Эркюль Пуаро шагал по главной улице деревни Лонг-Бэйзинг. То есть если можно было назвать таковой улицу, которая во всех отношениях и смыслах являлась единственной, как оно и было в случае с Лонг-Бэйзинг, одной из тех деревень, что демонстрируют склонность к длине, но не к ширине. В ней имелась впечатляющая церковь с высокой колокольней и тисовое дерево, пожилое и гордо-величественное, в церковном дворе. Она также имела полный набор деревенских магазинчиков и лавок, предлагавших широкий выбор товаров. Была здесь еще и парочка антикварных магазинов; один по большей части демонстрировал ободранные сосновые каминные полки, а другой был битком набит сваленными в кучи древними картами и большим количеством фарфора, в основном щербатого; предлагал несколько изъеденных жучком дубовых сундуков, полные полки стекла, а также немного викторианского серебра, тоже сваленного в кучи по причине отсутствия достаточного места. Имелось тут также два кафе, оба довольно паршивых, а еще магазинчик корзиночных изделий, вполне приличный, с большим разнообразием товаров домашнего плетения, а еще почта, объединенная с зеленной лавкой, а еще мануфактурная лавка, торговавшая по большей части дамскими шляпками, а также обувью для детей, и имевшая широкий выбор всевозможных галантерейных товаров. Был тут еще и магазинчик, в котором продавались газеты и канцелярские товары и который также предлагал табачные изделия и сладости. Был и магазин шерсти и шерстяных изделий, настоящий аристократ среди прочих. Две седовласые строгие женщины заведовали множеством полок, забитых самой разнообразной шерстью для вязания. И еще там имелись в больших количествах образцы и выкройки для кройки и шитья и вязания, соединенные с отделом художественной вышивки. То, что еще недавно было местной бакалейной лавкой, теперь процветало под названием «супермаркет», гордясь набором проволочных корзин и расфасованными товарами всех видов – от любых круп до стиральных и чистящих порошков; и все это в поражающих воображение ярких бумажных коробках. И еще тут имелось небольшое заведение с одной маленькой витриной с надписью «Лилла», выполненной замысловатыми буквами, в которой были выставлены одна блузка французского покроя с ярлыком «Последний писк моды» и лилово-пурпурный полосатый джемпер с указанием «По спецзаказу». Эти предметы были размещены таким образом, словно чья-то рука небрежно забросила их в витрину.
Все это Пуаро рассматривал с интересом беспристрастного человека. Еще в пределах деревни располагались фасадом на улицу несколько маленьких домиков, старомодных, нередко сохранивших чистоту настоящего георгианского стиля, но чаще демонстрирующих усовершенствования Викторианской эпохи[17], такие как веранда, окно фонарем или небольшая оранжерея. Один или два дома точно перенесли пластическую операцию фасада и теперь демонстрировали некоторые признаки того, что можно было объявить новизной, чем, видимо, очень гордились. Встретились сыщику и несколько очаровательных обветшалых коттеджей, типичных для прежних времен; некоторые даже притворялись, что им на сотню лет или около того больше, чем на самом деле; другие же были совершенно подлинные, и в них все современные удобства вроде водопровода и канализации были тщательно скрыты от постороннего взгляда.
Пуаро медленно шел по улице, переваривая все увиденное. Если б сейчас ему сопутствовала его нетерпеливая приятельница миссис Оливер, она бы немедленно потребовала от него отчета, почему он впустую тратит время, когда дом, который он должен был посетить, расположен в четверти мили за окраиной деревни. Тогда Пуаро ответил бы ей, что он проникается местной атмосферой; что подобные вещи нередко имеют большое значение.
В конце деревни сыщик внезапно наткнулся на резкую перемену пейзажа. По одну сторону от дороги, довольно далеко от проезжей части, стоял ряд недавно построенных муниципальных домов; перед ними был посажен ряд деревьев, а покраске каждого дома была придана веселая нотка – их входные двери были выкрашены в разные цвета. Позади муниципальных домов виднелись поля и живые изгороди, тянущиеся вдаль и перемежающиеся случайными вкраплениями «привлекательных загородных домов для постоянного проживания», как они именуются в рекламе агентов по продаже недвижимости, с собственными посадками и садиками, создающими общее впечатление обособленности, скрытности и сдержанности. Впереди, дальше по дороге, Пуаро заметил дом, верхний этаж которого отличался несколько необычной конструкцией, напоминающей луковицу. Что-то этакое туда приделали, видимо, не так уж много лет назад. Именно это, несомненно, и являлось Меккой, куда его, прямо как правоверного мусульманина, влекли ноги. Он подошел к калитке, к которой была приделана табличка с надписью «Лабиринт», и еще раз осмотрел дом. Тот был обычный, постройки, видимо, начала века. Ни красив, ни уродлив. «Обычный, банальный» – вот, наверное, самое точное определение, чтобы его описать. Сад выглядел более привлекательно, чем дом, и явно был в свое время предметом больших забот и внимания, хотя теперь пришел в несколько запущенное состояние. Но там по-прежнему красовались приятные на вид зеленые лужайки, множество цветочных клумб и аккуратно рассаженные шпалеры кустарников, придающие саду вид искусственного ландшафта. Сад содержался в весьма приличном состоянии. Несомненно, у хозяев имеется садовник, решил Пуаро. Личный интерес хозяев, вероятно, также имел здесь место, поскольку он заметил в углу сада возле дома склонившуюся над цветочной клумбой женскую фигуру; женщина подвязывала георгины, понял Пуаро. Ее голова вся сияла, прямо как яркий шар из золотистых волос. Она была высокого роста, худая и стройная, но с широкими плечами. Сыщик открыл замок калитки, прошел во двор и направился к дому. Женщина повернула голову в его сторону, потом выпрямилась и повернулась к нему с вопросительным выражением на лице. И осталась стоять молча, ожидая, когда он сам заговорит. В ее левой руке был зажат обрывок шнура для подвязки цветов. Выглядела она, как он заметил, удивленной.
– Да? – спросила она.
Пуаро, настоящий иностранец, широким жестом снял шляпу и поклонился. Ее глаза оставались прикованы к его усам, они ее явно восхищали.
– Миссис Рестарик?
– Да. Я…
– Надеюсь, я не отрываю вас от дел, мадам.
Ее губы тронула слабая улыбка.
– Вовсе нет. А вы…
– Я позволил себе нанести вам визит. Моя приятельница, миссис Ариадна Оливер…
– Да-да, конечно. Я знаю, кто вы. Месье Пуаре.
– Пуаро, мадам, – поправил ее он, сделав ударение на последней гласной. – Эркюль Пуаро, к вашим услугам. Я оказался проездом в ваших краях и рискнул нанести вам визит в надежде, что мне будет позволено выразить свое уважение сэру Родрику Хорсфилду.
– Да, Наоми Лорример сообщила, что вы можете к нам приехать.
– Надеюсь, это не слишком неудобно?
– Ну что вы, никакого неудобства. Ариадна Оливер была у нас в прошлый уик-энд. Приехала вместе с Лорримерами. Она пишет поразительно увлекательные романы, не правда ли? Но вы, возможно, не находите детективные истории забавными. Вы же сами детектив, не так ли? Настоящий детектив, да?
– Я весь из себя самый что ни на есть настоящий, – заявил Эркюль Пуаро.
Он заметил, как она подавила улыбку, и присмотрелся к ней повнимательнее. Миссис Рестарик была красива, но какой-то искусственной красотой. Золотистые волосы собраны в тугую прическу. Пуаро решил, что в душе она, вероятно, не слишком уверена в себе и всего лишь играет роль английской леди, занятой своим садиком. И еще это наводило на мысль о ее возможном социальном происхождении.
– У вас тут просто замечательный сад, – заметил он.
– Вам нравятся сады?
– Да, только не так, как они нравятся вам, англичанам. У вас есть особый талант для разведения садов. Они для вас что-то значат, чего отнюдь не значат для нас.
– Для французов, хотите вы сказать?.. О да! Мне кажется, миссис Оливер однажды упоминала вскользь, что вы раньше служили в бельгийской полиции, да?
– Да. Я вообще-то старая бельгийская полицейская собака. – Пуаро вежливо улыбнулся и продолжил, разводя руками: – Но вашими садами, господа англичане, я просто восхищаюсь! И преклоняюсь перед вами! Латинские народы, те предпочитают регулярные парки, парк при chateau, при замке, этакую миниатюрную копию парка при Версальском дворце. И еще, конечно же, они изобрели potager[18]. Очень важная и нужная вещь. Здесь, в Англии, у вас тоже имеются potager, но вы заимствовали их из Франции и не любите свои potager так, как любите цветы. Hein?[19] Не так ли?
– Да, думаю, вы правы, – ответила Мэри Рестарик. – Но пройдемте же в дом. Вы ведь к моему дяде приехали.
– Я приехал, как говорится, чтобы выразить свое уважение сэру Родрику, но я должен выразить свое уважение и вам, мадам. Я всегда выражаю уважение красоте, когда встречаюсь с нею.
Женщина засмеялась слегка смущенно.
– Не нужно делать мне столько комплиментов.
Она вошла в дом через распахнутое французское окно, сыщик последовал за нею.
– Я немного общался с вашим дядюшкой в сорок четвертом году.
– Он, бедняга, стал совсем стар. Боюсь, практически оглох.
– Это было так давно, когда мы с ним познакомились… Он, наверное, забыл про это. Мы расследовали дело о шпионаже, а еще много беседовали о научных разработках и некоем изобретении. Этим изобретением мы обязаны гениальности сэра Родрика. Я надеюсь, он согласится со мной увидеться.
– Ох, я уверена, он будет рад вас принять, – заявила миссис Рестарик. – Он нынче ведет довольно скучную жизнь. Мне приходится много бывать в Лондоне – мы подыскиваем себе там подходящий дом. – Она вздохнула и добавила: – Со стариками иной раз приходится очень трудно…
– Да, знаю, – сказал Пуаро. – Со мной самим подчас бывает трудно.
Она засмеялась:
– Ах, месье Пуаро, перестаньте; уж вам-то не стоит утверждать, что вы старик.
– Мне нередко такое говорят, – сказал сыщик и вздохнул. – Юные девушки, в частности, – похоронным тоном добавил он.
– Очень нехорошо с их стороны! Вероятно, точно так же ведет себя и наша дочь.
– Ах, у вас есть дочь?
– Да. Вообще-то, она моя приемная дочь.
– Я бы с удовольствием с нею познакомился, – вежливо сообщил Пуаро.
– Увы, ее сейчас здесь нет. Она в Лондоне. Работает там.
– Все молодые девушки работают в нынешние времена.
– Ну все должны чем-то заниматься, – рассеянно сказала миссис Рестарик. – Даже когда они выходят замуж, их всегда убеждают вернуться на работу – трудиться на производстве или преподавать.
– И вас тоже, мадам, убедили вернуться на какую-то работу?
– Нет. Я выросла в Южной Африке. И сюда приехала вместе с мужем совсем недавно… И все это… мне все еще представляется довольно странным.
Она огляделась вокруг с видом, который Пуаро определил как отсутствие энтузиазма. Они находились в красиво убранной комнате самого обычного, традиционного вида – полностью обезличенной. На стене висели два больших портрета – единственная персональная деталь. На одном была изображена тонкогубая женщина в сером бархатном вечернем платье. Лицом к ней на противоположной стене висел портрет мужчины лет тридцати с небольшим. У него был такой вид, словно он всеми силами подавляет кипящую в нем энергию.
– Ваша дочь, я полагаю, находит жизнь в провинции скучной?
– Да, ей гораздо лучше живется в Лондоне. Здесь ей не нравится. – Она вдруг замолчала, а затем продолжила, но так, словно следующие слова из нее вытягивали клещами: – И я ей не нравлюсь.
– Не может быть! – воскликнул Эркюль Пуаро с типично галльской вежливостью.
– Очень даже может. Да ладно, такое, я полагаю, достаточно часто случается. По-видимому, молодым девушкам трудно смириться с присутствием мачехи.
– А ваша дочь очень любила свою мать?
– Полагаю, так оно и должно было быть. Она трудная девочка. Думаю, большинство юных девушек такие же.
Пуаро вздохнул и сказал:
– Матери и отцы в нынешние времена имеют гораздо меньше влияния на своих дочерей. И почти не могут их контролировать. Все теперь не так, как было в старые добрые времена.
– И в самом деле, совсем не так.
– Мне не следовало бы это говорить, мадам, но я должен признаться, что мне весьма жаль, что эти юные девушки столь неразборчивы в выборе – как бы это выразиться? – своих бойфрендов.
– Норма в этом плане доставляет своему отцу немало беспокойства. Однако, мне кажется, жаловаться на подобное не имеет никакого смысла. Людям должно быть позволено ставить свои собственные эксперименты… Однако я должна отвести вас к дядюшке Родди – у него свои комнаты наверху.
Она повела его из комнаты. Выходя, Пуаро оглянулся через плечо. Скучная комната, комната без характера – возможно, если не считать эти два портрета. Судя по фасону платья женщины, они написаны много лет назад. Если это была первая миссис Рестарик, подумал Пуаро, ему она точно не понравилась бы.
– Там у вас превосходные портреты, мадам, – заметил он.
– Да. Они кисти Лансбергера.
Это была фамилия известного и чрезвычайно дорогого и модного портретиста, знаменитого лет двадцать назад. Его манера – педантичный и тщательный натурализм – нынче уже вышла из моды, а после смерти его почти перестали упоминать. Натурщиц Лансбергера нередко издевательски именовали «вешалками для одежды», но сам Пуаро считал, что они достойны гораздо большего. И еще он подозревал, что за милыми, спокойными и приятными для глаза внешностями изображаемых людей пряталась тщательно скрытая насмешка, которую Лансбергер без особых усилий привносил в свои портреты.
– Их только что достали из чулана, – сообщила Мэри Рестарик, поднимаясь впереди него по лестнице. – И почистили, и…
Тут она вдруг резко остановилась и замерла на месте, одной рукой держась за перила.
А над нею, наверху, появилась фигура, только что показавшаяся из-за угла лестничной клетки и явно намеревавшаяся спуститься вниз. Фигура эта казалась здесь странно неуместной, не сочетающейся с окружающим. Этакий типичный представитель нынешнего молодого поколения. На нем был черный пиджак, тщательно продуманный бархатный жилет, плотно облегающие брюки, а голову украшали роскошные каштановые кудри, свисавшие вдоль шеи. Выглядел он экзотично и довольно красиво, но требовалось некоторое время, чтобы точно определить его пол.
– Дэвид! – воскликнула Мэри Рестарик. – Что вы здесь делаете?!
Молодой человек совершенно определенно нимало не смутился.
– Я вас напугал? – спросил он. – Ну извините.
– Что вы здесь делаете, в этом доме?! Вы… вы вместе с Нормой приехали?
– С Нормой? Нет. Я рассчитывал застать ее здесь.
– Застать здесь? Что вы хотите сказать? Она же в Лондоне!
– Да нет, моя дорогая, там ее нет. В любом случае ее нет в квартире номер шестьдесят семь в «Бородин мэншнз».
– Как это так – ее там нет?
– Ну поскольку Норма не вернулась туда после уик-энда, я решил, что она, вероятно, осталась здесь, у вас. Вот я и приехал поглядеть, что она задумала.
– Она уехала отсюда вечером в воскресенье, как обычно… Почему вы не воспользовались звонком, чтобы дать нам знать о своем приезде? – добавила миссис Рестарик сердитым тоном. – И что вы здесь делаете? Шляетесь по дому?
– Неужто вы, моя дорогая, решили, что я задумал стащить столовое серебро или что-то в том же роде? Это же совершенно нормально – зайти в дом, когда стоит ясный день! Почему бы и нет?
– Мы, видите ли, старомодны, и подобное нам не нравится!
– Ох, бог ты мой! – Дэвид вздохнул. – Какой шум люди поднимают по всяким пустякам… Ну, что же, моя дорогая, если меня здесь не желают принимать, а вы, кажется, не в курсе, куда делась ваша приемная дочь, мне, полагаю, нужно отсюда сваливать. Может, мне нужно вывернуть карманы, прежде чем я уберусь отсюда?
– Не говорите глупости, Дэвид!
– Ну тогда – пока! – Молодой человек прошел мимо них, помахал рукой, спустился по лестнице и вышел через распахнутую фасадную дверь.
– Ужасное создание! – заявила Мэри Рестарик с резкостью озлобившегося человека, крайне изумившей Пуаро. – Не выношу его! Просто видеть не могу! И почему только в Англии нынче полным-полно подобных типов?!
– Ах, мадам, не нужно так расстраиваться! Это всего лишь вопрос моды. Мода ведь во все времена определяла поведение людей. В провинции таких немного, но вот в Лондоне их великое множество.
– Ужасно! Просто ужасно! – заявила Мэри. – Какие же они все изнеженные и женоподобные! И эти их экзотические одежки…
– И все же они не слишком отличаются от портретов Ван Дейка, вам не кажется, мадам? В позолоченной раме, с кружевным воротником – про них ведь не скажешь, что они женоподобные или изнеженные. – И он еще смеет являться сюда без предупреждения! Эндрю будет в ярости! Его все это ужасно беспокоит. Дочери ведь всегда доставляют массу беспокойств! Даже при том, что Эндрю вообще-то не слишком хорошо знает Норму. Он ведь уехал за границу, когда она была еще ребенком, да так и жил там. Оставил ее полностью на попечение ее матери, а та ее так воспитала, что теперь Норма для него – сплошная загадка. Да и для меня, коли на то пошло. Я считаю ее весьма странной девушкой, и ничто меня в этом не переубедит. В нынешние времена никто не в состоянии контролировать этих девиц, они не признают никаких авторитетов! И, кажется, им нравятся самые отвратительные молодые люди! Вот она, к примеру, совершенно потеряла голову из-за этого Дэвида Бейкера, безумно в него влюблена! И ничего нельзя с этим поделать! Эндрю отказал ему от дома – и посмотрите, он является сюда и врывается прямо внутрь, как будто так и надо! Мне кажется… да, наверное, Эндрю об этом говорить не стоит. Не хочу, чтобы он расстраивался из-за всякой ерунды. Надо полагать, в Лондоне она повсюду появляется с этим типом, да и не с ним одним… Встречаются ведь и похуже, чем он! Такие, что никогда не моются, с небритыми лицами, с такими странными, торчащими во все стороны бороденками и в грязной, засаленной одежде…
– Увы, мадам, так оно и есть. Но не стоит из-за этого расстраиваться, – весело заявил Пуаро. – Юношеская невоспитанность со временем проходит и исчезает.
– Надеюсь, что так. Но Норма действительно очень странная девушка, и с ней очень трудно. Иной раз мне кажется, что у нее с головой что-то не в порядке. Такая она странная, необычная… Иногда выглядит так, словно вообще отсутствует где-то. И это ее чрезвычайно странное отношение к людям… Антипатия, даже неприязнь…
– Неприязнь?
– Она ненавидит меня. Действительно ненавидит! А я не вижу для этого никаких причин. Надо думать, она была очень привязана к своей матери, но это ведь совершенно естественно и разумно, что ее отец женился вторично, не правда ли?
– А вы уверены, что она и впрямь вас ненавидит?
– Ох, конечно, уверена! И у меня полно доказательств, подтверждающих это. Не могу выразить словами, какое облегчение я испытала, когда она перебралась в Лондон. Я вовсе не хотела устраивать никаких скандалов… – Тут миссис Рестарик внезапно замолкла, словно только что осознала, что разговаривает с совершенно чужим, незнакомым человеком.
Пуаро обладал способностью вызывать людей на откровенность. При этом создавалось впечатление, что люди, с которыми он беседовал, едва ли отдавали себе отчет в том, с кем они так свободно общаются.
Тут она коротко рассмеялась и воскликнула:
– Бог ты мой! Совершенно не понимаю, почему я все это вам рассказываю! Надо думать, в любой семье имеются подобные проблемы. Бедные мачехи, нам очень тяжело приходится с такими вопросами… Ну вот мы и пришли.
И она постучалась в дверь.
– Входите, входите! – раздался из-за двери громоподобный рев.
– К вам посетитель, дядюшка, – сообщила Мэри Рестарик, входя в комнату. Пуаро следовал за нею.
Широкоплечий, с квадратным лицом и красными щеками, весьма вспыльчивый на вид пожилой человек расхаживал по комнате. Он тут же решительно затопал в их сторону. Позади него за столом сидела девушка; она просматривала и раскладывала поступившие письма и газеты, склонив над почтой голову с блестящими темными волосами.
– Это месье Эркюль Пуаро, дядя Родди, – сообщила Мэри Рестарик.
Пуаро изящно сделал шаг вперед, готовый и к действию, и к торжественным речам.
– Ах, сэр Родрик, прошло столько лет – столько лет с того момента, когда я имел удовольствие с вами познакомиться! Давненько это было, еще во время войны… В Нормандии, как мне кажется. Я прекрасно все помню – там были еще полковник Рейс и генерал Аберкромби, а еще маршал авиации сэр Эдмунд Коллингсби. А какие решения тогда приходилось принимать! И какие трудности у нас были с обеспечением безопасности!.. Эх, в наши дни уже нет нужды в секретности. Я помню разоблачение того тайного агента, который так долго у нас продержался, – помните, это был капитан Хендерсон.
– Ага. И в самом деле, капитан Хендерсон. Боже ты мой, какая свинья… Но разоблачили же!
– Вы, возможно, меня не помните. Меня зовут Эркюль Пуаро.
– Да, да, конечно, я вас помню! Да-да, это было четко сработано, очень четко! Вы ведь тогда французов представляли, не так ли? И вас там было двое… второго я не помню, как звали, я с ним никак не мог сработаться. Ну отлично, присаживайтесь же, присаживайтесь. Прекрасная возможность поговорить о старых добрых временах!
– Я опасался, что вы можете не вспомнить нас с коллегой. Его звали месье Жиро.
– Да-да, конечно, я хорошо помню вас обоих. Ах, какие славные были времена, какие времена!
Девушка встала из-за стола и вежливо пододвинула стул Пуаро.
– Вот правильно, Соня, очень правильно, – заметил сэр Родрик. – Позвольте, я познакомлю вас с моей очаровательной секретаршей, – продолжил он. – Хорошая секретарша – большое дело! Помогает мне, понимаете ли, сортирует и подшивает все мои бумаги… Уж и не знаю, что бы я без нее делал!
Пуаро вежливо поклонился.
– Enchanté, mademoiselle[20], – произнес он.
Девушка пробормотала что-то в том же роде. Это было маленькое существо с черными, коротко остриженными волосами. Ее темно-синие глаза были все время скромно опущены вниз; она улыбнулась своему работодателю застенчиво и нежно. Он похлопал ее по плечу.
– Уж и не знаю, что бы я без нее делал, – повторил он. – Правда, даже не знаю!
– О нет! – запротестовала девушка. – Ничего особого я из себя не представляю. Не умею быстро печатать, к примеру.
– Вы печатаете достаточно быстро, моя милая. И еще вы – моя память. А также мои глаза, мои уши и еще многое, многое другое!
Она снова улыбнулась ему.
– Как тут не вспомнить кое-какие интереснейшие истории, которые так широко в свое время обсуждались! – заметил Пуаро. – Не знаю, насколько все это было преувеличено. Помните, например, тот день, когда у вас угнали машину… – И он продолжил, пересказывая всю эту историю.
Сэр Родрик был в восторге.
– Ха-ха-ха, ну конечно! Да, и в самом деле, надо думать, кое-что там было преувеличено и раздуто. Но в общем и целом так оно и было. Да-да, и как это вы все это помните, ведь столько времени прошло! Но я могу рассказать еще более интересную историю…
И он пустился в рассказ. Пуаро выслушал его и поаплодировал, после чего посмотрел на часы и поднялся на ноги.
– Не буду больше отнимать у вас время, – заявил он. – Как я вижу, вы заняты весьма важной работой. Просто дело в том, что, оказавшись в ваших краях, я не мог не засвидетельствовать вам свое почтение. Годы бегут, но вы, как я вижу, не утратили ни бодрости, ни привычки наслаждаться жизнью.
– Да-да, можно и так сказать. Однако вам вовсе не следует одаривать меня такими комплиментами… Но вы же, я уверен, можете остаться к чаю. Мэри наверняка приготовит нам чай. – Он огляделся вокруг. – Ох, она уже ушла! Очень мило с ее стороны.
– Да, несомненно. Очень красивая женщина. Полагаю, она уже много лет служит вам большим утешением и поддержкой.
– О нет! Они ведь недавно поженились. Она – вторая жена моего племянника. Я, правда, никогда особо не интересовался этим своим племянником, Эндрю, – он человек слишком ветреный, непостоянный. Вечно мечется. Его старший брат, Саймон, – вот это мой любимчик. Правда, я и его не слишком хорошо знал. А что до Эндрю, то он со своей первой женой поступил очень нехорошо. Ушел от нее, понимаете? Бросил ее, оставил совсем одну и уехал с совершенно отвратительной особой. Все про нее всё знали. Но он был от нее без ума. И вся эта история через год или два закончилась крахом. Глупец! А эта девушка, на которой он женился, мне кажется, добрая и порядочная. Никаких глупостей, насколько мне известно. А вот Саймон, тот всегда отличался постоянством… хотя он был человек чертовски унылый и скучный. Не могу сказать, что я очень обрадовался, когда моя сестра вышла замуж в их семейство. Вышла замуж за деньги, в торговую семью. Богатую, конечно, но деньги – это еще не всё; наши родственники обычно женились и выходили замуж в семьи служащих, чиновников… Я лишь с немногими Рестариками знаком.
– У них, насколько я знаю, имеется дочь. Один мой приятель познакомился с нею на прошлой неделе. – А-а, Норма. Глупая девчонка. Таскается повсюду в ужасной одежде и подцепила себе какого-то ужасного молодого человека… Ну ладно, они нынче все такие. Длинноволосые молодые люди, битники[21], «Битлз» и все такое прочее. Я их не выношу. Говорят на каком-то непонятном языке, практически иностранном. Даже Мэри – я-то всегда считал ее добропорядочной и разумной женщиной, хотя замечаю, что она иной раз склонна к истерикам, по большей части по поводу своего здоровья. Все время что-то болтает о том, что хочет лечь в больницу – на обследование или еще для чего-то… Как насчет выпить? Виски? Вы точно не хотите остаться к чаю?
– Спасибо, но я ведь остановился у друзей.
– Ну, должен признаться, что я получил истинное удовольствие от встречи и общения с вами. Неплохо иногда вспомнить события, происходившие в старые времена. Соня, дорогая моя, может быть, вы проводите месье… извините, опять забыл, как вас зовут – ах да, месье Пуаро! Проводите его вниз, к Мэри, хорошо? – Нет-нет! – Пуаро поспешно отмахнулся от этого предложения. – Я и думать не могу о том, чтобы снова обеспокоить мадам. Я вполне и сам справлюсь. Вполне справлюсь. И без труда найду дорогу. Для меня было большим удовольствием снова встретиться с вами.
И он вышел из комнаты.
– Не имею ни малейшего понятия, кто он такой, этот малый, – высказался сэр Родрик, когда Пуаро ушел.
– Вы не знаете, кто это такой? – спросила Соня, удивленно посмотрев на него.
– Лично я не помню половину из тех людей, которые нынче приходят ко мне с визитами. Конечно, приходится вести себя подобающим образом. Знаете, со временем можно научиться как-то обходиться в таких ситуациях. То же самое происходит во время всяких вечеринок. Подходит какой-нибудь тип и говорит: «Вы, наверное, меня не помните, мы с вами виделись в последний раз в тридцать девятом году». И мне приходится отвечать, что я, конечно же, его помню. Хотя совершенно не помню. Такое вот затруднение, когда ты почти ослеп и оглох. Мы в конце войны со многими лягушатниками приятельствовали; я и половину из них не помню. Да, конечно, этот был один из них, точно. Он хорошо меня знал, и я его знал, да и тех парней, о которых он упоминал. И эта история, как у меня украли машину, – истинная правда. Они ее, правда, здорово тогда раздули. Многое, конечно, преувеличили, но все равно получилась отличная история… Ну ладно, мне кажется, он и не понял, что я его не помню. Умный малый, должен признать, но все равно сущий лягушатник, не правда ли? Ну вы понимаете, все эти поклоны и реверансы, жеманства и танцы, ужимки и прыжки… Ну хорошо, на чем мы остановились?
Соня взяла со стола письмо и подала его. И протянула сэру Родрику также очки, которые он немедленно отверг:
– Не нужны мне эти проклятые стекла – я и без них отлично вижу!
Он прищурился и уставился в письмо, держа его близко к глазам, но скоро капитулировал и сунул его обратно ей в руки.
– Ладно, наверное, будет лучше, если вы сами мне его прочтете.
И она стала читать чистым и нежным голосом.