Снег пошёл только к обеду, и Корнеев сказал, что скоро стемнеет, всё равно далеко не уйдём. Сам он вышел и вернулся через час, притащил двух зайцев – оказалось, утром он ходил ставить силки – и велел мне их освежевать. Я взял зайца, взял нож и понял, что никакая сила на свете не заставит меня полоснуть ножом по белому, пушистому, неживому уже комку. Корнеев посмотрел презрительно, забрал у меня нож, быстро и ловко разделал тушки, бросил в котелок с кипящей водой.
– Нам что, еды не хватает? – спросил я.
Корнеев не ответил, достал с полки банку с солью, бросил щепотку в котелок.
– Зачем тогда мы столько продуктов с собой тащим?
И снова он не ответил, только плечом дёрнул, и я пожалел, что спросил. Ссориться с ним никак было нельзя.
– Где ты научился так ловко шкуры снимать? – помолчав, спросил я подхалимским голосом.
– В тайге, – не поворачиваясь, буркнул он. – Тайга хорошо учит.
– А тебе не бывает скучно в тайге, Корнеев?
– Скучно в тайге? – недоумённо переспросил он. – В тайге не скучно, в тайге всё есть.
– Что есть?
– Всё, что человеку надо.
– Ты бы мог в тайге жить?
– Я и живу в тайге, – усмехнулся он. – В тайге живу, а дома гостюю.
– А в Том Городе ты бы мог жить?
– Это другое, – помедлив, сказал он. – Это не тайга.
– А ты там бывал?
– Рядом бывал, – сказал он, отошёл от печки и сел за стол. – Внутрь не всех пускают.
– Так, может, и нас не пустят?
– Не пустят.
– Так зачем мы туда идём?
– Ты попросил.
Я сел на нары, зажмурился, попытался понять, нарочно он меня доводит или просто так получается, потому что мы очень разные.
– Они сами к тебе придут, – сказал Корнеев. – Если поверят.
– А что надо сделать, чтобы они поверили?
– Правду скажи.
– Как ты узнал про Тот Город? – спросил я после паузы. – Брат рассказал?
Корнеев помолчал, сказал медленно, неохотно:
– Уходил он летом. Как каникулы, так уходит.
Слова были простые, но сказал он их так, словно открывал мне великую тайну и не был уверен, заслуживаю ли я такого доверия. Боясь спугнуть его, я опустил глаза, он поёрзал на лавке, спросил:
– Баба эта, женщина, ну, что открытку тебе дала, она что, совсем ничего тебе не сказала?
– Она и не знала ничего, я же объяснял тебе. Просто получила открытку двенадцать лет спустя.
– Что ж она тогда не приехала?
– Боялась, наверное.
– Чего боялась?
– Я не знаю, Корнеев, честное слово, не знаю. Не мне её судить.
Он покачал головой, соглашаясь. Снова замолчал надолго, потом встал, подошёл к печке, помешал своё варево и заговорил:
– Малой я был, дурной. Хотел узнать, куда брат летом девается. Ежели на охоту, чего меня не берёт? Вот он пошёл, а я следом, по кустам. Он не охотник, брат, глаз у него не тот, не заметил меня. Три дня шли, я оголодал, всё ягоды ел, ружья-то не было у меня. Думаю, надо выйти, сказаться ему, у него еды полно было, здоровенный мешок, едва тащил. Думаю, как он отдохнуть сядет, так и выйду. А тут нет его. Вот только шёл впереди – и нет, как в болото провалился. Я поперву так и подумал – болото, потом смотрю – сухо вокруг. Совсем напугался, думал, Ягморт со мной шутит, лесной человек. Кричать начал, на помощь звать. Вдруг смотрю – брат стоит. Прямо передо мной стоит, злой такой, по затылку меня треснул, не ори, говорит, чего развопился. Я спрашиваю: «Тебя Ягморт забрал?» «Да, – говорит. – И тебя заберёт, ежели кому хоть слово скажешь».
Пошли мы обратно, а мешок с едой оставили, брат сказал – Ягморта задобрить. Пришли домой, мать ругается, плачет, отец ремнём приложил. А через два дня брат опять ушёл, на всё лето. Но я уж не пошёл за ним, боялся. Долго боялся. Дурной был.
Он замолчал, улыбнулся – я первый раз видел, как Корнеев улыбается, и ощущение было странное. Так, наверное, улыбался бы пушкинский Каменный гость – ломаной угловатой улыбкой, с трудом раздвигая каменные жёсткие губы.
Я сжался в комок, забился в угол нар, если бы мог, я бы сделался невидимым, только бы не помешать ему, не спугнуть. Он заглянул в котелок, сел за стол, дёрнул себя пару раз за ворот толстенного свитера-самовяза, заговорил снова, всё ещё улыбаясь своей каменной улыбкой:
– Другой год брат приёмник раздобыл, «Турист», с собой взял. А он тяжёлый, да батареи ещё. Я говорю: «Зачем тебе в тайге приёмник?» Он мне – чтоб весело было, песни буду слушать. А сам даже коробку не открыл. Так в коробке в мешок и сунул. Вернулся через два месяца, принёс соболя четыре штуки. А приёмник не принёс, сказал, в тайге потерял. Отец его хвалит, смотри, говорит, Пётр какой охотник. Мне обидно стало, говорю: «Что ж вы меня за дурака-то держите, шкурки эти давно высушенные».
Отец рассердился, прогнал меня, я на печь залез, слышал, как они с братом всю ночь в сенях ругались. Утром брат говорит, пойдём, объясню тебе. Есть такое место, Тот Город называется. Там живут люди такие, что ни в каком другом месте жить не могут. Почему не могут – не спрашивай, не могут – и всё тут. Люди они хорошие, мы им помогаем как умеем. Но рассказывать про них никому нельзя, а то переловят их всех да в тюрьму посадят, а они там умрут. Вот и весь сказ.
В тот год зимой мы уж вместе пошли, еды им отнесть побольше. Три дня шли, на четвёртый откуда ни возьмись – мужик на лыжах. Забрал мешок у меня, сказал «благодарю» и ушёл с братом. А я домой вернулся. Обидно мне было, очень понять хотел, что это за люди, как они так живут. Но брату слово дал, надо держать.
Он снова замолчал, попробовал суп, причмокнул и велел:
– Хватит языками чесать. Есть садимся. А потом спать завалимся, завтра засветло надо выйти, нам ещё полных пять дней ходу.
– Корнеев, – позвал я в темноте, когда мы поели, сбегали по нужде и залезли в свои мешки.
– М-м-м… – сонно отозвался он.
– Это мы им продукты тащим?
– Дотумкал, – сказал он. – Спать давай, чемпион, спать охота.