Открывая глаза, Ева встречается с темнотой. Не различая предметов или хотя бы очертание помещения, инстинктивно захлебывается тревогой. Ощущая, как безумно начинает колотиться сердце, а ускорившееся дыхание поэтапно приподнимает грудь, сталкивается с осознанием произошедшего.
«Адам… Адам… Адам… Адам… Адам… Адам…»
«Я же тебя погубила…»
Горло продирает мучительный стон. Глаза обжигают слезы. Не может справиться с мыслью, что Адам… Душевная боль распирает ее грудную клетку, разрывая мышцы и ломая кости. Она не имеет ограничений. Не знает жалости.
«Кто-нибудь… остановите это…»
Измученное тело сотрясают беззвучные рыдания.
Ева чувствует себя так, будто умерла и прошла часть судебно-медицинского вскрытия, вернувшись к жизни где-то в середине процесса. Рассеченная. Разбитая. Распотрошенная. Не имеющая возможности даже дышать, настолько это оказалось болезненным.
Но она все еще дома. Дома…
Определяет свое нахождение по ненавистному ей затхлому запаху. Она знает, какой комнате принадлежит эта ароматическая комбинация пыли, старости и сухих веток душицы. Здесь давно нет ни душицы, ни предметов одежды, которой ее перекладывали. Только запах, навечно впитавшийся в каждый миллиметр помещения.
Ароматы являются первоклассными раздражителями памяти. Они загружают старые архивы, хочешь ты того или нет. Получите, распишитесь.
В данном случае Исаева этим воспоминаниям несказанно рада. Все что угодно устроит ее воспаленное сознание, только не действительность.
Эта спальня принадлежала ее покойной бабушке. Матери отца. Она умерла, когда Еве было семь. Тогда девочка столкнулась со смертью во второй раз. Сопоставляя два мертвых тела, которые ей пришлось увидеть, она поняла, что ее до ужаса пугают покойники. И неважно, кем они ей приходятся. Окоченевшее человеческое тело не имеет ничего общего со своей живой версией.
Она не хотела подходить к бабушке, чтобы попрощаться. Никаких касаний. Смотреть на нее не могла. И все вещи, что когда-либо принадлежали Людмиле Павловне, тоже чрезмерно пугали девочку. Отцу это очень не понравилось. Впервые заперев ее в комнате покойной бабушки, он сказал, что ей необходимо привыкать к реальному миру.
– Сильные люди не плачут. Сильные не боятся.
Непрерывная истерика Евы длилась два с лишним часа. Пока она не поняла: чтобы выйти – она должна успокоиться. На тот момент, это было равносильно путешествию в ад. Девочка чувствовала физическое присутствие чего-то потустороннего. Как будто это нечто стояло у нее за спиной и двигалось вместе с ней, когда она оборачивалась и истошно вопила. Скрипели половицы, приоткрывались дверцы шкафа, прохладное колебание воздуха задевало ее кожу, а занавешенное темным покрывалом зеркало таило в себе целое полчище демонов.
К тому времени, как Ева переборола свои страхи, Исаеву запирать ее в этой спальне стало просто удобно. Из нее невозможно было выйти. Зарешеченные окна, прочные замки в дверях и, что самое главное, относительная изолированность от всего дома. Чтобы добраться до находившейся в задней части левого крыла комнаты, нужно было преодолеть пять высоких ступеней вниз. Поэтому Еве не мог помочь дедушка.
Душно, но девушка не предпринимает никаких попыток освободиться от куртки. Лежит на пыльном ковре практически в том же положении, в котором ее оставили. Высохшие слезы стягивают обветренную кожу щек, но ее это, на самом деле, мало беспокоит. Отлепив присохший к небу язык, старается смочить им потрескавшиеся губы. Без особых успехов. И она сразу же сдается. Обезвоживание – не самая приятная вещь в мире, но и не основная ее проблема.
Ждет, когда темнота поглотит ее сознание обратно.
Но, как назло, она все еще в жестокой реальности. И пару часов спустя те мучительные чувства, которые испугали ее сразу после пробуждения, ощущаются уже не так остро. К боли тоже можно привыкнуть. И дышать сквозь нее, и воспринимать как должное.
Основное правило: не позволять себе копаться в последних файлах памяти. Взамен этому Ева прокручивает далекие воспоминания, потрескавшиеся от старости, имеющие дыры и глубокие пробелы. События, к которым она потеряла чувствительность.
Но стоит только позволить сознанию проясниться, как боль током пробивает усталое тело. Еву начинает потряхивать, словно в предсмертной агонии, невзирая на духоту.
Изувеченная психика подталкивает к принятию последнего решения.
В пределах помещения находится маленькая ванная комната. Там, если хорошо посмотреть, можно отыскать… что-нибудь подходящее. Стакан, стеклянные флаконы, зеркало – то, что в результате нехитрых манипуляций легко превратить в орудие самоубийцы.
«Давай… больше не будет больно…»
«Сделай уже это, никто не станет по тебе скорбеть…»
«Зачем терпеть эту боль?»
«Разве смерть хуже твоей жизни?»
«Я не знаю… Никто не знает…»
«Сколько еще ты собираешься позволять им рвать твою душу на части?»
«Тебе же не страшно? Ты не какая-то там тряпка…»
«Именно потому, что я не тряпка – рано ставить точку!»
«Ой, хорош уже изворачиваться! За что ты здесь держишься?»
«Адам…»
«Ну, и где твой Адам? Где?»
Эти мысли, как грязная вода, омывают ее мозг. Просачиваясь, очерняют все, что еще воспринималось положительным.
«Где твой Адам?»
Боль стискивает грудь, затрудняя дыхание и сердцебиение.
«Все кончено».
«Забудь».
«Кто, если не ты, должен понимать, Павел Исаев скор на расправу…»
«У него рука не дрогнет…»
«Нет больше твоего Адама».
Это становится той самой каплей, способной сточить камень. Последним толчком, заставляющим выйти на связь праведный гнев.
«Нет!»
«Хватит! Заткнись, черт возьми! Оставь меня! Убирайся!»
«Ты ни черта не знаешь!»
«Хватит анализировать мир, который ты не видишь!»
«Потому что ты сама по себе нереальна!»
«Тебя, мать твою, нет!»
И вдруг становится настолько тихо, что Ева слышит биение своего сердца. Оно гулко и надежно стучит, давая знать, что не подведет ее.
Вселенная переворачивается. Все вокруг нее становится другим.
Девушка не может сказать, сколько минут или часов находилась в отключке. Но чувствует прилив энергии, которой должно хватить не меньше чем на пару-тройку часов. Впервые она жалеет о том, что накануне не принимала достаточное для ее организма количество пищи. Однако Ева не собирается ругать себя из-за этого прямо сейчас. Довольствуясь обретенной эмоциональной стабильностью, игнорирует дикость явившегося к ней хладнокровия.