Долгое, долгое время после произошедшего я ходила по улицам с большой оглядкой. Сегодня, в наш век изобилия психологического и псевдо-психологического контента уже почти все знают, что любое сексуальное преступление неслучайно. Жертва привлекла тирана. Я и была жертвой. Почему – понятия не имею. Дома меня не били, не запирали в кладовке, не лишали сладостей. В классе и во дворе тоже было всё ровно. Если кого-то коробит присутствие в повествование элементов того или иного сленга – могу даже попросить у вас за это прощения. Например, все поняли, что такое «всё ровно»? Сейчас, наверное, уже все. А в 90е это была фраза из уголовного жаргона. Я к настоящему дню немного знаю и иногда употребляю выражения из сленга воров, реперов, хипстеров, современной молодёжи, ну и мат – куда же без него. Итак, в школе и во дворе у меня было всё ровно, кроме того я училась практически на одни пятерки. Я вообще помню здорово заскучала, когда в первом классе 2 сентября нам раздали какие-то прописи, чтобы рисовать в них палочки. Читала я с трех лет. Не вслух, комментируя иллюстрации. А про себя и толстенные книги. Писать и считать я научилась лет в пять. Меня можно, в принципе, было сразу сдавать если не в третий класс, так во второй точно. Но меня сдали в первый. Я потосковала, и начала учиться. О, кстати. Полезно писать о себе. Сейчас вспомнила яркий момент из детства. Кадр. Кусочек мозаики. Который вполне мог стать одним из составляющих моей жертвенности.
Я получила по диктанту четверку. Как такое могло случиться – не знаю. Зевнула где-то, бывает, я живой человек, просто ребенок. Была просто ребенком. Мама, забирая меня, узнала о четверке, и всю дорогу презрительно игнорировала ребенка. Просто шла впереди, задрав нос. А сзади то бежала, то плелась провинившаяся я, и пыталась с ней заговорить.
– Мама. Ну, мама. Ну чего ты молчишь? – тишина. Гробовая. – Мам. Ну, мама-а-а. Мам, ну скажи ты что-нибудь. Да что я сделала-то, мам?
Нет, я прекрасно осознавала, в чём мой косяк. Просто даже мой семилетний ум понимал, что это просто адский бред какой-то – так изничтожать первоклашку за четверку. За четвёрку!!! Могло это послужить поводом свернуть моей психике на путь жертвы? Мне кажется, вполне. Да, я сказала, что меня не били. Припиздела немного. Так-то не били, конечно. Но вот был случай, опять же в первом классе, когда я загулялась до десяти вечера вместо девяти. А дома получила скакалкой по лицу. Было больно, остался глубокий след от удара. Я всем врала, что поцарапала лицо, падая с дерева, или забираясь на него – не суть. Дядька, кстати, не поверил. Мамин брат. Он жил с нами, и мы с ним, в общем-то, дружили. Дядька приехал из командировки, выпытал у меня правду, и выписал матери пиздюлей. И главное, вот чего я не понимаю… в тот вечер мы с подругой сидели во дворе на веранде. Никто меня не терял, не искал, не звал, а по морде я получила. Интересно… мне понятно, когда мать на эмоциях бьёт ребенка, которого искала несколько часов. От страха бьет, от волнения. Но хладнокровно скакалкой по щеке… если взять увеличительное зеркало и присмотреться – он и сейчас виден, тот шрам. А ещё все эти педагогические меры оставляли кровавые следы на моём невинном, неопытном детском сердце. Этих следов не видно. Но они есть.
После истории с жертвой-мной и тираном-насильником ни на каких мужиков я, конечно, уже не смотрела. Подсознательные поиски папы в каждом прохожем закончились. А один раз, приехав к подруге, я увидела на её отце рубашку, как у моего маньяка. Юлька не могла ничего понять. Почему вдруг я побелела, онемела, и без конца бегаю в туалет.
– Пойдем гулять! – взмолилась я. – Мне что-то нехорошо.
– Что именно нехорошо? – подозрительно спросила Юля.
– Ну, тошнит меня.
– Как тебя может тошнить, мы даже ещё не ели ничего?! Пойдём на кухню, там папа салат приготовил.
– Не-ет! – заорала я, а Юля вытаращила свои и без того немаленькие глаза. – Или мы идём на улицу, или я еду домой.
На улице я долго приходила в себя. Держалась за стену, дышала. Точнее, хватала воздух, как рыба на берегу. Перед глазами была сине-зеленая клетка дяди Валериной рубашки. Просто чёртова рубашка, ничего больше. Но как же это было больно и жутко!
После того страшного лета 1983 года я сторонилась всех особей мужского пола, и параллельно начала вдруг толстеть. Если посмотреть на мои фото до пятого класса – на них запечатлена девочка, у которой торчат ключицы, рёбра, колени, и всё, чему положено торчать у худого ребёнка. Глядя на меня сейчас, никто не подумает, что я в принципе могу быть худой. Трудно себе такое представить, понимаю. А я ведь ходила на танцы, и у меня всё всегда отлично получалось. С пятого класса пришлось ограничиться хором. И ещё, до девятого класса у меня не было личной жизни. Нет, мальчики у меня были, было бы уж совсем убого, если бы у меня их не было. Кто-то нравился мне, кому-то нравилась я, изредка это совпадало. Но когда все уже все вовсю целовались – я старательно избегала таких процессов. Мне вполне это удавалось. Ну, вроде как, и мальчики у меня были, но чисто на уровне полу-дружбы, полу-любви. Дальше мне заглядывать не хотелось. А потом в девятом классе к нам пришёл новенький…
Кстати, не было там ничего особенного. Ну, качок. Лицо вполне симпатичное. Но ничего такого, из-за чего нужно поднимать ажиотаж, не было. Однако, ажиотаж поднялся. Девочки на физкультуре вместо того, чтобы заниматься спортом, зачарованно шушукались по поводу плеч, и прочего. Ну, что там сразу бросается в глаза у парней? Я и тогда, и сейчас, обращаю внимание на другое. Глаза… вот что сексуально. А мышцы – что? Любой идиот накачать может.
– Ирка, а ты знаешь, что он где-то в ваших краях живет? – поинтересовались у меня одноклассницы.
– Не-а. Че, правда?
В нашей школе школьники делились на три географические категории. Первая – «автодор». Их было подавляющее большинство. Несколько дворов напротив автодорожного института. Вторая – «сельхоз». Мы жили в нескольких домах на территории сельскохозяйственного института, и нас было значительно меньше. И ещё «все остальные». Поскольку школа наша была со спортивным уклоном, – даже неспортивная я пару лет занималась волейболом, – в спортивных классах учились дети из разных районов города. И вот, выяснилось, что новенький Георгий живет с моей стороны оврага. (Овраг разделял школу и автодор. Раньше он был просто оврагом, но в мои школьные годы там уже была дорога и трамвайные пути.) Девки прилипли ко мне, как пиявки. «Пожалуйста, узнай, где он живёт!». Я подумала, что отвязаться от них всё равно не получится, и обратилась к другому нашему однокласснику, Димке Веселову. Он тоже жил с нашей стороны оврага, мать его работала кем-то в сельхозе, растила Диму одна. Любила, очевидно, кормила, и перекармливала. Веселов был грушей для битья. Толстой грушей. А я говорила, что мне всех жалко, и я за всех заступаюсь даже в ущерб себе? Нет? Ну вот, говорю. Я постоянно пыталась отбить Димку у злых одноклассников, и даже частенько получала сама. Со мной проводились беседы типа: «Не лезь, ну какое твоё дело, мы не хотим тебя трогать, а ты нарываешься из-за толстого». А как не лезть-то? Жалко же. В общем, благодарный мне Дима рассказал, где новенький живет. Гошина семья купила дом у родителей Диминого товарища на год старше нас. Единственного, собственно, товарища. Дима остался в школе один-одинешенек, ему предстояло быть мальчиком для битья ещё два года. Били его, конечно, не только из-за веса. В нашем классе был ещё один толстяк, Славка. К тому же, одноглазый толстяк – глаз ему выбило в раннем детстве, карбидом, с тех пор он носил стеклянный. Бр-р-р. Это, казалось бы, более интересный повод для издевательств, но Славяна никто не трогал. Он сам мог наподдать кому угодно.
Выпив у Димки все запасы чего-то вкусного – сейчас уже не вспомню, алкогольного или без, – и выкурив сигару, я сказала:
– Ну, пошли, покажешь, где его дом.
– Пошли, – кивнул Дима, – а тебе зачем?
– Да мне ни зачем, в общем-то. Я девкам обещала.
Мы предполагаем, как говорится… а кто-то нами располагает по своему усмотрению. Мне правда было глубоко плевать на Гошу. Но когда мы пришли к его дому – частному, деревянному дому, обожаю, мечта моя, сейчас стою на пороге мечты, – Георгий внезапно вырулил на улицу. Блядь. Я стояла, и не знала, что говорить. Э-э-э… повисла пауза. Размером с рощу, за которой жил Гоша.
– Привет. А вы чего тут? – равнодушно спросил он.
Дима сдал меня с потрохами. Я стояла, и не знала, что можно такого сказать, чтобы не особо стыдно было за эту нелепую разведку.
– А дальше тебе куда? – поинтересовался Гоша.
– Домой… наверное.
Он кивнул Диме, как бы отпуская его. Дима исчез среди берез неправдоподобно быстро для своей комплекции.
– Ну, пошли, я провожу. Мне на тренировку.
Тренировался Гоша у своего отца, спорт. зал был около остановки «Телецентр». Идти туда нужно было мимо моего дома. Он проводит, ничего личного, всё вполне логично. По дороге мы о чём-то болтали, вполне непринуждённо, кстати. Георгий не был красноречив. В основном отвечал на мои вопросы. О том, что занимается борьбой, с самого детства, в школу к нам перешёл, потому, что семья переехала сюда с Московки. (Жуткий район на окраине) Полное содержание разговора не вспомню сейчас даже я, хоть и обладаю уникальной памятью. А точнее, уникальной особенностью помнить всю жизнь всякую ненужную хрень. Идти было не очень далеко, около своего подъезда я остановилась.
– Пришли. Спасибо, что проводил.
– Ты встречаешься с кем-то? – в лоб спросил Гоша.
– Э-э-э… нет. – честно ответила я.
На самом деле, существовало как минимум три-четыре парня, которые могли, не моргнув глазом, сказать, что встречаются со мной. Но я-то с ними не встречалась.
– Давай с тобой встречаться?
Я согласилась. Зачем-то, почему-то. Всё это вопросы, на которые я не знаю, и не знала никогда ответа. Позже я в него влюблюсь без памяти, и отдамся. Добровольно. И поимею кроме него через эту связь кучу неприятностей. И жизнь моя круто повернёт в другую сторону. Но это всё потом… а зачем я согласилась тогда – понятия не имею. Из принципа? Типа, нехуй отправлять меня на дурацкие разведки? Я такая опасная самка, с разведки добычу приношу. Нет ответа. История была, последствия были, а как так получилось – одному Богу известно.
Девочек пришлось проинформировать, что новенький теперь – мой парень. На уроках я получала записки без подписи, в которых было достаточно странное содержание, типа: «Зачем тебе он нужен? Не порти нам малину. Отстань от новенького». И прочая чушь. Я не отвечала, – кому отвечать-то, – с Гошей роман продолжался. Не развивался – нечему было развиваться, это было искусственно созданное мероприятие, оно просто проходило. Продолжалось. Шло ровным темпом. Я с детства дружила с сыном завуча по воспитательной работе, Лёхой. У него была девочка Таня, на год нас младше. Часто мы стали гулять вчетвером. Заклятые подруги от меня давно отстали, и по Гоше вздыхать перестали. Новый год мы даже встретили у одной из них. Её давно нет в живых. После школы я её толком не видела. Сейчас, когда я пишу эту книгу, я начинаю понимать одну очень важную вещь: каждый человек имеет право, чтобы о нём сказали после смерти. Сказали так, чтобы это не потерялось. Осталось буквами на бумаге. Простите, я отвлекусь буквально на два абзаца, расскажу про Янку, а после мы вернемся к нам с Георгием.
1988 й года мы с Гошей встречали у Янки в её прекрасном частном доме недалеко от берега Иртыша. Их отец отделал всё внутри вагонкой, в доме было стильно, красиво и уютно. Это сейчас вагонка – типовая отделка, а в восьмидесятые она была шиком. Родители Яны разрешили нам что-то выпить, кажется пиво. Вся обстановка была очень душевной и полностью противоположной обстановке у меня дома. Гостеприимные родители, красивый ремонт, холодное пиво, закуски, смех, веселая дружная болтовня. Как мне там было хорошо, и как не хотелось уходить. Янка не была моей близкой подругой. Но мы всегда приятельствовали. Вместе пели в школьной группе, играли на гитарах. Янка хотела выйти замуж и нарожать детей, я хотела уехать в Москву и стать актрисой. По итогу толком не вышло ни у кого, но Яна тогда попыталась. Она познакомилась с мужем в институте, на экономфаке сельхоза. Он был красивый парень из деревни, половина сельхоз института была из деревень. Они приезжали получить высшее образование, и стать в своих колхозах руководителями, агрономами, экономистами. Гена получил кроме образования Яну. Она была красивой, здоровой, спортивной девахой. В прошлом – гимнасткой. Поехала за любимым в деревню, открыла вместе с ним бизнес, родила двоих детей. Её мечта полностью осуществилась. Последний раз я видела её беременной вторым ребенком. Беременность Янке удивительно шла. Да и вообще, она выглядела абсолютно счастливой, буквально светящейся. Мы встретились случайно, поговорили, а потом подошел её муж, и мы попрощались. Через несколько лет – два, три, – моя мама позвонит мне и скажет будничным голосом:
– Ты знаешь, что Яна умерла?
К тому времени я уже много думала о смерти, боялась её. Похоронила бабушку. Ленку. Первого мужа. Но Янка?! Этот пышущий здоровьем и светящий счастьем человечек? Сама жизнь во плоти?
– В смысле – умерла? Как?
– Да… муж её нашел себе молодую. Яна-то старая уже. (Нам не было и тридцати). В общем, насколько я знаю из своих источников (источники достаточно надежные, учителя нашей школы), она слегла с какой-то болезнью. Температурила, бредила. Самое интересное знаешь, что? В бреду она не детьми своими интересовалась. Яна всё спрашивала: «Как там Гена? Гена ел? Гена в порядке?!» Ну? Как тебе?
– Ужасно. И поверить трудно.
Как я узнала позже, Янка свалилась с каким-то банальным гриппом, который на фоне стресса вцепился в неё мертвой хваткой. То есть, буквально. Я помню её молодой и красивой. Даже не беременной и счастливой, какой она была в нашу последнюю встречу. А именно молодой, красивой, хулиганистой Янкой. Приносящей в школу искусственных мух, прыгающей с ними по партам. Я очень благодарна ей за новый 1988 й год. И я её помню. Не всех живых я так ярко помню, как Янку Пепеляеву. И пусть она умерла нелепо и ни за что, я хочу, чтобы где-то о ней было написано несколько хороших слов. Пусть тут, у меня. Ведь она действительно не сделала никому ничего плохого.
Мы вышли от Янки под утро, Гоша провожал меня через парк. Около моего дома первый раз поцеловал. Умел ли он целоваться? Нет. Не умел. Умела ли я? Да. У меня это в крови, я очень хорошо целуюсь. Этот навык либо есть, либо нет. Нам было почти по шестнадцать лет, и я, как уже опытная, понимала, что это просто первый шаг. Таких поцелуев может быть еще десять, двадцать, или пятьдесят, но всё ведёт к одному. И тут уже надо решать: расставаться, или трахаться. Я привыкла к Гоше, он был достаточно привлекательным, умел слушать, говорил немного. Тогда мне казалось, что я влюбилась. И расставаться не хотела точно. В итоге, я начала совершать глупости, которые корнями шли из моего изнасилования.
Надо сказать, я напряглась ещё тогда, когда в школе был обязательный медосмотр. То ли классе в восьмом, а то ли в том же девятом. Моя паранойя, которая только недавно заткнулась на тему «каждый мужик – маньяк», начала услужливо подсовывать мне картинки, в которых злые врачи обнаруживают мою не девственность, и выносят эту страшную информацию на свет Божий. Долго мучимая сомнениями, идти на медосмотр, или не идти, я таки не пошла. Все были в шоке, когда я появилась в школе сразу после отъезда врачей.
– Ты че? Охуела? Тебя не было на медосмотре! Тебе влетит.
– Пускай – пожала плечами я. Самого главного мне удалось избежать, – позора. Я выиграла сражение. А к пиздюлям мне было не привыкать.
К тому времени описанием моих непрерывных косяков можно было заполнить все стены в нашей огромной квартире. Меня постоянно как-то наказывали. Запирали дома – я слезала с балкона со второго этажа. Лишали телевизора. Книг. Заставляли мыть полы. И, главное, бесконечно орали на меня. Не теряли надежду, что я исправлюсь. Наивные… моя наклонная образовалась летом, перед пятым классом. Сейчас я даже испытываю нечто вроде сочувствия к совей семье. Ведь они-то не знали!
Итак, медосмотр я успешно пропустила. Но не за горами маячил вопрос о сексе с моим парнем, и это стало очередным поводом для страха. «Он обнаружит, что я не девственница!». Вот как звучал этот страх. Я была очень изобретательной девушкой, и сочинила целую историю о том, как ездила к тётке в Подмосковье, и там прожила бурный роман с красавцем на мотоцикле. (К слову сказать, красавец и правда был, пролетал мимо меня по улицам Королёва на своём байке, на бешеной скорости, не давая мне возможности с ним познакомиться). Роман в моем сочинении был страстный, бурный, и лишил меня девственности. А после подруга из Подмосковья прислала мне письмо, в котором сообщалось, что мой бойфренд погиб в Афганистане, куда ушёл служить в армию. Цинично? Да. Но я никогда не отличалась особой чистоплотностью в делах. Я спасала свою репутацию. И мне было плевать на детали. Меня не очень волновала цена. Роман с парнем, впоследствии погибшим на войне, был неизмеримо приличнее, чем изнасилование на озерке чужим взрослым мужиком. Неизмеримо. Бездна пролегает между двумя такими историями. И вот, запасшись таким прекрасным и печальным алиби, я грустно сообщила Гоше, что так получилось… не девочка я уже. Не знаю, чего я ожидала своими куриными мозгами, но добилась только того, что приблизила нашу сексуальную связь. Точнее, пока претензии Георгия на неё. Ну, конечно. Не целка уже, чего ждать-то?
Это было непростое время. Я не ожидала такого напора. Ну, дура малолетняя, что сделаешь. Мне совершенно не хотелось никакого секса. Ни с Гошей, ни с кем-либо ещё. С другой стороны, мои юношеские чувства к тому моменту разрослись до размеров баобаба. Я боялась потерять Гошу. Все остальные претенденты на то, чтобы быть моими парнями, почему-то блекли по сравнению с ним. Эта история со мной всю жизнь. Есть выбор, но я почему-то выбираю самое сложное и неудобное для себя. Подчас, вообще выбираю плохое и страшное. Но, блестящее с виду. Думаю, всё от того, что глубоко внутри я себя не люблю. Не считаю достойной. А тогда не считала и в помине. Я жила с грязным осадком на раненом сердце, и в принципе всё было ясно: хочешь – не хочешь, придется дать. А чего ты хотела? Ты порченный товар. Кто будет с тобой церемониться? Примерно так. Я стала избегать Гошу, даже прогуливать школу. Но он позвонил, и вытащил меня на разговор. А я говорила, что он не отличался красноречием? Говорила. Гоша был краток и на это раз:
– Значит так. Или ты мне даёшь, или мы расстаёмся.