Олю выписали из больницы через двадцать дней. Рука была не сломана, только вывихнута, и ее вправили сразу, при первичном осмотре. Черепно-мозговую травму прооперировали также в день поступления.
– Операция прошла хорошо, всё в порядке, – врач-хирург устало кивнул маме, сидевшей у дверей операционной. – Она побудет в повязке несколько дней, потом снимем. Там что-то со зрением непонятное, вас проконсультирует врач-офтальмолог.
Через неделю после операции повязку сняли. Голова у Оли не болела. Но зрение не вернулось. Две недели её обследовали лучшие врачи клиники и только в недоумении пожимали плечами. Анализы были в норме, держать её в больнице не имело смысла. Все необходимые, традиционные в подобных случаях обследования ничего не прояснили. На вопросы мамы «А когда она начнёт видеть?» все врачи, от лечащего доктора до заведующего отделением, разводили руками. Причина потери зрения была им неясна, поэтому дать ответ они не могли.
– Возможно, гематома, полученная при ударе головой о камень, давит на глазной нерв и пережимает его, – размышлял вслух Антон Сергеевич, показывая маме маленькое тёмное пятнышко на снимке МРТ. – Но, как долго это будет продолжаться, неизвестно. Может быть, пару недель… или дольше.
– Она может остаться слепой на всю жизнь? – мама с трудом произнесла эти страшные слова.
Антон Сергеевич молчал.
– А если ещё одну операцию? Вдруг поможет? – Олина мама цеплялась за любую возможность.
– Я вам дам направление на обследование в клинику Святослава Фёдорова, – сказал наконец врач. – Но предупреждаю, ждать придётся долго, думаю, не меньше года. Быстрее, наверное, в Германии прооперироваться или в Израиле.
Мама горько усмехнулась. Денег на операцию не было. Она, ссутулившись, вышла из кабинета.
Оля ждала её в главном вестибюле.
– Сиди здесь, жди, сейчас тебя заберут, – строго сказала медсестра, когда мама ушла разговаривать с врачом. Не Леночка, другая. Она посадила Олю на кожаный диван и исчезла.
Оле было очень неуютно. Она погладила гладкую кожу дивана и попыталась представить, какого он цвета. Красный? Чёрный? Она слышала бесконечные шаги, то в одну сторону, то в другую. Обрывки разговоров врачей, пациентов и посетителей больницы напоминали ей гул самолётов – они раздавались где-то в вязком и плотном тумане, который отгораживал её новый мир от большого, красочного, живого мира, где её больше не было.
Ей стало страшно. После того странного сна, когда ей привиделось злобное чудовище, Оля стала бояться оставаться одна. В том сне был ещё дельфин и что-то красивое, но она не помнила что. А когда пыталась вспомнить, то первой всплывала в памяти мерзкая чёрная фигура с раскрытым беззубым ртом. Оля гнала от себя эти воспоминания: «Не хочу, не хочу это видеть. Мама! Мама, где ты?» Оля сидела, вцепившись руками в мягкую плоть дивана, вся превратившись в слух. Вот… вот… нет, не она. Шаги прозвучали мимо.
Наконец появилась мама.
– Олечка, ну всё. Выписали. Пойдём, – делано бодро сказала она и наклонилась к дочери.
Оля схватила мамину руку, и они медленно двинулись вперёд. Ногами Оля осторожно нащупывала твёрдую землю. Ей казалось, что всё вокруг зыбкое, неопределённое, безграничное. Свободную руку Оля выставила перед собой. Каждый шаг в темноте требовал внутреннего усилия. Только бы не разреветься! Дотерпеть до дома. Она сжала зубы.
Домой доехали на такси. Первый раз в жизни Оля ехала в такси. Отец после ухода первое время помогал материально, но год назад у него в новой семье родились двойняшки, и перечислять деньги он стал всё реже, а потом и вовсе перестал. Жил он в другом городе, и они уже так давно не виделись… Оля его не винила. Ведь папа самый лучший! Во всём виновата мама. Простить её Оля не могла и не хотела. Понять, почему всё так случилось, тоже. Просто она знала – во всём виновата мама. И точка.
Дом встретил её родным запахом, в котором смешивались нотки наваристого борща и еле уловимый тонкий аромат акварельных красок. Оля по стеночке доползла до балконной двери. У неё был «кабинет» на балконе. Его ещё папа застеклил. Слева от двери стояла этажерка с припасами: литровые банки с солёными огурцами, трёхлитровые с компотами из ранних яблок. Остро пахло укропом и терпко – иван-чаем.
Этим летом Оля много его насобирала. Они с ребятами ещё в июне ходили на «плантации», как выражался Мефодий. Подвязавшись бидонами, Оля с Горыной общипывали листья с высоких, ещё не зацветших стеблей. Мефодий, прохаживаясь вдоль зарослей иван-чая, давал наставления: «Арбайтен унд копайтен, чай собирайтен». А Блонди стояла неподалёку и обмахивалась огромным листом лопуха…
Резко и звонко запела за стеклом балкона жизнерадостная птица. Оля вздрогнула. Запах ферментированного мамой иван-чая унёс её в счастливые воспоминания. Остаться бы там навсегда! В том дне, когда всё было так солнечно, так хорошо!
Оля прислонилась спиной к косяку балконной двери и протянула руку направо. Сделала неуверенный шажочек. Где-то здесь должен быть стол. И крутящееся компьютерное кресло, бордовое, Олино любимое, купленное папой, оно ещё регулировалось по высоте… В пластиковом контейнере на столе лежали краски, карандаши, восковые мелки и кисти. В большом цветном коробе из «Икеи» – наброски и акварельные этюды. Оля нащупала коробку и открыла её…
– Олечка, ты там как? – раздался с кухни мамин голос. – Я сейчас, сейчас борщ подогрею. Ты посиди пока, я сейчас!
Ответом была зловещая тишина.
Мама вбежала в комнату. Оля сидела на полу среди разноцветных бумажных лепестков. Глядя немигающими глазами перед собой, она методично рвала на мелкие кусочки свои рисунки.
– Оля! Ты что делаешь! – Мама вырвала у нее из рук надорванный альбомный лист, с него смотрело улыбающееся лицо дельфина.
– Что хочу, то и делаю! – Олин крик, казалось, сотряс всю квартиру. Ей показалось, что пространство вокруг искривилось и послышался тихий хохот. Она прислушалась. Нет, показалось. Но что-то тревожило. Стены как будто в ужасе раздвинулись, а потолок стал опускаться и давить сверху всеми семью этажами. Оля задохнулась. – Я никогда больше не буду рисовать! Никогда! Никогда! – Она вытащила из коробки ещё один лист и с остервенением стала рвать и комкать его.
Мама бросилась к ней, присела рядом, обхватила её руками.
– Подожди, ну подожди, не сдавайся, мы что-нибудь придумаем! – Мама и сама чувствовала, как неуверенно звучит её голос. Но продолжала лепетать: – Олечка, зайчик, успокойся…
– Да что ты придумаешь? Что?! – Дикий смех дочери испугал маму. Она ещё крепче прижала Олю к себе, словно желая защитить от всего зла на земле. Но та, отбросив её руку, вдруг с ужасом уставилась куда-то в угол. Мама обернулась.
– Там! – прерывисто прошептала Оля.
– Что? Там никого нет! – Мама побледнела, вглядываясь в исказившееся лицо дочери.
– Он… он…
Из темноты выступала плоская змеиная голова. Суик беззвучно хохотал, разевая беззубую чёрную пасть. Тонкий раздвоенный язык то появлялся, то исчезал. А вот теперь их уже два… Длинные змеиные языки шевелятся одновременно.
Олю затрясло, лоб покрылся испариной.
– Мама… мама!
– Я здесь, здесь, успокойся, там никого нет! – Мама держала её крепко, и Оля слышала стук её сердца.
– Мамочка… он там… я его вижу… спаси меня.
– Да кто он?
– Суик. Дельфин сказал, это Суик. Он растёт, когда я его кормлю.
– Какой дельфин? Какой Суик? – мама немного отстранилась и пощупала Олин лоб. Может, у неё горячка? Нет, температуры не было.
Антон Сергеевич, доктор, предупреждал, что могут быть нервные срывы. Мама приподняла Олю и медленно вывела её с балкона в комнату, посадила на диван и только дёрнулась на кухню за валерьянкой, как дочь вцепилась в неё мертвой хваткой:
– Не уходи! Он здесь! – Оля вдруг страшно зарыдала. Поток нахлынувших эмоций словно прорвал невидимую плотину, разнес её в щепки и вылился наружу злыми и горькими слезами.
В прихожей раздался резкий звонок. Они обе вздрогнули.
– Кто это? Мама, не открывай! А вдруг это он?
Мама покачала Олю в объятьях, как маленькую.
– Тихо, тихо, всё будет хорошо. – Она погладила её по волосам, и впервые за долгое время Оля не отстранилась. Она прижалась к маминой груди и прерывисто всхлипнула. Суик в тёмном углу растворился. «Мне показалось, показалось», – Оля заставила себя выдохнуть и крепче прижалась к маме.
– Пойдём посмотрим, кто там. – Мама приподнялась и помогла Оле встать на ноги. Обнявшись, они медленно, как две старушки, пошаркали ко входной двери.
«Твоё теневое существо называет себя Суик, – вдруг вспомнила Оля, и в голове закрутились обрывки слов волшебного дельфина. – Суик растёт, когда ты его кормишь… запоминай всё, что видишь, от этого зависит твоя жизнь… урок зеркала…»
Страх не отпускал её, а поход до прихожей превратился в вечность. Она то и дело поворачивала голову, пытаясь вглядеться внутренним взором в темноту. Никого…
Чем же я тебя накормила, что ты появился? Как сделать так, чтобы никогда больше ты не приходил и не пугал меня?
Домофон все звонил и звонил, а они все шли и шли. Запах борща из кухни стал сильнее. Оля сглотнула. Она дома, она с мамой. Всё спокойно. Здесь больше никого нет. Его нет, он ушёл. Ушёл.
Мама, прижимая Олю одной рукой, другой сняла трубку домофона.
– Кто там?
– Курьер, – ответил незнакомый мужской голос.