Ещё до того, как умер Костыль, мерзкий и вонючий старикашка, у которого Коля – тогда ещё ребёнок, забитый и бессловесный – жил в полуразвалившемся доме на берегу океана, уже тогда он чувствовал неприязнь к воде. Костыль, бывший матрос, смеялся над ним. Ему была непонятна эта боязнь. Не раз он пытался затащить его в море силком – с воплями и плачем Коля вырывался из его объятий и убегал в огород, чтобы спрятаться за баней. В первые секунды старика, который открывал рот лишь для еды, водки и ругательств, охватывало бешенство. Свирепо размахивая руками, он нервно передвигал свою подпорку и пытался ударить ею Колю. Тот торопливо увёртывался от ударов. Старик начинал смеяться.
– Дурень! – орал он Коле. – На всём Дальнем Востоке не сыщешь такого идиота как ты. Ты по кой хер припёрся на побережье? Как ты жить вообще собираешься, если воды боишься? Ведь из тебя только рыбак может выйти, больше никто.
Сам он окунался в море регулярно, так как баню, за которой любил прятаться Коля, никогда не топил. И не только потому, что не было денег на дрова, а просто по причине абсолютного и бесповоротного пофигизма. Смыть слой грязи можно было и в набежавшей волне, а о гигиене Костыль не заботился. Коля же в то время не мылся вовсе.
– Океан – это сущность жизни, – говорил пьяный старик, раздеваясь на берегу догола. – Он нападает на тебя, свирепствует, хочет уничтожить, стереть с лица земли, но это лишь видимость. Океан закаляет тебя, делает сильнее. Он накрывает тебя своими волнами, чтобы ты выстоял, чтобы упав, поднялся снова. Никто меня не научил тому, чему научил он.
Обнажившись, старик садился на гальку, откладывал костыль в сторону и в несколько коротких рывков перемещался в воду. Побарахтавшись у берега, он отталкивался от дна единственной ногой и, мощно работая сильными руками, заплывал далеко в море – так далеко, что иногда Коля терял его из вида. Выбравшись на берег, Костыль одевался. После купания он чувствовал себя лучше: мышцы обнаруживали в себе крепость и упругость, лицо становилось застывшим и восторженно-серьёзным, а ветер развевал седые волосы – он был даже красив в такие моменты, этот спивающийся инвалид.
Его убили двое подростков, которых беспечный старик пустил к себе на ночь. Ночь растянулась на неделю, а затем они его зарезали. Коле они казались тогда большими и взрослыми дяденьками. Помнится, он не очень испугался, глядя, как они планомерно всаживали в него ножи – почему-то не верилось, что они сделают подобное и с ним. Они и не сделали, а даже предложили Коле уйти вместе с ними. Он отрицательно мотал головой и мычал. Они посмеялись над ним, немного побили, а потом ушли. Дня через четыре Колю обнаружили какие-то люди и сдали в приют.
Именно там он научился говорить. Было ему лет восемь, и первое своё слово он запомнил очень хорошо. Это было слово «бля». Воспитательница дико обрадовалась, услышав его. Она решила поработать с Колей именно в этом направлении, и довольно быстро он освоил ещё дюжину матерных слов и пару трёхэтажных выражений. Версия, что он врождённый дебил, отпала – его стали пускать на занятия. Вскоре он научился произносить не только крепкие выражения.
Через год он уже умел читать, и чтение по-настоящему увлекло его. За то время, что он находился в детском доме, он перелопатил кучу книг. Читал не только художественную литературу, но и многотомные научные труды. В пятнадцать лет, за две недели до получения диплома о неполном среднем образовании, который ему собирались дать не за успехи в учёбе, а лишь для того, чтобы он имел возможность поступить в училище, Коля сбежал. Искали его не особо усердно, но через пару лет всё же поймали – он украл тогда поросёнка в одной из деревень. После этого происшествия его чуть не посадили в колонию и выдали паспорт. Хотели отправить в армию, но он сбежал опять. Дороги Приморского края снова позвали его. Очутившись на свободе, он первым делом хотел выкинуть паспорт, но сознание некоей его значимости успело проникнуть к тому времени в его голову, и паспорт он оставил.
Выбираться к морю в его планы не входило – он даже испугался, увидев однажды перед собой бескрайнюю водную гладь. Но у воды было легче прокормиться, и он остался промышлять в прибрежной зоне.
Оно шумело перед ним и сейчас – огромное, злое, беспощадное. Лишь крики птиц вторили биению волн. Небо с утра заволокло тучами, царил сумрак. Коля сидел на поваленном стволе дерева, гладком и скользком, и смотрел на воду.
– Тебе никогда не войти в неё, – раздался за спиной сдавленный старческий шёпот. – Ты даже приблизиться к ней боишься.
– Ну и что, – вяло отозвался он. – Мне незачем в неё входить. Я не рыба.
– Ты прекрасно знаешь зачем, – шептала старуха. – Ты – ничтожество, и море доказывает тебе это.
– Пусть. Я не хочу с ним бороться.
– Просто не можешь. Каким же убогим и жалким должно быть существо, которое не осмеливается шагнуть в море! Я всегда удивлялась: как те, кто ответственен за человеческие субстанции, допустил появление на свет такого урода?
Коля не ответил, лишь печально оглянулся. Старая Сука выковыривала грязь между пальцами ног. Заметив его взгляд, она омерзительно улыбнулась. Вновь возникла уже впереди, стоящей.
– Смотри! Смотри! – показывала она на море. Её дряблые груди тряслись, а отвисшая задница хлюпала о ляжки. – Ты видишь это?
Коля всмотрелся в горизонт.
– Вон там, под той тёмной тучей, видишь?!
Несколько секунд он вглядывался вдаль и, наконец, почти невидимая и постоянно пропадавшая не то от игры света, не то закрываемая волнами, среди водной ряби обозначилась тёмная точка.
– Катер! – крикнула старуха. – Рыбаки!
Коля привстал, чтобы убедиться в правоте её слов. Это действительно был рыболовецкий катер. Артельный причал располагался недалеко – примерно в километре. Там, на ветхом складе, представлявшем собой сарай с множеством дыр и лазов, рыбаки сгружали свой улов. Находиться он там мог по несколько дней и от того, была ли на складе рыба, зависело пропитание нескольких бездомных, промышлявших на берегу воровством. Одним из них был Коля.
– Едут, едут, – пританцовывала Старая Сука. – Будет нам еда!
– Я добуду её без тебя, – огрызнулся Коля.
– Чёрта с два! Ты беспомощный, как кусок мяса. Я вообще не понимаю, как ты ещё жив. Даже твой любимый Костыль был приспособлен к жизни больше, чем ты.
– Я не любил его.
– Но ведь тебе было жалко его?
– Нисколько.
– Ты врёшь. Ты врёшь постоянно. Всё время, что я тебя знаю.
Тёмная точка увеличивалась. В ней уже отчётливо можно было распознать судно.
– Причалит через десять минут… – бормотала старуха. – Час будут разгружать… Стемнеет к тому времени.
– Ну и к лучшему.
– А ты не сдохнешь от голода?
– Нет, у меня есть.
– Что у тебя есть?
– Хлеб есть.
– Ах ты заботливый! – дрябло засмеялась она. – Кусочек хлеба припас на чёрный день.
Коля достал из пакета, валявшегося у ног, ломоть хлеба. Он был покрыт несколькими ошмётками колбасной кожуры с тонкими прослойками мяса. Вцепившись в хлеб зубами и откусив от него изрядную часть, он принялся сосредоточенно жевать. Старая Сука скалилась, глядя на него. Стоптанные ботинки, на которых остановился его взгляд, совершенно пришли в негодность. Подошва на одном из них держалась лишь на трёх точках клея, готовая в любую секунду отвалиться. Подошва второго была покрепче, зато из ботинка выглядывали пальцы. Мечта о новой обуви была единственной, кроме традиционных фантазий о еде, которая посещала его в последние недели. Остальная одежда, особенно брюки и рубашка, были ещё ничего, вполне крепкие и совсем без дыр. Плох был свитер, дыр на нём значилось предостаточно, но свитер волновал его сейчас не так, как обувь – всё-таки было лето, и тёплая одежда требовалась лишь по ночам. Днём можно было обойтись без свитера.
Коля поднял с земли свёрнутый в трубку журнал «Наука и Жизнь» и погрузился в чтение. Читать, сидя на стволе, было неудобно. Он уселся на землю, вытянул ноги и положил голову на чурбан. Предложения складывались в абзацы, абзацы в страницы и когда статья приближалась к концу, он незаметно для себя задремал. Журнал опустился на грудь, руки съехали на землю, голова повернулась набок. Взор помутнел и какой-то блёклый, не проявленный сон с отсутствием героев и сюжета, посетил его сознание.
– Вставай! – трясла его Старая Сука. – Уже вечер.
Коля приподнялся на локте и осмотрелся. День погрузился в сумерки, ни одного судна в море не наблюдалось. Он спрятал журнал под камень, положил в карман заранее припасённый пакет, а в кулаке сжал нож.
У склада Старая Сука предупредительно шепнула ему на ухо:
– Один или двое ещё здесь. У катера.
Коля осторожно выглянул из-за угла. Чёрное, безжизненное судно покачивалось на прибрежных волнах. Рядом с ним действительно кто-то находился: огонёк сигареты выдавал присутствие человека. Человек был один. Возможно, это был сторож.
Вернувшись к лазу у противоположной стены, Коля около получаса выжидал. Окончательно стемнело.
– Давай! – подтолкнула его в бок Старая Сука. – Пора.
Коля просунул голову в проём. За головой переместилось туловище, затем и ноги. Он поднялся и на ощупь направился к ближайшему контейнеру. Всего на складе их стояло штук тридцать. Первые два оказались пустыми. Лишь в третьем, наполняя его лишь на четверть, обнаружилась рыба. Скользкие рыбины выскальзывали из рук, пакет шуршал, Коля нервничал.
Наполнив пакет, он перелез через борт контейнера, спрыгнул на землю и прокрался к лазу. Странное ощущение родилось где-то в позвоночнике, ощущение, что происходит что-то не то. Переварить его и сделать выводы времени не хватило. Чей-то массивный и тяжёлый сапог резко и яростно сблизился с головой. В глазах потемнело. Коля уткнулся лицом в землю и накрыл голову руками. За первым ударом последовали другие.
– Вот он, здесь! – крикнул человек.
– Ща я!.. – подбегая, отозвался второй.
Удары посыпались с двух сторон. Коля застонал. Он потянулся к карману, где лежал нож, но, едва убрав руку от лица, тут же получил удар в скулу. Удар на счастье оказался смазанным, сапог лишь чиркнул по щеке. Нож достать удалось. Коля выхватил его, наугад махнул рукой в сторону одного из бьющих и, перекатившись на бок, метнулся в сторону.
– У него пика! – зычно рыкнул один из рыбаков.
Нападавшие мужики на секунду стушевались и Коле удалось встать. Тёмные, сгорбленные силуэты рыбаков колыхались поблизости.
– Режь их, режь! – завизжала Старая Сука.
Коля сделал выпад.
– Убью на хер! – крикнул он.
Рыбаки отшатнулись. Он нащупал на земле пакет, схватил его и, распрямившись, рванул наутёк.
– Крови! – вопила старуха. – Хочу крови!
Какое-то время за ним бежали. Коля оглядывался на бегу, ноги заплетались, он спотыкался и едва не падал. Два тёмных силуэта постепенно отстали. У посёлка он остановился. Сердце бешено колотилось в груди, лёгким не хватало воздуха.
– Давно так не носилась, – хрипло дышала сбоку Старая Сука.
Коля лишь кивнул на её слова.
– А рыбы совсем мало осталось, – заметила она.
Он ощупал пакет – рыбы в нём тряслось не больше половины. Однако даже с этим количеством вылазку можно было считать удачной – добычи хватало на три-четыре дня.
– Да убери ты деревяшку эту! – энергично давала советы Старая Сука, когда он разводил костёр.
– Отстань! – отмахивался он от неё.
– Ох ты, ох ты! – злобно щурилась старуха. – Водки хлебнул что ли?
Коля молчал.
– Смотри у меня! Я тебе покажу, кто тут главный.
– Погоди… – шептал Коля. – Придёт день, я с тобой разделаюсь.
– Что ты бормочешь?! – повысила голос Старая Сука. – Разделаешься?..
Она недоумённо, со скорбной миной на лице трясла головой.
– Неблагодарный, – бормотала она. – Неблагодарный щенок. Ты – мой пасынок, я веду тебя по жизни. Без меня ты бы сдох сразу после рождения.
– Настанет! Этот день настанет! – тянулся Коля за бутылкой и делал очередной глоток. – Он будет прекрасен, он будет велик. День, когда ты сдохнешь, курва!
– Я буду вынуждена наказать тебя.
– Я тебя не боюсь.
Она погрузила его в припадок. Всё началось с головной боли – она была огромной и невыносимой. Потом пришли судороги. Тело передёргивалось, он катался по земле и рычал. Пена, вперемежку с кровью, текла по подбородку.
– Вот видишь, – успокоившись, гладила его по голове Старая Сука. – А всё от чего: всё от гордыни. Пренебрегаешь помощью той, кто тебя любит, возносишься выше, чем ты есть – вот и боль, вот и муки. Пообещай мне, что это не повторится.
– Обещаю, – покорно отвечал Коля.
– Обещаю что? – скалилась старуха.
– Обещаю, что этого не будет.
– А чего не будет? – не унималась Старая Сука.
– Больше не буду обижать тебя.
– Вот так-то, – улыбалась она. – Ты – ничтожество. Выблядок. Так ведь?
– Да, – кивал Коля. – Я ничтожество. Я выблядок.
Старуха облегчённо вздохнула.
– Урок вроде бы усвоен. Не заставляй меня применять такие меры.
Она подносила куски жареной рыбы к его рту. Смотрела, как он проглатывал их и радовалась, словно девочка.
– А сейчас потрахаемся, – шепнула ему на ухо.