– Не знаю, не знаю, – говорил Борис Александру Львовичу на следующий день. Он восседал за рулём своего автомобиля, они направлялись в Москву. – Довольно резковатое начало. Такое ощущение, что ты хочешь дать читателю пощёчину.
С утра было жарко. Они ехали в расстёгнутых чуть ли не до ремня рубашках, с открытыми окнами. Свежести всё же не хватало. Оба потели.
– Что тебе показалось резким? – спросил Александр Львович. – Мат?
– Не только. Хотя в твоём возрасте от него уже пора отказываться. Общий настрой какой-то угрожающий.
Александр Львович хмыкнул.
– В моём возрасте! – воскликнул он. – Знаешь, почему писатели с возрастом становятся в своих текстах всё более гладкими и обтекаемыми?
– Почему?
– Потому что зажираются! Неплохие деньги в банке, загородный дом, яхта – против чего ещё негодовать?
– У тебя всё это тоже есть.
– Яхты нет.
– Так купи.
– Может и куплю, но я не хочу становиться таким вот сытым импотентским литератором, который благоухает позитивом, как дорогим одеколоном и поучает остальных как писать и жить. «Фу, ненависть!.. Фу, отчаяние!.. Как это не модно!» В сердцевине позитивной философии обыкновенный конформизм. Человек приобретает материальные блага, социальное положение и начинает просто-напросто стесняться писать о чём-то проблемном. А что обо мне подумает моя любовница, мой дантист, мои дети, если я напишу ругательство. Ведь я такой уважаемый хряк. Вот какие мысли бороздят по его заплывшему мозгу.
– Ты именно поэтому детей не заводишь?
– Самое сильное творческое чувство – это злость, – продолжал Александр Львович, оставив реплику Бориса без ответа. – Нет злости – пиши пропало. Ничего путного не создашь. Тебя всегда должно что-то подстёгивать. Некий нерв, некая неудовлетворённость.
– Неудовлетворённости в тебе хватает. У тебя как вообще с сексуальной жизнью? С женой когда последний раз любовью занимался?
– Секса мне хватает, но если есть неудовлетворённость – я только рад. Значит, я ещё могу творить. А недовольство твоё я вполне могу понять. Всё дело в том, что ты – тот самый зажравшийся тип, который я только что описал. Ты боишься, что о тебе в газете что-нибудь неприятное напишут, коллеги выскажутся. Вот, мол, издатель того самого извращенца! Тоже наверно с бзиками! Да к тому же ты нувориш. Разве может человек из простонародья оценить искусство!
– Разошёлся, разошёлся, – улыбнулся Борис. – Ты сам разве не из простонародья?
– Ничего подобного! Моя прабабушка была дворянкой! Просто семья обеднела и опустилась. Со всякими пролетариями начали скрещиваться… А так я – самый настоящий аристократ.
– Не знал про твою прабабушку. А чё ты не говорил? Можно было бы это как-нибудь использовать.
– Да на фиг надо!
Две помятые машины проплыли мимо них по левому борту. Гаишник составлял акт, рядом с ним переминался человек с перебинтованной головой. Чуть поодаль значился экипаж «Скорой помощи». На обочине, накрытое брезентом, лежало человеческое тело.
– Мне вполне понятен твой посыл, – продолжил Борис, – и неоднозначные книги, как ты сам знаешь, я никогда не боялся издавать. Но я вот о чём задумываюсь в последнее время. А та ли это литература, которую ждёт читатель?
– Вот они, – язвительно кивал Александр Львович, – вот они, слова конформиста! О читателях стал задумываться, причём, разумеется, знаешь, что им нужно…
– Скажи ты, если знаешь.
– Не знаю. Да и сам читатель не знает, что ему нужно. Потому что читатель – это не существо в единственном экземпляре, это масса. Она готова принять всё, что угодно, но ей не дают сделать выбор. Потому мелодрамы да детективы и расходятся лучше всего, что только они ещё и издаются. Большинство читателей и представить себе не может, что есть другая литература. Я тебе советов никогда не давал, но сейчас рискну: начнёшь вот так остервенело заботиться о читателях – вылетишь в трубу. Или перейдёшь на выпуск макарон – макароны же нужнее!
Две легко одетые девушки призывно дефилировали по обочине. Завидев машину, стали показывать многозначительные знаки.
– Тормознём? – спросил Борис.
Александр Львович пожал плечами.
Борис остановил автомобиль. Девушки не спеша, особой походкой, которая сразу выдавала их род деятельности, подошли к машине.
– Здравствуйте, молодые люди! – нагнулась одна из них к окну. – Развлечься не желаете?
– Какие расценки? – спросил Борис.
– Полторы.
– А в попу?
– О-ох, – как бы смутившись, отвела глаза девушка. – Ну, дороже будет.
– Сколько?
– Две с половиной.
– Две и по рукам.
Девушка переглянулась со своей напарницей. Та кивнула.
– Ладно, – согласилась переговорщица. – Обоим?
– Нет, – отозвался Александр Львович. – С меня минета достаточно. Сколько минет стоит?
– Восемьсот, – ответила девушка, подумав.
– Восемьсот дорого, – сказал Борис. – За отсос везде пятьсот берут.
Девушка скривила губы.
– Ладно, пятьсот, – согласилась и с этим. – В город повезёте?
– Не, больно надо! – мотнул головой Борис. – Здесь где-нибудь.
– Можно съехать, тут поляна хорошая. Ничего не видно.
– Пойдёт. Садитесь.
– С выбором героя я согласен, – говорил Борис. Москва уже красовалась на горизонте. – С антуражем в общем-то тоже. Агрессивный маргинал, асоциальный тип без семьи и друзей – в принципе, это интересно. Отчаяние, скорбь – я конечно в своих эстетических взглядах всё более ухожу от этих образов, мне они не кажутся сейчас привлекательными – но не могу не признать, что в них таится некая сила. Они производят впечатление. Но вот Старая Сука… Не знаю. Может быть, без неё было бы лучше?
– Нет, – категорически замотал головой Александр. – Она – один из неотъемлемых элементов. Убери её – и всё разрушится. Она – такой же главный персонаж, как и сам Коля. Она создаёт его. Наглядно демонстрирует, в какой реальности он существует.
– Но её ведь нет на самом деле?! Она – его фантазия, так я понял.
– Так-то оно так, но я не стал бы давать здесь однозначных объяснений. Её существование можно понимать и как реальное. То, что никто, кроме Коли её не видит, не значит, что её нет вообще. Для него самого – она самое реальное, что только есть в его жизни. Она его поводырь, его совесть, его философия. Его мать, его сестра, его жена. Без неё он не делает и шага, хотя мечтает освободиться от её чар.
– Но как она возникла? У тебя ничего не говорится об этом. Или будет дальше?
– Не будет. Объяснять её происхождение – значит нарушать концепцию романа. Она – данность. Я и сам понятия не имею, как она возникла. Но потому это и не медицинский трактат, объясняющий появление видений у психически ненормальных людей, а роман. Начнёшь объяснять всё, о чём пишешь – впадёшь в идиотизм.
– Но какая сверхзадача в её появлении?
– Сверхзадача в том, что это символ аутсайдерства и ненормальности героя. Этот роман – эксперимент для меня. По моей задумке, он должен словно отслаиваться от меня, быть спонтанным, неожиданным. Быть может, он приведёт к каким-то изменениям и меня самого.
В приёмной Бориса ожидали люди. Кабинет директора был весьма просторным и уютным. Сбоку имелась дверца в соседнюю комнатку, в которой Борис Владимирович распивал с особо важными клиентами коньяк, курил сигары и слушал музыку.
– Что за люди? – спросил он секретаршу, усаживаясь в кресло.
– Человек из Ростова, представитель торговой сети. Сказал, что разговаривал с вами по телефону.
– Так, помню. Ещё кто?
– Две девушки из рекламного агентства. Тоже договаривались.
– Примем.
– Щербаков подходил.
– Где он?
– У себя.
– Его первым пригласи.
Щербаков был заместителем Бориса. Секретарша, стройная, но несколько плоская девушка по имени Наташа, сделала движение к выходу, но, помедлив, снова повернулась к Борису.
– Ну, и этот ещё ждёт, – сказала она, – молодой писатель.
– А-а, – поморщился Борис. – Знаешь что, ты его отшей как-нибудь деликатно. Издавать всё равно не будем, зачем надеждами питать.
– Ольга Валентиновна положительную рецензию дала. Даже рекомендовала.
– Нет, – мотнул головой Борис. – Нет у меня на него времени.
– Молодой автор? – вклинился в разговор Александр Львович. – Талантливый?
– Чёрт его знает, – пожал плечами Борис. – Вроде бы.
– Так помогать надо!
– Нет, – снова мотнул головой Борис. – Одному помогу, их тут тыщи возникнут. Проводи его, Наташ, проводи.
В кафе, располагавшемся в соседнем с издательством здании, было пустынно. В меню имелись кофе, чай, вина и соки. Александр Львович остановился на соке с бутербродом. Усевшись за свободный столик, он развернул газету. Читал невнимательно, перебегая глазами с абзаца на абзац, лишь на спортивных новостях остановился более подробно. Девушка-бармен внимательно на него поглядывала. Возможно, узнала. Лицо Низовцева было не бог уж весть насколько растиражированным, но всё же известным. В телевизионных передачах он нет-нет, да принимал участие. «Раз ты публичная личность, – говорил ему Борис, – надо продаваться. Чем больше будет мелькать по телевизору твоя морда, тем выше станут тиражи». Александр Львович не спорил, потому что это действительно было так. Девушка смотрела на него наивно, почти влюблённо, он уже собирался заговорить с ней, но ввалившаяся в кафе компания молодёжи спутала его намерения. Девушка отвлеклась на них, компания же была шумной, а потому не только знакомиться с девушкой, но и просто находиться здесь стало неприятно. Александр допил свой сок и вышел наружу.
Чуть выше по улице располагался книжный магазин. Александр Львович читал сейчас редко и большей частью не художественную литературу, но в книжные магазины заходить любил. Хотя бы просто для того, чтобы увидеть на полках свои собственные книги. На всю жизнь отложился в памяти тот момент, когда он, ещё зелёный литератор, увидел в магазине свою первую изданную книгу. Момент был сильнейший! Люди брали её в руки, смотрели, открывали, а потом какой-то мужчина, захватив экземпляр, подошёл с ним к кассе и заплатил за неё деньги! Покорителем мира, Капитаном Земли почувствовал он себя в тот момент. Мир дрогнул, действительность треснула и обозначила проёмы. С годами чувства притуплялись, но вид собственных книг на полках магазинов неизменно вдохновлял его и вливал новые силы.
Здесь он обнаружил три свои книги. Два последних романа и один из ранних – «Пещерные волки». С него и началась его слава.
– Как Низовцев идёт? – спросил он у одной из продавщиц.
– Нормально, – ответила та, хотя и была несколько удивлена вопросом.
– Дело в том, – придумывал Александр Львович на ходу легенду, – что я – директор книготоргового объединения. Из Новосибирска. Приехал вот в Москву книги закупать. Хотелось бы приобрести самые ходовые, не прогадать. Мне Низовцева советовали.
– Низовцев всегда хорошо расходится, – сказала девушка. – Один из самых популярных авторов. Можете смело его приобретать.
– А вот какая из трёх книг самая продаваемая?
Девушка задумалась.
– Ну вот эта пожалуй, – показала она на «Время мохнатых спин». – Новая потому что. Новое всегда лучше расходится.
– А эти две?
– «Пещерные волки» получше идёт. «Немезида» на третьем месте. Но тоже берут.
Как ни хотел он в очередной раз запечатлеть в памяти покупку своей книги, но не получилось. Никто их при нём не купил. Может быть потому, что посетителей было совсем немного.
Едва он вышел на улицу, зазвонил сотовый.
– Ты где? – это был Борис.
– Тут, поблизости. В книжном.
– Я закончил свои дела. Проветриться не желаешь?
– В каком направлении?
– К одной интересной женщине.
– Домой?
– Нет, мы в клубе договорились встретиться.
– Что за женщина?
– Интересная.
– Интересная для обоих или только для тебя?
– Только для меня.
– У-у-у…
– Составь мне компанию. Там ничего особенного не будет. Обед, и всё.
– Ну ладно, поехали.
– Где ты говоришь? У книжного? Сейчас я, через минуту буду.
Клуб, в котором Борис договорился встретиться со своей дамой, находился где-то на Юго-Западе. Июнь начинался совсем безрадостно, дождливо, но сейчас погода вроде бы разгулялась. День был солнечный, на небе – ни облачка, зелень приятно ласкала глаз.
– Вот ты говоришь, – начал Борис, – что человек из простонародья не в состоянии понять искусство.
Александр Львович удивлённо посмотрел на него – он уже не помнил за собой таких слов.
– Я с тобой согласен. Я даже больше скажу: я не понимаю искусство. Абсолютно и бесповоротно не понимаю! Но скажи мне пожалуйста, а есть ли люди, которые понимают его? Существуют ли они в природе?
– Конечно существуют.
– Ты уверен?
– Уверен.
– Сильно сомневаюсь в этом. И знаешь почему? Потому что сильно сомневаюсь в существовании искусства.
– Ну ты загнул!
– Я серьёзно. Искусства нет, есть лишь иллюзия о нём. Ведь если разобраться по сути, что есть искусство? Что?
– Это всем прекрасно известно.
– Кажется, что известно, а на самом деле – нет. Если разобраться в самых глубинах этого явления, причём разобраться с позиции психологии, может быть в какой-то мере с субъективной позиции, но именно с такой и надо разбираться, потому что объективность в мире отсутствует, то приходишь к выводу, что искусство прежде всего – это вера. Вера в условность, в надуманность.
– Ну и что?
– А то, что как только эта вера прекращается, прекращается и искусство. Вот я смотрю на картину и мне говорят: «Оцените великие мазки этого художника. Как они естественны и гениальны!» Да, думаю я, а ведь на самом деле что-то есть такое. Запускается самовнушение, оно растёт, его всё больше, и вот уже я действительно верю, что эти кривые линии – нечто значимое и великое. Но с какого хрена! Где эталон измерений, где момент объективности?! Это просто психоз, меня дурят, потому что когда я отхожу от этой картины, то вся вера пропадает. Она больше не кажется мне великой. Или взять хотя бы литературу. Вот ты пишешь, допустим, такую фразу: «Он проснулся, побрился, поел и пошёл на работу».
– Что-то не похоже на мою фразу.
– Я условно говорю. Не эта, так другая фраза. Но почему я должен тебе верить, что он проснулся, побрился и поел? Почему я должен тебе верить, что вообще есть такое существо – он? Когда я читаю это и пытаюсь воспринимать всерьёз, я обнаруживаю в себе лишь ментальный сдвиг, я чувствую, что вступаю, как в болото, в какую-то зыбкую, дрожащую субстанцию своей психики, где как на крючок меня ловят моей доверчивостью и открытостью. «Он проснулся…» – чёрт возьми, ты словно разделяешься, и какой-то один предательский слой липнет к этому звуковому ряду и заставляет тебя принимать эту враждебную несуразицу. Как же несовершенен ещё человек, если его можно купить на такие дешёвые трюки…
– Не слишком ли радикальные мысли для книгоиздателя? – спросил Александр Львович. Он пытался быть серьёзным, но улыбка так и пробивалась сквозь сжатые губы.
– Возможно. Думать вообще вредно. Сомнения появляются, неуверенность, а это вредит катастрофически.
– Рассуждения твои мне понятны, но, видишь ли, друг мой, – Александр Львович уже не скрывал иронии, – они всё же весьма наивны. В искусствоведческих институтах студентов на первом курсе учат всему тому, что ты говорил, но более грамотно.
– Значит, не только я к таким мыслям пришёл.
– Понимать искусство надо проще. Искусство – это то, что создано силой творческого воображения. Объективно ли искусство? Да, объективно. Вот висят картины, вот стоят скульптуры, вот лежат книги. Они есть, они реальны. Нужно ли искусство людям? Да, безусловно. Ни один человек, даже самый тупой, уже не сможет прожить, чтобы не посмотреть какой-нибудь фильм, чтобы не послушать какую-нибудь музыку, пусть они и верх идиотизма. Так что в этом вопросе лично я твёрд и непоколебим.