Хочет, чтобы Исаева была рядом. И плевать на то, что в академии она его снова игнорирует.
Басы звучавшей в квартире Титова музыки толкают воздух вверх и рассеивают его вибрацией по периметру помещения. Ева раскачивается с ними в такт и, не зная меры, пьет шампанское. Она веселится в компании его друзей, поодаль от самого Титова. Только взглядом практически беспрестанно сохраняет с ним контакт. Так часто поступают дети. Играя и забавляясь, они пытаются держать связь с родителем.
С тем, в ком нуждаются. Кому доверяют.
Титов глотает водку и делает глубокий вдох. Смотрит на представление, что устроила Ева, до последнего оставаясь сторонним наблюдателем. Прикрывая веки, она танцует под жесткий хип-хоп брутального Kanye Westa. Вливается в атмосферу эмоционального краха и вседозволенности, что тот пропагандирует. Кружась на носочках, вращает над головой стреляющей белой пеной бутылкой. Пьет из горла.
Улыбается.
Искренне Ева очень редко улыбается. И Титов… неожиданно понимает, что любит смотреть на ее улыбку.
Она, мать вашу, сводит его с ума.
В отличие от Исаевой, он старается контролировать количество выпитого. Ему нельзя сильно напиваться. Черт возьми, не рядом с ней. Он должен сохранять хоть какой-нибудь контроль.
Только вот… Смотреть на нее и не пьянеть – очень сложно.
Эмоции захлестывают. Хочется тупо ужраться в хлам.
Отставив пустую рюмку на столешницу, втягивает носом воздух. Сцепив руки в замок, в очередной раз встречается с Евой глазами.
У него, бл*дь, дрожь по коже. Лишь от одного ее взгляда.
Она же улыбается, не имея представления о том, что у него, мать вашу, подгибаются колени.
– Красивая, – говорит прислоняющийся к барной стойке парень, не вкладывая при этом в свои слова никакого скрытого смысла. – Я бы даже сказал, нереально красивая. Местная?
Титов закусывает нижнюю губу, медленно поворачивая голову к говорившему. Макс Халюков, темноволосый парень со смуглой кожей и узким разрезом глаз, по прозвищу Мексиканец. Адам внезапно испытывает к нему резкую антипатию, которой ни разу не возникало до этого момента.
– Она не для тебя.
Брови Мексиканца приподнимаются, а взгляд становится чуточку осмысленней.
– Не для меня? А что, для тебя?
Напрягая челюсти, Титов прикусывает язык. Пытается сдержать хлынувшую горячими волнами ярость. Его ноздри расширяются, брови сходятся на переносице, а скулы выделяются острее.
– Просто закрой свою пасть и смотри в другую сторону, – угрожающе выталкивает он.
– Э-э-э… Ладно-ладно, Тит. Я понял… Ты и она…
Адам останавливает словесный поток одним лишь взглядом.
– Нет никаких «я и она», – произносит это и злится еще сильнее. – Просто ее нельзя трогать. Что тут непонятного?
Макс заторможенно моргает.
– Я понял, – рассеянно произносит он. – Наверное.
– Тогда свали нахр*н, Мексиканец.
– Ок. Пойду, забью косячок… Нахр*н…
У Титова не получается оставаться трезвым.
Наливает себе новую стопку водки и залпом выпивает. С мрачным видом слизывает ее с губ. Смотрит на Еву и предвкушает тот момент, когда они останутся с ней наедине. Момент, когда она будет принадлежать лишь ему одному.
Он так и не решился ее отрезать. Нет, он пошел другим путем.
Входит в жилище Марии Иосифовны без стука.
– Мне нужно что-нибудь против Исаева, – упирая руки в узкие бедра, останавливается прямо перед женщиной.
Она невозмутимо поправляет отрез цветастой ткани под лапкой швейной машинки и только после этого встречается с непризнанным внуком взглядом.
– Решил принять войну, значит, – не спрашивает, констатирует.
Титов сжимает челюсти, играя желваками, и нетерпеливо повторяет свою просьбу.
– Что-нибудь отличительное и важное о Павле Исаеве. Если не можешь помочь, говори прямо.
Бледно-голубая радужка на фоне желтых белков старухи выглядит сегодня совершенно бесцветной. И когда ее взгляд задерживается на Адаме, он невольно задается вопросом: были ли глаза его отца такими же бледными и холодными?
– Мне бы следовало тебя остановить. Но я вижу, что все мои слова будут бесполезными…
– Именно поэтому мы обойдемся без твоей вынужденной заботы и притворных сантиментов. Если пожелаешь, я куплю у тебя нужную мне информацию. Ты же занималась этим раньше?
Мария Иосифовна поднимается и упирается кулаками в стол.
– Плоская черная книга или, может быть, какая-то бизнес-папка… Что-то черное и гладкое. С белым стикером в левом нижнем углу. Печатная надпись «ААА-03». Внутри – цифры, таблицы, имена людей… Исаев эту книгу прячет и маниакально оберегает.
– Ты можешь сказать, где он ее прячет?
– В своем домашнем сейфе. Но, будь осторожен, Адам, эта информация не только Исаева способна уничтожить. Эта черная папка – ящик Пандоры для всего города.
Титов пошел и взял этот «ящик». Прямо из дома Исаева.
Информация, что там находится – это не черным по белому обвинительный приговор. Чтобы самостоятельно расшифровать полученный материал, потребуется какое-то время. И Адам полон решимости сделать это, во что бы то ни стало. Сегодня он не стал отменять договоренность провести вечер с компанией. Но завтра ему ничего не помешает заняться «грязными делишками» Исаева.
Наконец, глубоко за полночь, когда в квартире Титова стихают музыка и посторонние голоса, разворачивается стремительная кульминация этого длинного декабрьского дня. Ева подходит к Адаму вплотную, и он, опуская ладони ей на талию, настороженно хмурится и вопросительно приподнимает одну бровь.
– Адам, – ее голос звучит мягко и протяжно.
Она снова это делает – смакует его имя.
– Как я смотрю, ты сегодня в ударе? Что-то случилось? Дома? – старается не выдать волнение ни вербально, ни визуально.
Конечно, Исаевой не нравятся его вопросы. Ее взгляд темнеет, а голос становится на несколько тонов ниже.
– Сегодня я в поисках крови. And… I am very hungry[1].
Титов с опаской прищуривается. Он сам готов ее сожрать.
– Ты хочешь моей крови, Ева?
– Очень, Адам.
«Очень…» – эти звуки из ее губ срывают ему башню. Но это так приятно и заманчиво, что он повторяет, в надежде, что она сделает то же самое.
– Очень?
– Очень-очень.
– Ммм… – закусывает свою губу, впиваясь взглядом в ее рот.
И когда ее язык скользит по этой мягкой манящей плоти, совершает аналогичное движение своим языком.
Исаева усмехается и, отстранившись, проходит в ванную комнату. Он следует за ней. Сглатывает, наблюдая за тем, как она склоняется, чтобы заткнуть сточную пробку. В таком положении ее бедра кажутся округлее, а талия, напротив, еще тоньше. Ягодицы выпирают, натягивая ткань темных джинсов до упора.
Адам глубоко вдыхает и, пересекая помещение, прижимается к ее заднице пахом. Когда Ева прогибается и мягко стонет, он прекрасно представляет, какое желание ею завладевает. Откидывая голову назад, она выпрямляется, и Титов прижимает ее спину к своей груди. Вдыхает ее запах и шумно сглатывает.
Но Исаева снова выскальзывает из его рук. Оборачивается и долго смотрит ему в глаза. В ее взгляде не плещутся привычные дерзость и азарт. Она выглядит так же, как в ту ночь, когда Титов тайно пробрался в ее спальню, будто находится в замешательстве. Словно не знает, как вести себя с ним.
И Адам тоже не знает. Он все еще не понимает, как жить с теми чувствами, что у него к ней появились.
Титов пьян, взволнован и возбужден. Это не самое лучшее сочетание. Вот только он не может находиться рядом с Исаевой и не касаться ее.
Делает шаг. Смотрит на Еву сверху вниз. Она намного ниже ростом. По комплекции и физической силе значительно ему уступает. Но, черт возьми, все-таки она его превосходит.
– Ты должен выйти. Я хочу принять ванну, – указывает на парующую в эмалированной чугунной емкости воду.
А он хочет ее руки на своем теле. И ее губы тоже.
Обхватывает лицо Евы ладонями. Ведет рукой от лица к затылку. Слегка зажимает волосы, устанавливая непрерывный зрительный контакт. Без предупреждения врывается в ее душу глазами. Вкладывает в свой взгляд всю силу своих эмоций. Без фильтров и привычной лжи.
[1] I am very hungry – Я очень голодна.