Кто-то скажет: «Что она несёт? Она же осталась жива. Как она может не видеть, что в мире не только ночи, а ещё бывают и дни!». Вижу, господа, вижу. Не слепая. Я вам больше скажу: мне известно, что такое счастье. Я много раз в жизни была счастлива. Правда, никогда абсолютно. Вот это ощущение абсолютного счастья мне недоступно. А по поводу того, что я живу в ночи, объясню на простом примере. Смотрели когда-нибудь из тёмного помещения на свет? Это больно, правда? Вот и мне больно. Только перманентно. Потому, что внутри меня – тьма. Густая, нескончаемая, не проходящая тьма. И поэтому я очень благодарна тем людям, которые видят во мне свет. Спасибо за то, что даёте мне это понять. Вы мои проводники. Ведь я сама никогда не увижу этого света. Мы, ночные твари, не способны на это.
Пишу, словно я какой-то вампир. Нет, к сожалению. Я не вампир. Будь я вампиром – я бы не чувствовала того, что чувствую. И могла бы жить вечно. А вечность мне ой как пригодилась бы. Ведь я танатофоб. У меня фобия смерти. Когда она появилась – я не знаю. Думаю, все боятся смерти в той или иной степени. Но то, как боюсь её я… можно, наверное, написать новую диссертацию на тему танатофобии в психиатрии. А ведь когда-то было всё совсем иначе…
Меня поздно испортили системой. Я не ходила в детский сад. Попадая в систему, человек начинает обрастать информацией, как снеговик снегом. Мне повезло, со мной эта беда случилась только в школе. Напитываясь информацией, привязываясь к своим буквам и цифрам, – имени-отчеству, дате рождения, школе, классу, номеру в раздевалке, – человек начинает потихоньку привыкать жить. А после и совсем врастает в материальный мир. С корнями. Видимо, годам к двадцати я вросла капитально. Потому, что именно тогда мысли о том, что жизнь конечна, стали вызывать во мне дикий ужас. Но я помню и другое.
Мне три года. Я тону в Иртыше. Мама заболталась с подружками на берегу, а я спокойно себе тону. Опустилась на дно, и кайфую. Всем известно, что Иртыш – грязная река. Уверена, что и в 1975м году она уже не была чистой. Но в моей памяти тот эпизод остался, как ощущение невероятного счастья. Я лежала на дне, и видела красивые, яркие зеленые водоросли, и проплывающих мимо рыбок. Понимала ли я, что умираю? О, да. Отлично понимала. Но ничего прекраснее я до того момента не испытывала. Я была абсолютно готова умереть. Это был идеальный момент, чтобы умереть. Но тут мою идиллию грубо прервали. Какой-то идиот выходил из реки на берег, и споткнулся об меня своими ножищами. Наклонился, достал меня, как рыбу, из воды, и начал орать: «Чей ребёнок тонет?!». Мама увидела, всплеснула руками, подбежала, забрала меня и поблагодарила дядьку. Потом я, совершенно синяя, лежала на берегу, изо рта у меня вытекала вода, а мама выписывала мне пиздюлей в духе: «Все нормальные дети плещутся с надувными кругами у ног родителей, а тебя вечно чёрт куда-то несёт». Я не знаю, куда и кто несёт меня, но кто занёс на место моего утопления бдительного горластого мужика – это бы я хотела узнать. Думаю, в нашем мире нет ничего случайного, и в тот день я не должна была утонуть. А ведь вдумайтесь, насколько хорошо умереть тогда, когда ты к этому готов и совершенно не боишься? Представили? Вот именно!
Второй раз я чуть не умерла от странного заболевания, которое начиналось, как банальная ангина, и лечилось соответственно. То есть, меня спокойно кормили стрептоцидом с мёдом по бабушкиному рецепту, и заматывали шарфом моё горло. Но что-то пошло не по плану, и мне становилось всё хуже. Я не помню, была ли это ангина с абсцессом, или что похуже. Сейчас, будучи взрослым опытным человеком, могу предположить, что да, ангина. А тогда помню только, как я лежу, из моей груди прорываются хрипы, а всё вокруг будто укутывается в туман. Становится нечетким, размытым, будто на картину плеснули водой, и краски потекли. В этом тумане я ещё помню, как пришла участковый врач, Серафима – запамятовала отчество – хорошая, душевная тётка с нашего двора, бабушка одной из моих подружек. Пришла в неописуемый ужас, и быстро вызвала скорую. К моменту приезда скорой я была почти уже не здесь. Сквозь сгустившийся туман я видела врачей скорой, которые разводили руками: «А что вы хотите? Нужно было вызывать вовремя! А теперь уж всё. Через минуту останется ей глаза рукой закрыть, и кончено». И видела свою истерически рыдающую мать. И двойное удивление мурашками ползло по моему, почти расставшемуся с душой, телу. Я не понимала, от чего так убивается мама, и на это были две причины. Первая: зачем так плакать, ведь мне-то хорошо, а скоро будет ещё лучше. А во-вторых, почему мама так плачет, ведь она меня особо и не любит. Пока мама рыдала в голос, а врачи скорбно ждали момента, когда можно будет закрыть мне глаза, произошло непредвиденное: меня вдруг вырвало. Фонтаном. Этот фонтан пробил гнойную полость около миндалин, гной вытек вместе с рвотой, и я задышала. Обо мне тут же все забыли. Все дружно поздравляли друг друга и обнимались, как будто это они приложили руку к моему чудесному исцелению. Нет, не они. Но кто-то же приложил…
Больше никаких страшных историй со мной не приключалось, вплоть до лета 1983 года. Я просто росла, как все дети. Правда, в немного странной, для семидесятых, ситуации. У меня не было отца, а мне так хотелось, чтобы он был. Это даже странно… я человек, который не страдает синдромом «хочу, как у тебя». Ни в чём. Кроме, видимо, семьи. Помню, что я ужасно страдала от отсутствия у меня отца. Нечеловечески просто страдала. Кстати, этот старый мудак жив и по сей день. И не за то я обзываю его мудаком, что он бросил мою мать – не бросал. Она сама ушла. А за то, что он прекрасно знает о моём существовании, и не хочет ничего менять. Ему сейчас 78 лет. Сами понимаете, что шансы внезапно покинуть наш мир у него растут с каждым днём, несмотря на его спортивное прошлое. Но отец не хочет, чтобы у него была дочь. Мы один раз говорили с ним на эту тему, он хотя бы был честен со мной, и на том спасибо. Человек сказал: «Когда я хотел быть отцом – передо мной закрыли дверь. А сейчас я уже ничего не чувствую, ты для меня чужой человек», Круто звучит, правда? Хотел – расхотел – перехотел. Всё так просто. Я после того разговора шла по улице, и орала, как сумасшедшая. Не помню, какие фразы вылетали из меня по поводу состоявшегося разговора, но что-то я кричала. Не просто «А-А-А-А-А-А…». Зато помню острое, жгучее ощущение боли, которое застряло под рёбрами, и не хотело выходить из меня, как я не пыталась его вытолкнуть вместе с криками. Сейчас я уже спокойна. На моём поле он не единственный, кто не понимает, что общаться надо, пока мы живы. Я и сама – чего греха таить – иногда веду себя примерно также. Рву узы, связи, прекращаю общение. И ведь знаю, что потом скорее всего буду сожалеть. Проходила это уже много раз. Но не с отцом, не с детьми. Вот тут мне непонятно. Позвони он мне сейчас, скажи: «Приезжай, я хочу тебя видеть» – я бы всё бросила и полетела. Я готова обрести отца. А он не готов. А был ли готов он к тому, что у него будет дочь, есть дочь, хоть когда-то? Сомневаюсь. Говорит: хотел. А я не верю. Никто меня не хотел. Никто меня тут не ждал.
Итак, я пришла в этот мир никем не ожидаемая. У меня не было традиционной семьи: мамы, покупающей милые глупости для будущего малыша вроде пинеток. Папы, который гладит маму по большому животу и слушает, как пинается наследник. Большого живота не было тоже. Удивительная история, которая случилась в 1972м году, и которую я узнала в 1990м. Работала я тогда старшим лаборантом в одном сельскохозяйственном научном институте. А училась в учебном сельскохозяйственном институте. Моя мама всегда была озабочена тем, чтобы я обязательно получила высшее образование. Жаль, что её уже нет. Мам, я учусь. Не в сраном сельхозе Омска. А в Москве, во ВГИКе. Думаю, ты знала, что это за институт. Пока была жива.
А вы, дорогие друзья, знаете, что делали в научном сельхоз. институте в 1990м году? Все, от уборщицы до зав кафедрой. А я вам вот сейчас возьму и расскажу. Все сотрудники кафедры в осенне-зимне-весеннее время с 8 утра и до 17 вечера, минус обеденный час, брали со стола слева пакетик с зернами пшеницы, на котором было написано число, ну, допустим, 20. Высыпали зерна на картонную тарелочку, пересчитывали, высыпали обратно в бумажный пакетик и откладывали на стол справа. Надпись на пакете либо не менялась, либо, если зерен было не двадцать, а на одно больше или меньше – на пакетике зачеркивалось число и писалось новое. И вот так каждый день, целый день, пять дней в неделю. Когда было лето – все сотрудники ползали по полям с какой-то, безусловно, высшей целью. Какой конкретно – я уже не помню. Возможно, они считали колоски, например. За месяц работы в этом институте я получала в то время сто тридцать рублей ноль копеек. Поверьте, в СССР это было не так уж мало. Люди и по 80 р получали. И по 75, кажется. Но никогда я себя не чувствовала такой бесполезной, как в тот год. Неудивительно, что всему в этой стране рано или поздно наступает пизда, не правда ли?
Зато это научный институт пригодился мне информационно. В отделе кадров, когда я пришла оформляться, услышали мою редкую фамилию и налетели на меня общительные милые женщины.
– Малаховская? Ой, а Вашу маму не Маша зовут? А Вы в мае родились, да? Ой, ну что я спрашиваю! Тут же написано…
– Ну, да. Маша. – удивленно ответила я, не ожидавшая такого приема. – Вы её знаете?
На меня тут же вылился поток информации. Оказывается, моя мама устроилась в этот институт, в отдел кадров, в 1972м году, проработала что-то около месяца и после майских праздников вдруг исчезла. Просто не вышла на работу в понедельник 8 мая. А когда обеспокоенные коллеги позвонили ей домой, то узнали, что в субботу шестого Мария родила дочку. Коллеги первым делом решили, что они ошиблись номером. Отключились, перезвонили снова, уточнили фамилию, но ничего не поменялось. Их новенькая сотрудница действительно не вышла на работу по уважительной причине. Она уехала в родильный дом по скорой и родила ребёнка. Не преждевременно, а в положенный срок. Передав хреново сформулированные по причине шока поздравления, коллеги положили трубку и принялись горячо обсуждать новенькую в духе: «Как же это она родила, если у неё даже живота не было». «Как же так, беременная не была, а родила». Женщина, принимая мои документы, взахлеб продолжала развивать эту тему:
– А мы еще и думаем, ну как же так, живота не было, а она родила.
– Видимо, был. – Буркнула я.
– Кто? – Удивилась кадровичка.
– Живот. От меня ничего больше не нужно?
– Нет-нет, всё в порядке. Машеньке привет передавайте!
– Обязательно. До свидания.
Выйдя на улицу из ставшего вдруг тесным и душным отдела кадров, я подумала: «Вот так, мама, знал бы где упадешь…». Вряд ли мама могла предположить, что на её коллег история произведет такое неизгладимое впечатление, что они расскажут её мне через восемнадцать лет. Иначе легла бы трупом на порог и не пустила бы меня туда работать. Пройдёт ещё несколько лет, прежде чем я узнаю, что первая скорая помощь, вызванная к нам домой ночью шестого мая семьдесят второго года, увезла моего деда с инфарктом. Потому, что, видимо «живота не было, а роды вдруг случились». И для него это оказалось слишком неожиданно. А дед мой был приличнейшим человеком, и все эти нетипичные истории, где молодая незамужняя девушка внезапно оказывается на сносях, а отец её будущего ребенка вообще неизвестно где, были для него буквально ножом по сердцу. Учитывая, что эта самая девушка – его родная, любимая дочь. Для роженицы пришлось вызывать новую скорую, благо первые роды как правило долгий процесс. Всё закончилось благополучно. Почти. Кроме того, что после той выдающейся ночки вся моя жизнь идёт не по прямой, а наперекосяк. Через какие-то дебри, болота, чащи. Сикось-накось, шиворот-навыворот. И попросту через жопу.
Кстати, в детстве я была до ужаса странной. Нет, странной я осталась навсегда. Но в детстве нельзя быть странной. Дети не понимают ничего такого. Меня, конечно, никто не бил, не обижал и не гнобил. Но и дружила я мало с кем. Собственно, близкая подруга в детстве у меня была одна. Я хочу о ней рассказать. Немного.
Итак, Ленка. Здорово сближало нас то, что мы обе росли без отцов. Притом и мой, и ее дед были профессорами. А дочки профессоров вот… отмочили, как говорится. Кругом идеальные семьи, мамы-папы. А мы с Ленкой – безотцовщина. Второй сорт, как ни крути. На этой почве и сблизились. Ленка тоже была довольно странным ребёнком. Потом она выросла и на пару метров переплюнула свою мать: не только меняла мужиков, как перчатки в духе своей мамы, не только бухала, как слесарь. Ленка употребляла наркотики и в конце концов пошла на панель. Наши общие друзья детства, мальчики, которые выросли, стали дяденьками с машинами, рассказывали друг другу и подругам детства с придыханием, что видели Ленку в толпе других проституток на ТОМ САМОМ МЕСТЕ. Проспекте Мира около мединститута. Наши интересы с Ленкой к тому времени разошлись, мне не очень нравилось, чем она занимается, но кто я была такая, чтобы ее воспитывать? Изредка она заезжала ко мне, ела, курила, сыпала анекдотами и убегала в свою блядскую жизнь. Запас анекдотов не иссякал, наверное, пополнялся от клиентов. Моя жизнь казалась мне куда менее блядской. А как же! Муж, ребёнок. Все, как полагается.
В очередной раз Ленка заскочила ко мне попросить погонять модные тогда леггинсы. Видимо, ее высокооплачиваемая древнейшая профессия не позволяла их приобрести. Первый порыв мой был сказать «нет». Ленкина специфичная работа не вдохновляла меня носить после нее мои штаны. Но потом я подумала: «Ира, ну не трусы ведь! Ну что ты жмешься, это же твоя подруга детства. Лучшая. Единственная, можно сказать. В детстве была единственной. К моменту вопроса о леггинсах у меня было много друзей. Разных штанов у меня тоже было много, – 90е, муж бандит, тогда ещё на коне. И я дала, получив многословное клятвенное заверение, что леггинсы вернутся ко мне ну никак не позднее четверга на будущей неделе. И все. Ленка исчезла вместе с двумя моими штанами. Ходили слухи, что она получила повышение и теперь работает мамкой у девочек. Но ко мне она носа не казала, и даже не звонила. Видимо, даже повышение не обеспечило ее брендовыми шмотками, и она решила замылить мои.
У меня есть отвратная черта в характере. Порой я могу обидеться смертельно из-за какой-либо мелочи, типа штанов. Притом это так неискренне, так натянуто. Типа: «Ага, как ты мог/могла так со мной?! А я вот как обижусь сейчас!» Это не чувства. Это просто мое решение. Как показывает доигрывание – не самое удачное. И когда мы столкнулись с Ленкой на остановке, она сказала мне: «Привет», а я задрала нос и прошла мимо, как незнакомая. Такая глупость!
Через полгода в нашей квартире раздался звонок. Дедушка Лены, восьмидесятилетний профессор, сообщил мне, что его внучка двадцати пяти лет отроду умерла. Я от шока сказала ему: «Спасибо», и села в ужасе на полу у тумбы с телефоном. Через какое-то время открылась входная дверь и вошла мама:
– Ты что?
– Мам. Я ничего не понимаю. Ленка умерла, звонил ее дед…
– Какая Ленка?! Орлова???
– Ну да. А я так растерялась, что сказала ему: «Спасибо».
– Да, ты можешь.
– И что же теперь делать?
– Ир, ну ты чего такая глупая! Иди к ним. Извинись за «спасибо» и все узнай.
Я начала судорожно собираться.
– И помощь предложи!
– Ладно-ладно.
– И когда похороны спроси.
– Мама!
– Ладно, иди уже.
Сейчас пишу это и думаю. Ленки нет с 1998 года, мамы с 2011. Когда-то не будет меня. Люди, не относитесь к жизни серьезно. Выкиньте на помойку слова «важно» и «срочно», выкиньте обиды и злобу. Важно и срочно именно сейчас только жить. Просто жить. Раз уж нас сюда для чего-то закинули.
Ленкина мама открыла мне дверь, усадила за стол и рассказала, что Ленка умерла от воспаления легких. Звучало это странно. В наше время, когда выбор антибиотиков шикарный. Тетя Нина объяснила, что Ленка кашляла очень давно и лечилась сама всем подряд. Через время после похорон её смерть начала обрастать домыслами. Мол, рентген грудной клетки Ленки показал множественные дыры в легких. Даже если бы сняли воспаление, эти дыры бы ей никак не залатали. В принципе, такое было возможно. Ленка полжизни кололась эйфедрином, его получают в кустарных условиях из разных жидких препаратов от кашля.
Еще один миф повествовал, что руку приложила жена Ленкиного любовника. Она очень хотела вернуть мужа в семью и обратилась к бабке. Бабка сделала заклятие на смерть то ли на тортик, то ли на чай. Жена любовника пришла к Ленке и предложила мировую. Именно после этого чаепития Ленка стала чахнуть. Самого любовника я видела на похоронах. Парень был чудо как хорош собой, и очень убивался. Горе его было тяжелым, неподдельным. Он плакал, как ребенок у гроба и поминутно целовал Ленку, хотя изменилась она до неузнаваемости. Изболелась, измучилась. Поцелуи эти не выглядели прощальными. Было чувство, что парень надеется: они сработают. Встанет мертвая принцесса из гроба. Не сработали.
Мы с Ленкиной сестрой пили водку в стороне от всех и тут же курили, наплевав на все.
– Почему мне никто не сообщил, Тань. Почему никто не сказал, когда она еще была в больнице. Когда ее можно было успеть увидеть, поговорить. Почему?
– Она сказала, ты обижена. Она сказала, ты не будешь с ней разговаривать.
– Господи, что за бред?
– Очень просила меня приехать к ней на двадцати пятилетие. Говорила: «До 26-то я не доживу».
– Да уж. Не дожила…
– Блядь. Жесть. Не верю. Моей сестры больше нет.
После похорон я поехала к Ольге, к подруге. У нас дети ходили в одну группу в саду. Снова пили водку. Я ревела. Как-то это все нигде не укладывалось. Особенно то, что я не успела с ней поговорить. Ольга не выдержала:
–Она же у тебя была веселая! Что ты ноешь? Ей бы не понравилось.
–И что? Веселиться будем?
–Ну, а почему нет-то? Повеселимся в память о твоей Ленке.
Мы повеселились. Наутро стало еще хуже. К тягостной тоске прибавилось похмелье. Очень долго я периодически видела Ленку в толпе. Конечно, при ближайшем рассмотрении, это оказывались другие девушки. Но мне упорно мерещилась она. Наверное, мне хотелось попросить прощения за то, что я так глупо обиделась за дурацкие леггинсы. Также Ленка приходила во снах. Она настойчиво звала меня с собой. Я думаю, что поверие про зовущих покойников образовалось не на пустом месте. Что-то в этом есть. Ленка не была хорошим человеком до той степени, чтобы не хотеть меня забрать с собой. Она вполне могла этого хотеть. Однажды, еще будучи живой, она хотела убить своего дядьку с целью завладеть его имуществом. Ленка предложила мне стать её подельницей в этом страшном и нелегком деле, я отказалась. Я против убийства в принципе. План Ленки меня ужаснул. Слава Богу, в жизнь она его не воплотила.
Во сне я доходила с ней до определенного уровня и останавливалась. Это был то какой-то поворот, то двери, то ещё что-то. Поняв, что я не уводимая, Ленка перестала мне сниться. Потом от неё был звонок. Звонок с того света, буквально. Но это совсем другая история.