Кэрол любила ходить пешком.
Гарден-лейн заканчивалась далеко на окраинах, как любила говорить сама Кэрол, за обитаемой землей, переходя в узкую обшарпанную Дипхолоу-роуд, что была еще длиннее и уводила, наверно, совсем в даль далекую. Кэрол легко представляла, как она оказывается в Корнуолле, вдали белые скалы, замок короля Артура виднеется, море шумит, она идет по тропинке, с обеих сторон цветет вереск, ни домика, ни души, и тут сбоку кривой столбик с табличкой – «Дипхолоу-роуд». Здание фабрики располагалось только еще в самом начале пути, и дальше него Кэрол не могла попасть, потому что всякий раз спешила на работу, а после работы – домой, только домой, без вариантов. Такой пограничный пункт. Может, она и есть пункт, эта фабрика, граница обитаемой земли, и только Кэрол приложила свою карточку в первый раз к терминалу на проходной – все, завеса упала, и в Корнуолл ей отныне дорога заказана. Но хотя бы она могла не отказать себе в приятной прогулке – бодрым походным шагом дотопать мимо полей и низеньких домиков до Гарден-лейн, снисходительно провожая взглядом автобусы, набитые бедными био, как початок кукурузы зернами, все они смотрели в одну сторону – ровно из автобуса на улицу, как сказал бы чудак-математик – перпендикулярно, это слово она знала. А после уже по Гарден-лейн можно было фланировать как настоящая леди – после Дипхолоу-роуд родная улица казалась чем-то наподобие Голливуда, где звезды слоняются по ковровым дорожкам в свете софитов, преследуемые официантами с шампанским и тартинками на шпажках.
Когда она вышла из ворот фабрики, светило солнце и вообще – лучше погоды для прогулки нельзя было и выдумать. Кэрол, избежавшая разоблачения, изгнания и загадочного полигона, шагала, мурлыкала, как ей казалось, какую-то песню подмастерья, прошла одну остановку, и тут почему-то среди ясного неба заморосил дождичек, хотя солнце никуда не делось. Кэрол шагала, солнце светило, дождик моросил, пара серебристых тучек, все мило и прекрасно, небольшие приветливые лужицы, Кэрол бодро по ним выплясывала, а капли приятно освежали голову. Минут через десять вдруг потемнело. Налетел ветер, густые тучи надвинулись, и хлынул косой дождь. Платье моментально промокло насквозь. Вода ручьями стекала по шее, по спине, по ногам, туфли чавкали, капли барабанили по темечку. Вторая остановка, навес. Нет уж. Веселый азарт подгонял Кэрол, она, вздернув голову и гордо отплевываясь, смотрела вслед блестящим красным автобусам, ныряющим в струи воды. Казалось, тучи легли прямо на дорогу, мелкая водяная пыль стояла стеной, серая хмарь затянула окрестности, и силуэты домиков едва угадывались там, крыши прижались к земле, спрятались, а впереди и вовсе ничего было не разобрать, да и пусть, нечего тут разбирать, только подальше от края, а то совсем забрызгают, дождь ерунда, а вот то, что у них из-под колес летит, замучаешься отстирывать эту оранжевую дрянь. Кэрол взяла правее на обочину, смело шагнула сквозь клубящуюся морось – и ухнула по пояс в придорожную канаву.
До дома девушка доплелась совсем без сил. Подходя к подъезду, она наступила в лужу, заполнявшую большую выбоину в асфальте, нога подвернулась, и туфля соскочила. В обычном состоянии Кэрол бы еще подумала, как выглядит со стороны, согнувшись и шаря в луже в облепившем тело платье. Но сейчас ей было уже на все наплевать. Она даже не оглянулась, а потому не видела, как на углу мини-маркета темноволосый молодой человек с неприятным взглядом щелкал фотоаппаратом, пока она вылавливала туфлю и насаживала ее на ногу. Когда дверь подъезда захлопнулась, молодой человек упрятал фотоаппарат в карман узкой черной куртки и пошел прочь.
В лифте Кэрол привалилась лбом к дверям и закрыла глаза. Разом ее окутало теплом с головы до ног, и она вся размякла, в голове стоял шум, похожий на треск цикад, и крошечные струйки стекали по коже, смешиваясь с капельками пота. Тихо светились матовые лампы, синие огоньки панели осторожно мерцали, она глаз не открывала, но почему-то их видела, бесконечно далеко, сквозь успокаивающую, убаюкивающую пелену. И лифт загудел так уютно, что захотелось задремать прямо тут же, на месте. Она зевнула – наконец во весь рот, во всю глотку, – и расплылась в сладкой улыбке. А вот я так и сделаю. Буду спать до упора, а когда двери откроются, я выпаду.
Сон Кэрол
– А вы не можете держаться прямо?
– Нет. Это танец. Тут нельзя прямо.
– На нас все смотрят.
– Ну и что. На балах всегда так. Все на всех смотрят. Вон, сами посмотрите.
– Слушайте, мне не до вашей ерунды. Я вас еле держу.
– А вы не держите.
– Но вы же тогда упадете.
– Не упаду. Рыцари не падают.
– Так вы рыцарь. А я думала, просто напились.
– Довольно обидно слышать это от вас. Тем более, что это не вы меня, а я вас держу.
– Вы меня? Ха-ха-ха!
– Именно я. Хотя меня и тянут книзу доспехи.
– На вас еще и доспехи, ой, я не могу.
– Да. Странно, что вы не чувствуете, вы так ко мне прижимаетесь и не чувствуете доспехов?
– Не чувствую никаких доспехов. Все вы врете. Слушайте, да стойте вы на ногах!
– Хорошо, я докажу. Отпустите руки и увидите.
– Ладно, раз вы такой упрямый. Отпущу и увижу, как вы грохнетесь. Загремите в своих доспехах. Раз, два, три, отпускаю…
– Только осторожно, не выпадите в двери.
– Сами вы не выпадите. Раз, два…
Двери разъехались, и она выпала.
Она повалилась прямо на старичка с хитрыми глазками. От неожиданности он ойкнул, но довольно галантно успел подхватить ее за талию. Кэрол кое-как изобразила на лице приличное выражение, то есть примерно такое: я готова вас видеть какое-то время, но подходить ко мне не нужно. Ну или… Как будто он проявил любезность, наверно, надо так… Чуть-чуть улыбнулась и чуть-чуть кивнула. И с достоинством прошествовала мимо старичка к двери, чувствуя мокрой спиной его любопытный взгляд. Она вошла, машинально прикрыв за собой дверь.
…Я телевизор, что ли, забыла выключить?
«Ливень продолжается на севере страны уже третий день. Это грозит обернуться крупными убытками для многих предприятий из-за срыва поставок мегатона. Напомним, что по соглашению от 2170 года ведущие предприятия новой энергетики размещены в горных районах Шотландии, именно здесь находится центр производства островных энергоносителей. Сорок процентов мегатона для британского рынка, в том числе более пятидесяти процентов мегатона высокой чистоты, синтезируется на станциях в горных районах. Доставка потребителю традиционно ведется наземным транспортом. Опасаясь наводнений в Озерном крае, реселлерские компании стихийно меняют маршруты перевозок, либо спешно обращаются к другим поставщикам, пытаясь снизить убытки. В результате перегружены не только дороги северных районов, пробки возникают по всей стране, и некоторые аналитики даже предрекают транспортный коллапс. Сегодня образовался двадцатимильный затор к югу от Рипона, все движение на этом направлении парализовано. Тем не менее синоптики уверяют, что уровень осадков – в пределах среднестатистической нормы. В любом случае зонт на улице не будет лишним. К сожалению, мистер Джибл пока не добрался до студии, он сейчас в автобусе и стоит в пробке, мы только что получили от него сообщение, и он собирается порадовать нас своим бодрым прогнозом прямо оттуда, репортаж, так сказать, с места события. Мистер Джибл?..»
«Мы сейчас фактически плывем по водным хлябям. Но я из своего окна наблюдаю уголок неба. Я знаю, что вы скажете: уголок – это маловато. Я тут даже слышал мнение, что Темза выйдет из берегов. Думаю, это вряд ли. Дождевой фронт движется на север. Из столицы, по крайней мере, эти аномальные дожди постепенно уходят. Вопрос двух-трех дней, максимум – недели. Вообще, дело идет к ноябрю. Мокрее чем сейчас, видимо, уже…»
– Привет, – сказала Кэрол.
Элегантная невысокая женщина, чуть меньше сорока, в кремовом деловом костюме, с аккуратно уложенными черными вьющимися волосами, пристроилась на краешке дивана с пультом. Услышав шаги за спиной, она нажала кнопку, и звук пропал.
– Привет, – женщина обернулась к Кэрол, и ее большие карие глаза стали еще больше. – О Боже! Что с тобой?
– Ада, ты прямо королева в гостях у садовника, – Кэрол с наслаждением освободилась от туфель, бросила их у порога, прошлепала к гостье, и они чмокнулись. – Скинула бы все это на пол…
Диван был завален книгами, журналами, деталями одежды, тряпочками, шнурочками, выкройками, клубками ниток, баллончиками с краской, маркерами, альбомами, коробочками, баночками – всякой всячиной. Для гостьи остался уголок, на котором разве что кошка бы улеглась.
– Ничего, – Ада улыбнулась и развела руками. – Как-то втиснулась… Но мы тут со всеми подружились… Ты в порядке?
– Романтическая прогулка, – Кэрол томно прикрыла глаза. – Как раз-таки зонтик был бы лишним. Только мешал бы нам.
– Вам? – Ада слегка нахмурилась.
– Я и дождь, – пояснила Кэрол, стягивая платье через голову. – Только он отвязался. Не пошел со мной, слабак…
Ведущий с видом глубочайшего интереса уставился в верхний угол экрана, где была фотография веселого мистера Джибла с микрофоном в одной руке и зонтиком в другой. Кэрол энергично мотнула волосами туда-сюда, капли хлестнули по стенам, Джиблу с ведущим тоже досталось. – Что смотришь?
– Разную чепуху, – Ада с кривой улыбкой следила, как ведущий перекладывает лист слева направо. – Ты как раз вовремя. Сейчас, наверно, будет…
Джибл под зонтиком поблек и испарился, на его месте возник зал заседаний Парламента.
– Что будет? – полюбопытствовала Кэрол, присаживаясь рядом. – Давай, он уже ртом зашевелил.
Ада нажала кнопку.
«…из разряда, скорее, курьезов, хотя речь идет о заседании Парламента. Сегодня в Палате общин разгорелись дебаты по поводу так называемого закона об отмене женской трудовой деятельности. Против законопроекта выступают активистки женского центра „Подруги“. Это единственная общественная организация, состоящая из… женщин. Председатель центра Ада Ройзбах заявила, цитирую: „Этот подлый закон загоняет в угол ваших матерей и сестер“. Она обвинила в предательстве мужчин, в которых, по ее выражению, „не сохранилось ни капли сострадания и порядочности“. Затем слово было предоставлено мистеру Данкрофту».
– Он министр чего? – шепотом спросила Кэрол.
– Ничего. Министр без министерства.
– Так бывает?
На экране возник министр Данкрофт. Он напоминал большой кривой черный гвоздь, вколоченный в пол. Ада молчала, впившись в него глазами.
«Я думаю, вряд ли у кого-то из присутствующих есть сестры. Например, у меня нет. Должен сказать, что я по этому поводу не страдаю… Насчет матерей, ни для кого не секрет, что в настоящее время сто процентов детей создается и выращивается без этих глупых старомодностей, в оптимальных условиях. Поэтому не очень понятно, о ком говорила достопочтенная леди председатель центра. Если о пенсионерках, то они и так не работают… Я вот удивляюсь – им же хотят сделать лучше, а она обвиняет в предательстве. Как-то нелогично. Ну хотя спасибо, что она не сказала: „все зло от мужчин“. Леди очень великодушна…»
Кэрол вопросительно взглянула на Аду, но та не отрывалась от экрана. Странная полуулыбка застыла на ее лице.
«…После того, как суть законопроекта стала ясна, большинство в зале утратило интерес к обсуждению, – подытожил ведущий тоном человека, выполнившего гражданский долг. – Из-за отсутствия кворума голосование отложено до следующего…»
– По-моему, у них крыша поехала, – Кэрол передернула голыми плечами и встала. – Опять про одно и то же, – она вытянула из кучи постиранных, но еще не разложенных вещей большой мягкий халат, закуталась в него и забралась с ногами на диван. – Или я чего-то не понимаю? Хотели же оставить как было?
– Хотели, – Ада поджала губы.
– Ну ладно, – успокаивающе сказала Кэрол. – Пока еще проголосуют… А то, может, все еще поменяется… О, еще кто-то.
«Все же название законопроекта вводит в заблуждение. У нас сегодня в студии наш уважаемый консультант… Здравствуйте, мистер Таблбот».
«Добрый вечер. Что там – „вводит в заблуждение“, да просто идиотское название! Не знаю, кто там такие придумывает, я бы их заставил это название у себя на лбу написать и так ходить…»
«Мне кажется это вы уж слишком…»
«Да не слишком! Людей просто сбили с толку! Люди возмущены! И имеют право! Даже нам в институт пишут… А закон мало того что невинный, даже благородный!»
«Позвольте, я поясню для наших зрителей. Отмена трудовой деятельности касается только живых женщин, о которых многие просто забыли. И это понятно. По разным оценкам живые женщины составляют от одной сотой до двух десятых процента всех женщин, то есть по сравнению с андроидами практически…»
«Да вы что такое говорите!»
«Простите, пожалуйста. Дамы и господа, я прошу прощения. Извините, я просто… не пойму, как у меня вырвалось, я не хотел никого оскорбить…»
«Да конечно все вас прощают, все поняли, что вы не специально. Будем считать, это шутка. Такая соленая шутка для своих. Ха-ха-ха! Мы тут на передаче уже одна семья, верно?»
«Да-да, конечно, спасибо, мистер Таблбот… Именно так. Я просто думал, как лучше пояснить суть законопроекта… Наверно, надо сказать так: биоженщины составляют абсолютное большинство всех… женщин… А женщины… То есть…»
«Вот это все ваш канцелярский язык, видите, к чему приводит? Потому что надо по-человечески с людьми говорить. Объяснять нормально. Тогда не будет проблем».
«Объясните пожалуйста».
«Вообще-то есть простое слово „био“».
«Да, согласен, хорошее слово. Его, кажется, молодежь придумала? Молодежный сленг. Это просто сокращение, но оно прижилось…»
«Ну, не просто сокращение».
«Но как же? Био – биоженщина».
«Да при чем тут женщина? Молодежь как раз очень метко всегда подмечает суть… У нас прогрессивная молодежь, или вы не согласны?»
«Безусловно».
«Так вот. Био – это суть. Понимаете? Это женщина – сокращение, если на то пошло. Забудьте вы уже все это слово, а? Хватит копаться в прошлом. Надо смотреть вперед, как сказал господин премьер».
«Хорошо, я согласен. Конечно. Все наши жены и подруги – это био».
«Да, тем более они сами себя так называют».
«Отлично, наконец разобрались. Спасибо, мистер Таблбот. Итак, био?»
«Только био».
«Только био. Давайте теперь насчет законопроекта».
«Насчет этого закона. Я успокою всех: био могут работать».
«То есть им можно?»
«Даже нужно. Как без био? Все развалится!»
«А кому нельзя?»
«Слушайте, ну вот опять! Что значит – „нельзя“? Ничего не нельзя. Прямо как мадам Ройзбах – „Вы!.. нам!.. запрещаете!..“ Никто не запрещает. Это не запрет».
«А что тогда?»
«Ладно, я объясню. Смотрите. Закон о компенсации – вот я бы как назвал. Суть-то в этом. То, что они получат взамен. А то что они называют „запрет труда“ – это и так давно есть. Закон для предприятий. Предприятие – следите, да? – обязано создать условия труда. Для кого? Для работников. А работники у нас кто? Правильно, био. Пятьдесят процентов рынка труда – это био».
«Пятьдесят?»
«Ровно пятьдесят».
«А вы в вашем институте ведете такие исследования?»
«Мы ведем. Именно в нашем, нигде больше не ведут. Давайте я закончу?.. Есть био. А есть мужчины. Вторые пятьдесят процентов. Предвижу вопрос – да, и это точная цифра. Мужчинам тоже надо создать условия, это условия другие, ясно же это, да? Ну, био нужна комната стабилизации и комната обслуживания, а мужчине, извиняюсь, другая комната. Поняли. Вот. Био и мужчины. Две стороны монеты как бы. Третьей стороны не бывает. Ну или можно вложить миллиарды по всей стране и потом ждать, что придет какая-то мифическая женщина… Понимаете?»
«Это невыгодно».
«Не просто невыгодно – это невозможно! Если сравнивать опять с монетой, это как если вы подбросили, и она упала на ребро».
«Хорошее сравнение».
«Главное, так и есть. Это законы экономики, они диктуют. Так что ваша живая женщина… Например, Ада Ройзбах… Может прийти и попроситься на работу, имеет полное право, закон не запрещает ей попроситься. Просто директора посадят в тюрьму, если он ее возьмет, а условия не обеспечил».
«А как он обеспечит?»
«Вот именно что никак. Он физически это не может. Вот и все, никаких запретов, только факты».
«Хорошо, я все понял. Действительно, не стоит выеденного яйца. Тем более, их почти не осталось… Женщин, я имею в виду».
«Так в том-то и дело! Все равно что закон про… ну… единорогов. Давно бы проголосовали и забыли. Женщины! Кто их вообще видел? Кого-нибудь, кроме госпожи Ройзбах?»
«Я не видел».
«Я тоже».
«А она, кстати, заявляет, что у нее в центре одни женщины».
«Не знаю, я там не был».
«Я вообще не уверен, что этот центр существует…»
«Да неважно. Нет, ну давайте считать, что как будто он есть. Раз им так хочется. Все равно – их очень и очень мало. Поэтому и закон. Женщины – это, можно сказать, музейная ценность. Они не принадлежат себе, понимаете? Это было бы… да просто преступление – позволить им работать! Вы вообще знаете, что такое работать? Это не то, что всякие там якобы человеколюбы кудахчут… В чистеньком офисе с кофейком… А как вам такое – восемь часов на ногах? Двенадцать? В душном, вонючем, холодном цеху? Какие-нибудь коробки клеить без перчаток за шиллинг в неделю? Мышцы болят, спина трещит… Хроническое переутомление… Ютиться в грязном углу, чтобы, извиняюсь… привести себя в порядок. Вечный голод. Травмы на производстве… Вот этот самый директор, который ее возьмет на работу – он же преступник! Негодяй! Он ее подвергает опасности, ясно же, да?»
«То есть это забота о них?»
«Вот именно! Пусть получают почетное обеспечение от государства, собственную квартиру или даже дом…»
«Дом лучше. Я бы взял дом».
«Наши дорогие женщины! Приходите, ничего не бойтесь, и все получите. Вы этого достойны!».
«После рекламы мы расскажем нашим дорогим женщинам – я надеюсь, хоть одна нас сейчас смотрит, – как перестать беспокоиться о работе и получить все, о чем сейчас говорил мистер Таблбот. Это займет всего пять минут, а затем…»
Ада убрала звук.
– Что, все? – удивилась Кэрол. – А что же они тебя не показали? Вроде как, ты заварила кашу, можно сказать, герой дня…
– Зачем им меня показывать? Мои слова переврали. Знаешь, как было? Это они меня спросили: «Вы обвиняете мужчин в предательстве?» А я ответила: «Нет. Мы обращаемся к тем, в ком сохранилась капля сострадания и порядочности».
– Обалдеть! Послушай-ка… А эти, в студии – они что там мололи? Не видели женщин? А матери у них кто, я извиняюсь? Этому Таблботу лет сорок, наверно.
– У Таблбота мать жива. Даже неплохо выглядит, – Ада усмехнулась. – А его старшая сестра – хочешь посмеяться? Работает у нас в центре. Говорит, что он полный козел. Все они прекрасно знают. И сколько нас процентов. Это шоу, Кэрол. Пропаганда. Ты же слышала – мы сокращение. Им надо нас выкинуть на свалку. Роботы удобнее.
– Все! Хватит уже, Ада! – Кэрол отобрала у подруги пульт и выключила телевизор. – Черт с ними! Мы с тобой, наверно, месяц не виделись.
– Две недели, – сказала Ада.
– Ну все равно. Если бы не ты, я бы сейчас бездарно завалилась спать. А теперь у меня даже голова ясная.
– Может, лучше и правда тебе поспать? – озабоченно предложила Ада. – Нельзя так. Ты на себя в зеркало смотрела?
– А, ерунда! – отмахнулась Кэрол. – Сейчас выпьем с тобой кофе, и я буду в порядке. Завтра вечерняя смена, успею отоспаться. Пойдем, я тебе покажу, какую я птицу сделала…
Примерно через четверть часа они сидели на кухне, пили кофе, сваренный Адой, и закусывали сэндвичами из мини-маркета – Кэрол заявила, что раз она дожарила их на сковороде, то они теперь авторские.
– Тебе обязательно надо высыпаться, – наставительно говорила Ада. – Ты себя загонишь в могилу, и с кем мне тогда пить кофе?
– Надо, – радостно кивала Кэрол, уписывая сэндвич. – Высыпаться-то надо, это да. Честно, не думала, что будет так трудно. Какие же они все-таки, а… Ну непрошибаемые! Хоть бы одна что-нибудь уронила.
– И между прочим, роняют, – заметила Ада. – И еще как роняют. Только дома. Ты что, не знала?
– Нет! Что, правда?.. А почему?
– Это специально. Чтобы муж не чувствовал, что перед ним машина. Все что угодно могут уронить. Чашку, поднос… Суп разлить.
– Ой, да пусть что хотят делают, – в сердцах сказала Кэрол. – А мы вот не будем ничего разливать! Вот превосходство настоящей женщины над всякими там пластиковыми дурами, – она облизала палец, измазанный в кетчупе. – Беру чашку, так, внимание – барабанная дробь… – она подняла полную чашку на уровень губ. – Трибуны замерли… Алле… – Кэрол сделала глоток и поставила чашку на стол. – …Оп! Зрители ревут, кидают на сцену цветы и пончики, – она потянулась за вторым сэндвичем и опрокинула сахарницу.
Обе расхохотались и не могли успокоиться до тех пор, пока Кэрол не поперхнулась и, вся красная, кашляя, но все еще хохоча, не убежала в ванную.
– Подожди, я быстренько ополоснусь! – крикнула она оттуда. – А ты… Можешь пока еще кофе сделать. И открой окно, пожалуйста. Печка так жарит, дышать невозможно…
В ванной шумела вода, за окном шумел дождь… А паркет такой обшарпанный и протертый, прямо до ям, кто тут не жил, наверно, и сколько раз его мыли, терли, что на него не проливалось и не падало… Широкие доски, дубовые. Аде Ройзбах, стоявшей у плиты в фартуке с нашитой причудливой птицей из разноцветных лоскутов, представилось, что это корабельный пол, палуба, что ли? Нет, она же на кухне, а палуба наверху, а кухня называется… Как же… Качает не сильно, но качает все-таки. Они плывут, плывут, волны внизу, но их не видно, высокий, здоровенный корабль такой, с дом. Видно только дождь через иллюминатор, это слово, точно, окно на корабле такое. Дождь вокруг них, наверно, на тысячу миль. Птица выглядела мрачноватой и пожалуй, старой, глядела строго, но в принципе, наверно, была добродушной. Вряд ли Кэрол стала бы делать злобную птицу. Ада держала закипающую турку, готовясь снять ее с плиты, а птица внимательно следила, склонив голову чуть набок, она контролировала процесс, молчаливо подбадривая Аду, столько она уже на своем веку повидала обгоревших турок, загаженных плит, а еще горы запятнанных прожженных фартуков, вонючих тряпок для мытья посуды, и остальное – как начнешь вспоминать и представлять, это же слов нет, и все это отчистить, отдраить, отстирать вообще нереально, никаких птичьих сил не хватит, тем более человеческих сил, проще выкинуть и купить все новое… Так что ты, Адочка, не волнуйся, подумаешь, кофе сбежит, мало его сбежало, что ли… Но тем более хотелось сделать все максимально хорошо, у Кэрол удачная турка, ровно на две порции, две небольшие чашки, красная и белая, из сетевого магазина, дешевые, но приятные такие… Вода в ванной перестала шуметь, пол под ногами качнулся в последний раз и встал на место, оказавшись просто полом. Ада поставила турку на стол и поправила прическу.
– А вот, кстати, про эти проценты, – дверь ванной раскрылась, в облаке пара появилась Кэрол, размашисто вытирая голову полотенцем. – Тут этажом ниже живет один парень – он, я думаю, из этих… Которые не адаптировались. У него нет био, это точно. И он их, по-моему, просто ненавидит… Он, когда встречает меня, у него такой вид, как будто я помесь гремучей змеи с куском дерьма. Как будто он меня бы задушил, но боится вляпаться. Я один раз прямо так хотела ему сказать… Что-нибудь такое… Чтобы знал… – она мельком глянула на подругу, которая молча разливала кофе. – Нет-нет, я молчу, конечно, это я так… Вообще лицо приятное. Пьет только много. Может, и неплохой парень… А? Как ты думаешь?..
Кэрол на ходу подхватила чашку и блюдце с сэндвичем, забралась в кресло и устроилась по-турецки, подобрав халат и скрестив ноги.
– Может… – Ада пожала плечами, но без особого энтузиазма. Она присела к столу, не снимая фартука, и подперла подбородок ладонями. – Хорошо здесь, тихо. Очень тихо. И от дождя еще тише…
– Ну да, у вас же там все бурлит в вашем Кенсингтоне.
– В Бейзуотере. Бурлит, – Ада задумчиво помешивала ложечкой. – Там везде все бурлит…
– Вот-вот. А у нас… Я название вспоминала, маргинальный район у нас, вот. Рабочая окраина.
– Маргинальный – это когда преступность, – сказала Ада, нахмурившись. – Что, неужели все так плохо?
– А, значит не маргинальный, – Кэрол с беспечным видом откусила кусок и захрустела. – Я думала, маргинальный… – продолжала она с набитым ртом, – это пограничный. Между миром супермоделей и такими как я. Молчаливыми труженицами. Нет, представляешь, вечером трудного дня, это же фильм ужасов. Идут такие красотки, как на подбор, чуть ли не строем, глазищами хлопают и молчат, как рыбы…
– Зомби, – усмехнулась Ада.
– Вот-вот. Но зато я… – Кэрол подняла палец, – научилась так же ходить. Делаю лицо, хлоп-хлоп, и молча иду. Знаешь, работает! Не то что приставать, вообще хоть бы кто посмотрел. Кстати, от работы до дома всегда хожу, не пропускаю. Полчаса, таким хорошим шагом. Сегодня, правда, дождь был какой-то злобный. Но все равно приятно. Всегда хожу. И обруч крутить не надо. Вроде бы, – прибавила она с некоторым сомнением.
– Тебе не надо крутить обруч, – согласилась Ада. – Это мне надо. А когда мне его крутить, непонятно. На работе сижу, в машине сижу. Ройзбах, мне кажется, уже косо посматривает на мою нижнюю часть.
– Да брось ты! Все у тебя в порядке с нижней частью. Если бы я была мужиком, я бы очень даже оценила… Это я тощая.
Ада возразила, что Кэрол вовсе не тощая, и некоторое время они спорили, пока не пришли к соглашению в том, что обе – красавицы и умницы, а мужчины ни черта не понимают ни в женщинах, ни в женской красоте, ни в какой бы то ни было красоте вообще. Потом Ада спросила:
– Ты ни разу не прокалывалась?
– Пару раз чуть не заговорила, – беспечно сказала Кэрол. – С недосыпа. Вовремя спохватилась.
– Смотри, будь осторожней.
– Да помню, помню. Слушай, в конце концов, если даже вычислят – ну и что? Ну выгонят, карточку отберут… Ты, вроде, говорила, ее несложно сделать?
Ада покачала головой.
– Ее несложно сделать. Еще нужно заявление от хозяина. Заявление мы тоже напишем, если надо, это все пустяки. Были. Если они примут этот закон, может все поменяться… – Ада неподвижно смотрела на дождь. – В законопроекте написано, что «женщина» – это официальный статус. Вроде почетной должности. Он дает право на пособие и остальную ерунду. Чтобы считаться женщиной, надо легализоваться и сдать геноматериал.
– Это еще что за дрянь?
Ада выразительно посмотрела на подругу.
– Слышала такое название – «Национальный генофонд»?
– Звучит не очень-то, – Кэрол в первый раз за всю беседу посерьезнела.
– Не очень-то, – кивнула Ада. – Не хочу тебя пугать раньше времени. К следующему разу постараюсь узнать детали.
– Ладно, расскажешь. А может, и ничего страшного, – Кэрол не так легко было обескуражить. – Может, они правда нас так ценят. Дадут мне дом… Что?.. – под укоризненным взглядом подруги девушка преувеличенно подняла брови. – Маленький домик, нам же много не надо, правда?.. Ну ладно. Я так понимаю, теперь получается – выходи замуж, а иначе с голоду подыхай, так, что ли?
– Не так, – отрезала Ада. – Выйти замуж – редкая удача. И без легализации брак, скорее всего, будет недействителен. Даже наверняка.
– Хорошо, а если я не легализуюсь? Получается, я не женщина?
– Нет.
– Вот еще, так, а кто же тогда?
– Еще не совсем понятно. Они не придумали название. Может, Таблбот придумает, у него целый институт. Если они захотят тратить время на непонятно кого.
– Непонятно кто – это я. Очень здорово. Работать нельзя, замуж нельзя. Я-то думала в крайнем случае, как это называлось… пойти на панель. Значит, тоже ничего не выйдет, раз я не женщина.
– Ты хотела стать?.. – ошеломленно проговорила Ада.
Кэрол захохотала. Отсмеявшись и вытирая слезы, она обняла подругу.
– Какая же ты у меня хорошая, Адочка! Вот кому точно надо бы отдохнуть, это тебе. Совсем уже шуток не понимаешь.
– Какие шутки, Кэрол! – Ада умоляюще сложила руки. – Кто знает, что им взбредет в голову! Я тебя прошу, будь осторожна!
«Мадам Ройзбах, вы обвиняете мужчин в предательстве?»
«Нет. Мы обращаемся к тем, в ком сохранилась капля сострадания…»
«Мадам Ройзбах!..»
«…и порядочности…»
«Мадам Ройзбах, вы обвиняете…»
«Мадам Ройзбах!..»
Председатель женского центра «Подруги» Ада Ройзбах.
Она стоит прямо и смотрит перед собой. В глазах мутится. Многие скамьи пусты, но сколько – не разобрать, полутьма скрывает дальние ряды, колеблются огни на стенах, гулкие своды нависают, серые рясы… «Значит, вы обвиняете…» У нее начало колотиться сердце, нестерпимо засосало в животе… Как будто она стоит совершенно голая, а все эти чопорные мужчины на скамьях ее рассматривают, нагло… Нет, не нагло. Они вообще не рассматривают, просто смотрят сквозь нее. Они устали. Давно устали, у них без того полно всего, от чего можно устать… а тут какое-то насекомое с сиськами, и ему еще надо что-то там вынести, скорее бы уж, ну сколько можно… Пора обедать, в конце концов. Один, как бы невзначай, с полным достоинством и не торопясь, сунул руку во внутренний карман превосходно сшитого темно-серого твидового пиджака, достал узкую, тускло блеснувшую фляжку, отвинтил крышечку и глотнул.
Потом ей было очень плохо. Она долго не могла выйти из ванной комнаты, а когда смогла, сразу поехала к Кэрол. Не только потому, что хотела предупредить. С Кэрол она как-то всегда успокаивалась. Но в этот раз ничего не вышло. Аде и правда стало полегче, – на какое-то время, пока они пили кофе и смеялись, – и двое в студии стали казаться двумя глупыми клоунами, незлобными и нестрашными. Она даже почти перестала думать про Данкрофта.
Но когда леди председатель, наконец, попрощалась со своей юной подругой и села в машину, тревога вернулась. Ада ехала в Бейзуотер, где Ройзбахи жили вдвоем, занимая четвертый этаж белоснежного, превосходно отреставрированного викторианского особняка. Директор «Вандер Банка» Самуэль Ройзбах был хорошим мужем. Ада ехала очень медленно, так медленно, насколько позволял поток, она физически чувствовала недовольство водителей сзади, кто-то гудел, обгоняя ее, – она не только не ускорялась, она мучительно боролась с желанием ползти как улитка, чтобы ехать бесконечно, бесконечно, бесконечно…
Чем ближе Ада подъезжала к дому, тем сильнее ее поглощало отвращение и ужас. Как будто сейчас она встретится лицом к лицу с одним из тех мужчин, которые разглядывали ее в зале заседаний Парламента.