«Воспитание матросов на Флоте, дело архиважное.
Им занимаются от подъема до отбоя и, даже ночью, когда все спят.
Ибо матрос существо непредсказуемое, склонное ко всяческой бузе и вольнодумству.
Кто, как не они, кидали офицеров за борт на броненосце «Князь Потемкин-Таврический», пуляли из главного калибра «Авроры» по Зимнему, или орали «караул устал!», при первых зачатках демократии в России?
Известное дело – матросы.
Кто дул спирт из гирокомпасов и торпед в годы войны на кораблях, понижая их боевую мощь, или ходил в атаки на берегу с черным матом и «полундрой», вместо патриотического лозунга «За Родину»?
Та же братия.
А кто ломает новую технику в море, спит на вахте и при первом удобном случае удирает в самоход, чтобы там пьянствовать и идейно разлагаться?
Они же».
Примерно так думал помощник командира ракетного подводного крейсера «К-450», размеренно скрипя ботинками по снегу в сторону одной из казарм жилого городка флотилии.
Упрятанный в тени высящейся справа скальной гряды, он парил уложенной на ряжах змеистой теплотрассой, сонно мигал уставшими за ночь фонарями и пялился на залив сотнями еще темных окон.
– Т-экс, – сказал помощник, остановившись у высокого крыльца и поддернул рукав шинели.
Фосфорицирующие стрелки показывали без четверти шесть, и он довольно хмыкнул.
Со дня на день, в базе ожидалось прибытие высокой комиссии во главе с Министром обороны маршалом Гречко, и на последнем совещании в штабе, командующий призвал офицеров не ударить в грязь лицом.
– Все что железное – покрасить, где торчит – загнуть, а матросов повсеместно окучивать! – завершил он свое выступление.
И на следующее утро все вокруг стало благоухать кузбаслаком и суриком, а на пирсах в умелых руках зазвенели аварийные ломы и кувалды.
Что же касается «окучивания», то в казармах было введено круглосуточное дежурство офицеров, и помощник, заступил на него первым.
Поднявшись по гулким ступеням на пятый этаж, он потянул на себя массивную дверь, с табличкой в/ч53117 вверху и ступил в просторный холл, с длинным рядом матросских шинелей и шапок на вешалке, и клюющим носом дневальным, сидящим на тумбочке.
– Бах! – пушечно хлопнула за спиной помощника дверь.
– Шурх, – спрыгнул дневальный с крышки.
– Товарищ капитан-лейтенант… – забубнил он в следующую секунду, приложив к шапке руку.
– Два наряда, – растопырил перед ним помощник пальцы, и, стянув с рук перчатки, монолитно двинулся к темнеющему справа высокому проему.
За ним, в фиолете ночного освещения, теряясь вдали, матово светился широкий проход, по обеим сторонам которого высились в два яруса койки, со стоящими перед ними банками*, увенчанными аккуратными квадратами сложенных поверху матросских роб.
– Хр-р-р, – разноголосо витало в воздухе.
Дойдя до второго проема кубрика, за которым виднелась длинная кишка коридора, помощник удовлетворенно хмыкнул, сделал оверштаг* и пошагал обратно.
У тумбочки, рядом с дневальным, уже в в робе и тапках, стоял взъерошенный строевой старшина Юркин и хмуро взирал на помощника.
– Качественно спите, вместе с дневальным, – наклонился к нему помощник и перевел взгляд на висящую вверху радиоточку.
Там что-то щелкнуло, захрипело, и в помещении возникли звуки метронома.
– Подъем – бросил помощник старшине с последним, и тот кивнул застывшему рядом дневальному.
– Подъем! Команде вставать!! – по петушиному заголосил матрос, а радиоточка разродилась Гимном.
Союз нерушимый республик свободных,
Сплотила навеки великая Русь!
Да здравствует созданный волей народов
Единый, могучий Советский Союз!
решительно пели мужские и женские голоса, и им вторили скрип и пляска железных коек.
Спавшие на верхних ярусах отбрасывали одеяла на спинки и ловко сигали вниз, после чего, сунув ноги в тапки рысили к банкам* и лихорадочно напяливали на себя робы, на нижних сонно ворочались, бурчали и непотребно лаялись.
– Команде приготовиться к утренней физзарядке! Форма одежды в робах и шапках! – сипло проорал Юркин и сделал движение в сторону коек.
– Стоять, – осадил его помощник и стал засекать время.
Через пять минут, зевая и почесываясь, четыре десятка здоровых лбов, переминаясь с ноги на ногу, стояли выстроенные вдоль коек.
– Веди, – милостиво кивнул старшине помощник, Юркин грозно рыкнул, и вся команда, во главе с ним, дружно загремела сапогами к выходу.
Впрочем, не вся.
На нижних к проходу койках, размеренно сопя носами, мирно почивали укутанные в казенные одеяла, пять тел.
– Гм-м, – пожевал губами помощник, потом вздохнул и направился от тумбочки в ту сторону.
Далее его рука сделала мускульное усилие, и первое, с матрацем тело, с грохотом полетело на проход. То же поочередно было проделано с остальными, после чего офицер отмахнул летающий вокруг него пух, стряхнул пальцами с ворота шинели какие-то пылинки и, с чувством выполненного долга, неторопливо обернулся.
Последний любитель сна, на ходу вскочив в робу, и зажав подмышкой ботинки, резво галопировал к двери, развивая похвальное ускорение.
– Годки, мать вашу, – проводил его взглядом рысьих глаз помощник и направился по проходу в сторону офицерского коридора.
Отперев дверь своей каюты, он вошел внутрь, щелкнул выключателем, определил шинель с фуражкой в шкаф и зазвенел ключами у высокого металлического сейфа.
А чуть позже, нещадно дымя и шевеля губами, помощник активно долбил двумя пальцами по клавишам расхлябанной машинки.
Когда он отпечатал и выдернул из машинки второй документ, значительно озаглавленный «Расписание нарядов», со стороны матросского кубрика раздался топот многочисленных ног, неразборчивое бубнение и сиплый бас строевого старшины.
Взглянув на часы, помощник отодвинул от себя машинку и надавил на стене, закрепленную там кнопку.
Вслед за этим в коридоре послышался бодрый галоп, который резко оборвался у двери, потом в нее осторожно постучали, и в проем воткнулась голова дневального.
– Юркина ко мне! – последовал рык.
– Есть! – вякнула голова и исчезла.
Через минуту в каюте возник тяжело сопящий Юркин и изобразил строевую стойку.
– Все 3 км пробежали?
– Точно так, товарищ капитан-лейтенант, все!
– А годки?
– И они тоже!
– Ну-ну – недоверчиво пробурчал помощник. – Давай, организовывай приборку.
Когда спустя полчаса, команда была построена для перехода на завтрак, помощник снова неспешно прошелся перед облаченными в черные шинели и шапки моряками, окинул взглядом образцово «отбитые» койки и до блеска надраенную палубу, после чего встал в центре.
– Не вставшие по подъему, два шага вперед!
Вслед за этим послышались несколько шлепков по плечам, и из второй шеренги материализовалась утренняя пятерка.
Все мордастые, в остроносых хромачах и с золотистыми лычками на плечах.
– Команда равняйсь! Смир-рна! – рявкнул помощник и вскинув к фуражке руку.
– За нарушение распорядка дня и разгильдяйство, всем по три наряда на работу!
– Есть…, есть три …, невнятно пробурчали в ответ.
– Не слышу!
– Есть три наряда на работу! – оглушительно рявкнули пять глоток.
– Вот так-то лучше, – благодушно изрек помощник и кивнул Юркину, – веди на завтрак.
Потом был обычный день, с подъемом флага и проворотом оружия на лодке, получением «фитилей» от командира и выбиванием расходных материалов у «тыла» для очередного выхода в море, а также еще множеством дел, сопутствующих его беспокойной должности.
Незадолго до ужина, наскоро перекусив в поселке, помощник, снова сидел в своей каюте и долбил на машинке очередные формуляры.
Краем уха он слышал, как с камбуза с веселыми криками вернулась команда, потом экипажный магнитофон голосом Высоцкого захрипел «капитан, никогда ты не станешь майором!» и, в унисон с ним, по столу звонко защелкали костяшки домино.
А спустя час, в вечерние звуки казармы вплелись новые.
Сначала раздался виртуозный мат, затем вой и что-то с грохотом упало.
– Кончай бузить! – заорали сразу несколько голосов, потом затопали и Высоцкий прохрипел, «Ой Вань, гляди какие клоуны, рот хоть завязочки пришей!»
Помощник скривился, ткнул сигарету в пепельницу и решительно шагнул к двери.
Из полумрака коридора ему открылся ярко освещенный кубрик, перевернутый стол, с россыпью костяшек на полу и резво бегающая вокруг группа.
– Убью суки! – пьяно орал преследующий ее жилистый старший матрос и вращал над головой вздетой на руку массивной банкой*.
– Гарифулин! – эхом пронеслось по кубрику, и буян озадачено остановился.
– Ко мне! – заложив руки за спину, вышагнул из тени помощник.
С видом сомнамбулы, старший матрос тихо поставил банку, громко икнул, и, как кролик к удаву, заскользил в сторону помощника.
– Прошу, – сделал тот радушный жест, и они поочередно исчезли за дверью.
В кубрике возникла напряженная тишина, нарушаемая шелестом вертящейся вхолостую бобины.
А спустя минуту в каюте помощника что-то упало вторично, затем в коридоре всплеснул свет и в кубрик четко промаршировал Гарифулин.
У своей койки он застопорил ход, быстро разобрал постель, затем разоблачился и, аккуратно сложив робу, нырнул под одеяло.
– Хр-р! – спустя минуту раздался богатырский храп.
– М-да, быстро он его, – переглянулись присутствующие и дружно заржали.
Затем «козлисты»* вооружили стол и продолжили партию, а кто-то установил на «Комету» новую бобину.
И осталось лицо, и побои на нем,
И куда теперь выйти с побоями…
чувственно изрек всенародный бард, и всем стало хорошо.
А без четверти шесть следующего утра, вместе с менявшим помощника минером, в казарму нагрянул замполит, лично проконтролировать подъем и зарядку.
– Ну, как тут у тебя с воспитательным процессом, Михал Иваныч? – поинтересовался он.
– Окучиваешь?
– Еще как, – солидно изрек помощник.
– Вчера, например, боролся с сорняками.
Примечания:
Оверштаг – в данном случае поворот кругом.
Банка – табурет.
Годок – старослужащий на флоте. (жарг.)
Козлисты – любители игры в домино. (жарг.)