Евгений Иванович Дубовицкий не спеша шёл по коридору громадного и красивого дома. Сейчас, когда закончились долгие часы приёма, и посетителей уже не было, можно было полюбоваться внутренним убранством этого не то что бы дома, а истинного дворца. Это здание, возведённое самим Баженовым для виноторговца Ивана Пашкова, выглядело и сейчас для Евгения Ивановича невероятным. Даже по тому, как было поставлено к Кремлю, не передом, а в общем -то, задом… Главный Вход в усадьбу был со стороны Староваганьковского переулка, а ведь строение копировало собой древние римские базилики, только вот, креста над куполом Большого дома не доставало… А затем, после пожара 1812 года дворец был выкуплен и восстановлен, а в правление государя Александра Второго Румянцевский музей переехал в Москву, где открылся для публики в 1862 году. Картинная галерея, этнографическая коллекция Лисянского, и прекрасная библиотека графа Румянцева, нашли своё новое пристанище в этом дворце.
Несколько библиотек, расположенных одна за другой, составляли это обширное книгохранилище, занимавшее большую часть зала и коридоров нижнего этажа. Число находящихся в этом доме книг доходило аж, страшно подумать, до полумиллиона томов. Чиновник проходил мимо непрерывной стены книг, аккуратно уложенных и расставленных в ясеневые стеллажи. Да, именно ясеневые, а не дубовые, как напридумывали себе люди несведущие, но как бы всё знаюшие и любящие всё судить. От таких надо сказать, бывало больше всего беспокойства, ему, дежурному чиновнику от Министерства Просвещения. Вздохнул тут для солидности, хоть никто этого и заметить не мог ни оценить по достоинству. И то, часы посещения в Румянцевском музее уже окончились, и был он один.
А служил ведь здесь Евгений Иванович, уж не много ни мало, а целых пять полных лет, и всё не мог привыкнуть к такой массе нагроможденных, сжатых переплётами и прошитых невероятных человеческих мыслей. И то, поглядишь на всё это, на такое чудо невероятное, аж в пот бросает, как опять подумал чиновник. Представлял тоже иногда, как трудится иной писатель над своим столом, скрипит железным пером по бумаге, лежащей на зелёном сукне, размышляет, и старается довести свои глубокие мысли до прихотливого и избалованного читателя.
Поэтому не всегда любил господин Дубовицкий присутствовать в публичном читальном зале, заполнять формуляры и выдавать книги обычным посетителям. И вправду, в основном эти господа просили какие-то справочники, ведомости, или подшивки газет. То, что не имело и не имеет отношения к истинной мудрости. Посмотрят, запишут унылые столбцы цифр в свои коленкоровые тетрадки, или того пуще, в блокнотики, и уйдут. Мало кто мог оценить все эти богатства Истинного века Просвешения, наступившего в России. Нелюбопытные, нелюбознательные господа, в общем-то и целом, к их собственному несчастью…
Не считал он их достойными этого храма науки и словесности, подлинной сокровищницы Знаний. Подобной, уж никак не менее, а самому Александрийскому Музеону, пострадавшему от рук фанатиков. Иногда Дубовицкий представлял сподвижником легендарной Гипатии, женщины-математика, служившей в Музеоне. И уж он то, без сомнения, разогнал бы преступную чернь своим посохом мудрости, а может быть, и даже обычной палкой, как бродячих собак. Не дал бы свершится такой преступной дикости, как гибель Гипатии, да и сожжению ценнейшей библиотеки. Но тут, чиновник опять вздохнул, и пошёл дальше, пока забыв о своих красочных и несбыточных мечтаниях. Надо было продолжать установленный распорядком обход. А то мало ли, что, и случится модет. А пуще всего берегли собрание от пожара.
А в библиотеку посетители входят либо с главного входа, с Старо-Ваганьковского переулка, либо со стороны Знаменки. Здесь и оставляют пальто, шубы да трости, приличествующие достойным господам. Затем уж идут далее, чтобы соприкоснуться с этими сокровищами духа, культурно и с любовью уложенными, такими как он, невидный и незаметный чиновник Министерства Просвещения. И то, смотрел и не раз, на приходивших в Музеум прекрасных слушательниц Высших Курсов, этих приятных и таких недоступных для него девиц. И то, кто он такой, что бы добиться взаимности? Бедный чиновник, квартирующий в скромной квартирке, здесь же, в служебных корпусах их музеума. Тут даже слегка он загрустил, и поправил петлицу форменного мундира.
Тут, правда, Дубовицкий остановился, ему показалось, что дверь хлопнула. Поднял глаза, а на него так строгонько посмотрел с собственного портрета его Сиятельство граф Румянцев, изображенный в фельдмаршальском мундире, при всех орденах и регалиях. Боковые стены лестницы тоде были украшены больщими картинами. Одна из них изображает въезд Екатерины Второй в отвоеванные у Турции земли. Рядом висела картина, изображавшие маневры короля Фридриха Второго Прусского. На верхней площадке лестницы стояла неизменная бронзовая статуя Актеона, работы скульптора Мартоса, словно охранявшего вход. Здесь и были две двери. Вход направо вёл в читальный зал, а налево-вход в книгохранилище.
Вот Дубовицкий и шёл по коридору, в меньший зал, перед Знаменитым Большим Румянцевским залом. Это помещение было богато украшено портретами членов семьи графа Румянцева. Евгений Иванович привычно поглядел на Анну Никитичну Нарышкину, урожденную Румянцеву, двоюродную сестру графа. Рядом висел портрет супруги графа Румянцева, графини Марьи Андреевны. Здесь же быои эскизы работы художника Шебуева, с награждением графа Румянцева императрицей Екатериной Второй. Тут же чуть поблёскивали мраморные доски с именами Августейших покровителей Музея и список его почётных членов. А посередине, на гранитном пьедестале, возвышалась стаиуя Мира, знаменитого Кановы. Напротив монумента стоял мраморный бюст фельдмаршала Румянцева, а по сторонам- бронзовые бюсты Крузенштерна и Лисянского, совершивших в 1803—1806г.г. первое российское кругосветное путешествие на средства и по инициативе графа Николая Петровича Румянцева, сына основателя этой библиотеки.
Большая Румянцевская Зала в высоту разделена по стенам галереей на два этажа. Внизу, у стен стояли громадные стелажи из ясеня, содержащие почтитридцать тысяч томов. У одной стены возвышалсь мраморная статуя графа Петра Андреевича Румянцева, а с другой – портрет его сына, Николая Петровича, работы известного художника Доу.
В витринах блистали шедевры библиотеки-инкунабулы пятнадцатого века. « О граде Божием» Августина, напечатанная в Италии в далёком 1467 году, Письма Цицерона, напечатанные в Венеции в 1469 году, А также книга капитана Маржерета о России, ещё той эпохи, страшных времен Смутного Времени. Здесь были выставлены подобные тома для удивления публики, что бы господа посетители прониклись всем величием и богатством Румянцевской библиотеки.
Евгений Иванович глянул и на антресоли, второй этаж Большого зала Библиотеки. И там, тоже стояли книжные стеллажи. Уж чего, а книг в собрании было множество, почти полтора миллиона томов, а в крыльях здания располагались истинные Сокровища- Собрание рукописных книг Румянцевского музея, и читальный зал этого отдела. Впрочем, в него допускались лишь избранные, достойнешие персоны, среди которых был даже сам граф Лев Николаевич Толстой. Дубовицкий очень гордился тем, что самолично приносил великому писателю книги из хранилища. Но, зайдя в зал книг, отданных дарителями, заметил непорядок – не работало дежурное освещение.
Электрическое дежурное освещение в даже и здесь было в порядке. Ну, вот, кроме…
– Ох ты… Опять здесь лампочка перегорела, – с сожалением тихо проговорил он, словно сам был виноват в таком досадном недоразумении. Открыл книгу, которую держал подмышкой, и карандаш, привязанный к переплёту на пеньковой верёвочке.
– Так, значит, в коридоре обнаруден недостаток – перегорела лампочка, – и Евгений Иванович деловито написал о этом недостатке в журнал.
И непросто так сделал такую запись, а под сегодняшним числом- «Третьим января 1911года». Так вот выходило куда лучше, красивее и правильнее. Господин Дубовицкий всё же был весьма ответственным человеком, служившим в очень серьёзном месте – Румянцевском Публичном музее. И то, надо было соответствовать, а уж теперешнему директору музея – так без всяких сомнений. Евгений Иванович вздохнул, подошёл к телефонному аппарату на столе, и поднял трубку. Кашлянул, придавая голосу начальственную твердость, и приготовился говорить. Но, в трубке молчали, электрик не соизволил подойти к своему аппарату. Это было немного странно, ведь телефон находился прямо в служебной квартире электрика.
– Ну погляди у меня… Узнает о твоём радении сам Василий Дмитриевич! – недовольно пробормотал Евгений Иванович.
Директором Румянцевского музея был недавно назначен сам князь Василий Дмитриевич Голицын, блестящий офицер и аристократ с безукоризненными манерами. Представитель знатного рода, в немалых дворцовых чинах, вхожий в Императорский дворец. Новый директор многократно улучшил работу. Да и под его присмотром была уже была почти достроена новая картинная галерея музея, в два этажа, со стеклянной крышей.
А электриком служил в музее Николаев Лука Фомич, из отставных солдат. В крепости, в Варшавской губернии, лямку там тянул и овладел искусством обращения с электричеством. А откуда взять-то этих электриков? И то, как они радовались, когда Николаева к себе сманили, предложив казённую квартиру. Нет, конечно, раньше всё было в порядке. Но сегодня, видно, позавчерашняя встреча Нового года так повлияла на их Луку, не иначе… Размышлял так неспешно Дубовицкий, проходи мимо шкафа.
Дубовая створка этого основательного сооружения как-то натужно заскрипела. Так гадко, противно, действуя на нервы смотрителя… В такой почти полной темноте, с тенями, скользившими, словно нетопыри, по этой зале, звук был особенно неприятен. Нет, конечно, господин Дубовицкий не верил в приведения, и разную такую чертовщину… Всё де, человеком был образованным. Но, правая рука, словно сама по себе, подтянулась к груди, пальцы сложились, и он быстро перекрестил себя три раза. Глубоко вздохнул, и уже собрался распахнуть дверки. Сказать честно, хотел громко крикнуть :
«Быстро выходите, а то полицию вызову!».
Но, опасался, а вдруг тут пройдёт мимо электрик Николаев, или там вахтер Пётр Фомич? Не дело ведь, престиж-то собственный ронять:..И слышал чиновник, развелось в Москве много новомодных хулиганов, мальчишек, кто из гимназий, а кто из реальных училищ, совершавших разные безобразия. И то, полиция явится, так его самого на смех поднимут, дескать, не смог с озорником справится. Тут уж, никак было нельзя престиж ронять, и не свой, а особенно, их уважаемого учреждения.
И, Дубовицкий хладнокровно, но слушая как бешенно бьётся в груди собственное сердце, раскрыл шкаф. Внутри что-то опять заскрипело, и, на него упало тело мёртвого человека. Поглядел, думал сначала, чья-то злая шутка. Но нет, неизвестный был мертвее мёртвого, да ещё и с ножом в сердце. Евгений Иванович смотрел на несчастного, впав в какой-то странный ступор, будто его совершенно обездвиживший. Наконец, осторожно нагнулся, попытался растормошить лежавшего. Нет, точно, человек был убит.
Дубовицкий тут вскрикнул, и побежал. Но помчался, гремя каблуками по полу библиотеки не к выходу, а к дверям Хранилища Рукописей, где находились бесценные манускрипты. Еле добежал, и с трудом отдышался, лишь увидев, что замок железных дверей не вскрыт, а печать в порядке. Затем, закрыв своим ключом двери Залы, побежал к выходу. Даже вахтёра не было на месте. Тогда Дубовицкий, не одев пальто, кинулся к квартире электрика. Сказать честно, подумал что злодей в здании, и надо было торопится. Чиновник подбежал к двери служебной квартиры Николаева, постучал, и дернул бронзовую рукоять.
– Лука! Лука Фомич! -во всё своё горло закричал Дубовицкий, – помогите! Ограбили! Человек убит!
Но дверь помещения была незаперта на засов изнутри. Но, никто не отвечал, хотя, внутри горел свет, это Евгений Иванович заметил, по яркой полосе между дверным полотном и полом. Он опять, не так уже уверенно потянул за рукоять, дверь скрипнула, отворившись настеж. Дубовицкий заметил свет помещении, неяркий, желтоватый, от единственной лампочки под жестяным абажуром. Светло-зелёные стены комнаты, казались горадо темнее в таком тусклом освещении, а полы, выглядели просто чёрными, будто земляными. Чиновник сделал еще пару шагов, и отпрянул, упершись спиной в дверной косяк…
И точно, в жилой комнате горел свет, всё было тихо и спокойно. Только вот, на дощатом крашеном суриком полу, рядом с накрытым столом, лежали двое. Электрик Николаев и его друг, вахтёр Пётр Фомич.