Наступило время прощаться. Пастор взял с молодых людей слово, что они опять приедут к нему в гости, как только у них появится свободное время.
– По воскресеньям ведь не учатся, – робко заметила Христина.
Тотчас было решено, что молодые люди приедут в первое же воскресенье, следовательно, расставались они только на три дня. Когда студенты сели на коней, Юлиус с тоской посмотрел на Христину. Потом его взгляд остановился на шиповнике, который он передал ей через Лотарио; он очень хотел забрать этот цветок, после того как он побыл некоторое время у Христины. Но она сделала вид, что не заметила этого, и сказала с улыбкой, подавая ему руку:
– Значит, до воскресенья?
– Надеюсь! – ответил он. – Если только со мной не случится какое-нибудь несчастье, – прибавил он шепотом.
– Какое же несчастье может случиться с вами за эти три дня? – спросила она, побледнев.
– Кто знает! – ответил Юлиус полушутя-полусерьезно. – Но если вы пожелаете, чтобы я избежал всех опасностей, то вам это сделать легко, ведь вы ангел. Вам стоит только помолиться за меня Богу. Например, завтра, во время проповеди.
– Завтра? Во время проповеди? – повторила удивленная Христина. – Слышите, папа, о чем просит меня господин Юлиус?
– Я всегда учил тебя молиться за наших гостей, дочь моя, – заметил пастор.
– Но впридачу к молитве серафима мне не хватает еще талисмана феи, – добавил Юлиус и опять посмотрел на шиповник.
– Право же, – сказал Самуил, – нам давно пора ехать, хотя бы и за этими невинными опасностями. Масса людей ежедневно подвергается разного рода угрозам. В сущности, каково истинное назначение смертных? Умереть!
– Умереть! – воскликнула Христина. – О, господин Юлиус, я непременно помолюсь за вас, хотя я все-таки думаю, что вам ничего не угрожает.
– Прощайте, прощайте, прощайте, – с нетерпением повторял Самуил, – едем, Юлиус, едем же!
– Прощайте, мой друг! – крикнул Лотарио.
– Хочешь дать ему на память свой цветок? – спросила мальчика Христина, подавая ему шиповник.
Затем девушка взяла малыша на руки, поднесла его к лошади, и растроганный Юлиус взял цветок.
– Благодарю, до свидания!
И, еще раз помахав рукой Христине и ее отцу, он пришпорил коня и поехал крупной рысью. Самуил поскакал за ним, и минуту спустя друзья были уже далеко. Отъехав шагов на пятьдесят, Юлиус обернулся и увидел Христину, она также обернулась и послала ему последний прощальный привет. Каждый из них уже сознавал, что оставляет другому частичку своей души.
Молодые люди быстро преодолели четверть мили, но за это время не обменялись ни словом. Дорога была прелестная. По одну сторону тянулись горы и лес, а по другую текла река Неккар, отражая в своих тихих, прозрачных струях небесную лазурь. Жара спала, и вечернее солнце заливало розовым светом деревья и кусты.
– Вот чудный вид! – воскликнул Самуил.
– И его приходится менять на шумные улицы и дымные трактиры, – вздохнул Юлиус. – Я решительно не гожусь для ваших оргий, для всех ваших ссор и сумятицы. Я рожден для спокойной жизни в деревне и для тихих радостей…
– И для Христины! Ты забываешь самое главное! Девочка эта – премиленькая, да и колдунья тоже. Я думаю, как и ты, что недурно было бы снова наведаться в это место. Но из того, что нам попалось такое славное птичье гнездышко, еще не следует, что надо раскисать. Напротив, с завтрашнего же дня примемся за учение, а потом будем думать и о воскресенье. Только бы пережить все, а там, бог даст, хватит еще времени и на деревенские идиллии, и на любовь. Пока же не будем забывать, что мы – мужчины.
Остановившись в Неккарштейнахе выпить пива и дать отдых коням, они двинулись дальше, и было еще совсем светло, когда они въехали в Гейдельберг. На всех улицах и во всех окнах гостиниц мелькали студенты. Знакомые кланялись Самуилу и Юлиусу. Самуил, по-видимому, пользовался глубоким уважением – все почтительно его приветствовали. Но когда он очутился на главной улице, то уважение сменилось восторгом, а въезд его превратился в триумфальное шествие.
Студенты всех сообществ – и «мшистые дома», и «простые зяблики», и «фуксы»[2], и «лошадки»[3], – все они высыпали к окнам и дверям, махая фуражками и отдавая честь бильярдными киями. Все распевали знаменитую песню «Кто спускается там по холму?», оканчивающуюся словом «Виваллераллера». Самуил крикнул толпе:
– Довольно! Что вы так шумите и беснуетесь? Посторонитесь, а то мы не сойдем с коней!
Но толпа не расступалась. Все наперебой хотели принять у Самуила коня и отвести его в конюшню. Один из студентов, лет тридцати, выбежал из гостиницы и закричал:
– Расступитесь! Здравствуй, Самуил! Ура! Наконец-то ты вернулся, великий человек!
– Здравствуй, Трихтер, здравствуй, мой милый, сердечный друг, – отозвался Самуил. – Меня очень трогает твой восторг. Позволь мне только сойти с коня. Готово! Пускай Левальд отведет его. Ты что же, дуешься? Да, я знаю, Левальд всего лишь обыкновенный товарищ. Но недурно бывает иногда и королю сделать что-нибудь для простого смертного. Ты же иди с нами, с Юлиусом и со мной, в дом коммершей[4].
То здание, которое Самуил назвал домом коммершей, было гостиницей «Лебедь», главной гостиницей в Гейдельберге, у двери которой он остановился.
– Из-за кого собралось так много народу? – спросил Самуил у Трихтера. – Разве меня ждали?
– Нет. Это празднуют начало пасхальных каникул, – ответил Трихтер, – ты приехал как раз вовремя. Идет коммерш фуксов.
Метрдотель, уже предупрежденный о приезде Самуила, прибежал немедленно – он гордился таким гостем и заискивал перед ним.
– Ого! Вы опоздали, – заметил ему Самуил.
– Простите, но сегодня вечером мы ожидаем его королевское высочество, принца Карла-Августа, сына баденского курфюрста, он отправляется в Штутгарт и проедет через Гейдельберг.
– А мне что за дело? Он принц, а я король.
Юлиус подошел к Самуилу и шепнул:
– Разве присутствие принца помешает нам?
– Я полагаю, как раз наоборот.
– Прекрасно! Значит идем!
Самуил, Юлиус и Трихтер пошли на студенческий бал, который Трихтер назвал коммершем фуксов.