорила, а его приемная дочь Аля и подавно. И чего разбушевался? Покачав головой, Вета открыла дверь.
Мать уже не рыдала. Она сидела на кухне, сцепив руки на столе. Перед ней лежали два фотоальбома, разрозненные снимки и стояла початая бутылка водки. Услыхав шум, мать оглянулась.
– Еще позже не могла вернуться? Я все ноги стерла, пока бумаги оформила! И никакой помощи! Похороны послезавтра!
Резко отодвинув стул, она поднялась и, не глядя на старшую дочь, скрылась в комнате.
Вета быстро поставила рюмку в мойку и спрятала бутылку в шкафчик. Потом налила в стакан воды и жадно выпила. Бешено колотящееся сердце никак не успокаивалось. Зачем она так? За что не любит ее? А теперь ее нелюбовь превратилась в ненависть.
Она подошла к столу, взглянула на разбросанные фотографии. На всех снимках Даша. Еще совсем маленькая и, пока еще здоровая. А Вета и забыла, какая она была хорошенькая, когда не болела! И вдруг она поняла, что та пластиковая кукла, которую подарила ей сестра, похожа вовсе не на Вету! Она очень напоминала саму Дашу! Такой она была до болезни: симпатичная маленькая девочка с розовыми губками-бантиком и кудрявыми, светлыми волосами.
Куда она засунула ту куклу?! Вета схватилась за сумку, но кулы там не оказалось. Она поискала в темной прихожей, потом в своей комнате. Как же так? Она не может потерять прощальный подарок сестры!
Собираясь с духом, Вета глубоко вздохнула и постучала в комнату матери. Еще вчера она делила ее с младшей дочерью, а теперь осталась в полном одиночестве.
– Чего тебе? – устало отозвалась мать.
Вета решила, что, если мама не прогнала ее и не отругала сразу, то быть может, хоть немного смягчилась и они смогут поговорить? Вета осторожно вошла.
Спальню освещал только ночник над пустующей Дашиной кроватью. Мать сидела возле, сгорбившись, будто все еще видела младшую дочь и только что, как обычно, уговорила ее принять горькое лекарство. Желтый теплый свет падал на лицо матери, делая каждую морщинку глубже и резче, добавляя возраст. Или морщинок, и в самом деле, значительно прибавилось за последние сутки?
– Чего ты хочешь? – не глядя на Вету, безжизненно прошелестела мать.
– Мама, ты не видела маленькую игрушечную куколку? Мне ее Даша вчера ночью подарила.
– Ты в своем уме?!
Мать подняла голову. Взгляд страшный, черный. Раньше в глазах ее тлела беспросветная тоска, а теперь сверкает ненависть. Вета попятилась.
– О чем ты говоришь?! – мать поднялась с софы. – Какие игрушки?! Твоя сестра умерла сегодня ночью, пока ты шлялась неизвестно где!
– За что ты со мной так? – пролепетала Вета, до боли сжимая пальцами торец облупившейся деревянной двери. – Почему ты меня не любишь?!
– Что ты мямлишь? – взвилась мать. – Такая же, как твой никчемный папаша! Его-то я смогла выбросить из своей жизни, да ты мне в довесок осталась! Всю жизнь мне поломала!
Мать наступала на нее, а Вета, стояла, испуганно глядя в ее искаженное злобной гримасой лицо. И, словно подчиненная чужой воле, не могла сдвинуться с места. Она с ужасом смотрела, как ярость закипает в матери, и знала, что еще немного и злоба выплеснется через край. Так всегда бывало. Надо бежать, бежать без оглядки! Но ноги не слушаются, и Вете остается лишь безропотно принимать несправедливый гнев.
– В чем я виновата? – прошептала онемевшими губами.
– В том, что ты есть! – закричала мать. – Папаша твой свалил, а тебя оставил! Кому я была нужна с прицепом?
– А как же Дашкин отец? – Вета сама испугалась своего любопытства.
– Ему не нужен был чужой ребенок, – с горечью бросила мать.
Раньше она никогда не рассказывала про того, кто был отцом младшей дочери, и Вета подозревала, что она и сама не знает. Но алкоголь развязал матери язык:
– Дашенькин отец очень известный человек! Он артист! Приезжал к нам из самой Москвы с концертами! Он выбрал меня и полюбил! А тут ты!
– Что же ты не оставила меня с бабушкой? А сама катила бы со своим артистом! – ногти царапнули по двери, сдирая облупившуюся краску.
– Когда он узнал, что у меня уже есть ребенок, он отказался брать меня с собой! Сказал, что нельзя разлучать мать и дочь! Понимаешь, какой благородный человек?!
– И ты на это купилась?! – не удержалась Вета.
– Дрянь! – рассвирепела мать. – Это ты во всем виновата! Ты!
Она подскочила и с грохотом захлопнула дверь перед самым лицом Веты, едва не защемив ей пальцы.
***
На похороны следовало одеться во все черное, но Вета не нашла ничего подходящего. Поэтому поверх черной узкой футболки она накинула старый школьный пиджак и надела короткую черную юбку.
На улице стояла необычайная жара. От асфальта поднимался пар, и каблуки туфель проваливались, оставляя в нем аккуратные дырочки.
Вета видела, как мать крепится, сдерживая рыдания, и ей было ее жаль. Она выбросила из памяти недавний вечер и злобные крики о том, что старшая дочь всегда была обузой. Вета просто похоронила эти воспоминания на самом дне души, как обычно, прикрыв их жалостью и сочувствием. Она шла рядом с матерью, поддерживая ее за локоть, и это оказалось первое за много лет их близкое присутствие, общее дело.
Но возле входа в небольшую белую церковь Вета отпустила руку матери и остановилась в дверях. Она и сама не знала, почему ей так трудно переступить церковный порог. Возможно воспоминания о душном, пропитанном ладаном воздухе, а может быть мысли о черном маленьком гробе, в котором лежит бледная, как снег, младшая сестра, не пускали внутрь. Скорбно опустив голову, покрытую черным платком, мать скрылась под гулкими сводами храма. А Вета осталась на залитой солнцем улице.
Утренняя служба уже закончилась, и немногочисленные прихожане разошлись по домам. Старушки, охочие до чужого горя, остались на отпевание, а Вета все стояла у дверей, не в силах перешагнуть порог.
В этот послеполуденный час солнце заливало пустую улицу, нагревало темный платок на волосах Веты. Плотный запах свечного воска, ладана и цветов витал в воздухе. От жары голова гудела, а мысли плавились, как куски масла на раскаленной сковороде. Вета не успевала осознавать одну, как тут же появлялась другая и тоже исчезала, не оставляя после себя ничего. Просто набор картинок, блеклых фотографий, затертых воспоминаний.
Легкое марево, трепеща, поднималось от горячего асфальта. И вдруг, в этом струящемся, словно прозрачный шелк, воздухе появилась фигура. Невысокая, хрупкая девочка стояла на углу возле церковных ворот. Солнечные лучи слепили глаза, и Вета приставила ладонь козырьком ко лбу. Пристально вгляделась в незнакомку. Но невольно выступившие слезы размыли картинку.
Неужели это …? Не может быть! Невозможно! Вета протерла глаза и снова вгляделась в знойную пустоту улицы. Даша?!
Не веря своим глазам, Вета шагнула вперед. Девочка у ворот низко опустила голову и попятилась. Вета побежала навстречу, запнулась каблуком о трещину в размягшем асфальте и растянулась на земле. Острая боль пронзила колени и ладони.
Когда Вета поднялась, улица была пуста. Вета снова огляделась, вытащила из сумочки бумажные салфетки и наспех вытерла кровь.
Все, что она сейчас видела – лишь игра воображения и расшатанной горем психики. Даши больше нет. Вета повернулась спиной к церковной ограде и шагнула в темный прохладный притвор, там и простояла всю службу. Подошла лишь, когда нужно было прощаться. Она поцеловала холодный мраморный лоб, обрамленный узкой бумажной лентой.
– Прости меня, Дашка.
На поминки пришли всего двое: дальняя мамина родственница и троюродная тетка Веты. За последние несколько дней, пока готовились к похоронам, мать не сказала старшей, а теперь единственной, дочери ни слова. Когда под стол отправилась вторая порожняя бутылка вина, гости стали вспоминать покойную и говорить про нее так, как положено на поминках. Пьяно умиляясь, они лепетали, как любили ее, какая она была хорошая, милая и кроткая. Но мать вдруг взглянула в упор на Вету и тихо, но очень отчетливо произнесла:
– Лучше бы ты умерла вместо нее, Елизавета!
Тетки замолкли на полуслове, а Вета, выдержав холодный, полный ненависти взгляд, поднялась и, молча, направилась к дверям.
– А ну вернись, дрянь неблагодарная! – закричала мать.
Но Вета даже не оглянулась, и тогда мать вскочила. Она порывисто толкнула стол, упал, звякнув, хрустальный бокал, темно-красное вино растеклось по белой скатерти кровавой лужей.
Мать выбежала в коридор следом за Ветой. Схватила с тумбочки дисковый телефонный аппарат, и со всей силы рванула из него шнур.
Вета испуганно оглянулась и едва успела закрыть руками голову, как шнур, разрывая нежную кожу, остро и долго протянулся по кисти, шее, плечу. И тут же выступили мелкие, как бисер, капли.
Но раны в душе девушки кровоточили сильнее ран на теле. Не позволяя вырваться рыданиям, Вета до хруста сжала зубы и зажмурилась. Намного больнее принимать жестокость от того, кого любишь всем сердцем! А удары один за другим частым градом обрушивались на Вету.
Подоспевшие тетки пытались удержать обезумевшую женщину, но она отбивалась от них и, крича проклятия, продолжала хлестать скорчившуюся в углу дочь.
Наконец, теткам удалось утихомирить и увести мать обратно в комнату. Они плотно прикрыли дверь, оставив избитую в одиночестве. По квартире пополз терпкий запах валериановой настойки.
Вета с трудом, медленно, опираясь о стену, поднялась и поплелась к себе. Она отодвинула диван и вытащила из небольшого зазора спортивную сумку на длинном ремне. Потом сняла старый черный школьный пиджак и со злостью швырнула его в угол. Оставшись в короткой черной футболке, сменила черную юбку на привычные джинсы и двинулась на выход.
Прощаться не стала. Тихо постояла на пороге, прислушиваясь, как причитает за дверью мать, как утешают ее родственницы.
На полу, возле тумбочки, с которой мать сорвала телефон, валялась кукла. Маленькая, пластиковая, с приклеенными кудрявыми волосами. Вета наклонилась, сунула куклу в боковой карман черной сумки, рядом с бутылкой воды, и, не оглядываясь, покинула родной дом.