Человек – существо очень глубокое, многослойное, в нем столько различных подводных пластов! Он имеет не только одно двойное дно, как в чемоданчике разведчика, а много-много таких глубоких слоев, в которые нужно проникнуть, исчерпать их. В одной из притч говорится, что на сердце человеческом глубокая вода, и мудрый умеет вычерпать ее. Случается так, что мы не используем весь КПД, заложенный в нас. Ни память, ни наши физические силы, ни воображение, ни широта сердца не задействованы в должной степени. Это плохо. Скользя по поверхности, мы лишаем себя самых важных переживаний, самых главных открытий в жизни. И живущим с нами может быть тяжело из-за того, что мы не равны себе, то есть не являемся теми, кем должны быть.
Вот, например, одной из причин распада браков, вне всякого сомнения, является то, что люди приедаются друг другу, приживаются… Они ощущают некий дефицит новизны и ищут его на стороне. Между тем мужчина настолько глубок, что в свою собственную жену он может влюбляться каждые два-три года заново, будто в нового человека. И в своего собственного мужа женщина может влюбляться снова и снова, как впервые, словно в другого человека, находя в нем то, чего она не видела до сегодняшнего дня.
Люди взрослеют, приобретают опыт, что-то отшелушивается от человека через скорби и болезни, что-то приобретает новое звучание. Какие-то струны начинают звучать по-новому. Как говорил митрополит Антоний (Блум), человек похож на витраж. В том смысле, что ночью витражи молчат – в них свет не бьет, и они молчат. То есть это просто темные пятна на фоне собора. Но стоит только солнышку подняться, как витраж оживает, начинает играть всеми цветами, заложенными в него художником. Так и человек бывает пресен, неинтересен, скучен, неглубок для тебя. И когда ты вспомнишь, как в фильме «Ирония судьбы, или С легким паром» герой Мягкова говорил о жене: «Будет туда-сюда ходить всю жизнь», то задумаешься: «Не надо мне такого».
Супружеская жизнь является подвигом и трудом. И только в случае подвига и труда она проживается более-менее правильно и не разбивается, как корабль, не дошедший до пристани. Это касается и веры тоже.
Но нет, он же глубок – человек. Он все время непредсказуем, если он человек, а не заезженная пластинка. И вот человеку нужно обязательно спускаться на глубину для того, чтобы открывать заново уже известное. Это касается не только супружеской жизни, которая сама по себе – и подвиг, и труд. И только в случае подвига и труда она проживается более-менее правильно и не разбивается, как корабль, не дошедший до пристани. Это касается и веры тоже. У человека не может быть одинаковой веры во все периоды его жизни.
Мы часто удивляемся, читая историю, как это дети учились в школе, изучали Закон Божий, а потом вырастали атеистами, безбожниками, стреляли в иконы, вступали в партию, срывали с себя крестики… Это же было массовое явление. Миллионы людей были охвачены психозом. Да, обманули, да, закрутили, да, задурили… Но это же все равно не оправдывает человека. Я думаю, что слишком «заезженный» взгляд на религию является большим врагом для нее, чем открытая атеистическая проповедь.
Детская вера должна перерасти себя и вырасти в веру отроческую. Детская вера – это период невинности. Еще нет особенных личных нужд, еще можно молиться только за папу и за маму. И ты находишься как бы у Бога за пазухой.
Если семья нормальная, даже если она неполная, а есть только папа или мама и бабушка, все равно детство – это некое подобие Рая. Даже у тех, кто жил в «Республике ШКИД», детство было прекрасное. Детство всем приятно вспоминать не потому, что оно у всех чудесное, а потому, что сам в это время чудесен.
И детская вера в это время проста: Боженька есть, Боженька тебя любит, Боженька тебя слышит… Так оно и есть, но если с этой верой ты выйдешь во взрослую жизнь, ты потеряешь ее и станешь атеистом. Твоя детская вера должна непременно стать верой отрока.
Слишком заезженный взгляд на религию является большим врагом для религии, чем открытая атеистическая проповедь.
А отрочество – это уже первый стыд, первые языки огня, первые прикосновения пламени искушений. Огонь лижет человека, ища в нем сухой материал, чтобы воспламенить его. Насколько он влажен, насколько он сух, от этого зависит его будущая жизнь – сгорит он, как головешка, от страстей или сохранится подольше. И здесь уже нужна другая вера, нужно покаяние, работа над собой, требуется некоторое самоиспытание, посильное углубление в догматы.
Потом наступает юношеская вера. Юноша – это существо в высшей степени романтическое. Вера дарит юноше идеалы. Юноша – всегда идеалист, но не имея идеалов, почерпнутых из Евангелия, он будет искать идеализм в политических системах, в митинговом горлопанстве. Он будет искать каких-то ложных богов, занимаясь чем угодно, вплоть до сатанизма, потому что ему нужно выйти за пределы видимой реальности. Юноша хочет открывать неоткрытое и познавать непознанное. В это время как раз вера и должна давать ему стимул к настоящему творчеству. Здесь уже не спасет его ни вера отрока, ни вера ребенка.
Совершенно понятно, что вера зрелого мужа – особая. И очевидно, что вера старика – это особая вера, которая требует от него детского послушания и приготовления к смерти как к последнему акту этой человеческой трагедии, называемой «земной жизнью», когда нужно будет с большим послушанием и доверием к Богу отдать себя Ему в акте смерти. Нужно будет довериться Богу до конца, отдавая ему свою душу в момент перехода отсюда в другой мир.
Это разные веры. Если мы забуксовали, зациклились на каком-то одном периоде веры, то мы, переходя в другое качественное состояние, рискуем потерять веру вообще. Это же происходит, если мы привыкли к благоденствию, вбили себе в голову, что Бог обязан быть приказчиком возле нас и обеспечить нам земное благосостояние. Попадая в тюрьму или лагерь, такой человек может совсем потерять веру: «А где Господь? А почему это все…» И начинаются все эти «безумные глаголы». Те, кто не имел веры, часто приобретали ее, потеряв свободу. Они научились молиться в беде, в опасности, с голодухи, под нагайкой, под штыком, под прицелом… Понимаете, нельзя с одним и тем же опытом веры всю жизнь прожить, невозможно.
Вот читаешь иногда классику, классические произведения, и там очень часто описывается, как легко люди отказываются от веры. Это написано у Бунина, у Чехова… Общество уже было беременно революцией, уже сгущались грозовые тучи, беда подбиралась к каждому человеку. Люди легко отказывались от веры, их еще никто не бил за это.
У человека не может быть одинаковой веры во все периоды его жизни. Если мы заездились, зациклились на каком-то одном периоде веры, то мы, переходя в другое качественное состояние, рискуем потерять веру вообще. Понимаете, нельзя с одним и тем же опытом веры всю жизнь прожить, невозможно.
Например, у Чехова есть повесть «Степь». Там между собой разговаривают мужики. Один молится перед сном, а второй вяло спрашивает его:
– А ты чего спать не ложишься?
– Я молюсь!
– А ты не молись, Бога-то нет!
Потом повернулся и заснул. Это для него давно уже решенный вопрос. Простой мужик, крестьянин, или разночинец, или горожанин, неважно. Простой мужичонка такой, каких миллионы. А второй, который молился, вдруг впервые столкнулся с опытом атеизма. До сих пор он молился по обычаю, ничего особенного не чувствуя от своей молитвы, просто его приучили к ней с детства. Он так молился. Тут происходит столкновение его привычной веры, которая давно уже его не греет, и бытового атеизма, который в ком-то уже созрел. Что будет дальше?
А дальше человек вызывается на борьбу. Ему нужно взбунтоваться всей душой и искать ответа на вопрос: есть Бог или нет? Так кто прав – я или он? Надо молиться или не надо? Мало людей, которые согласны бороться за веру, мало людей, которые согласны окунаться в огонь, в этот внутренний огонь борьбы за истину. Чаще всего люди думали: «А чего это он не молится? Да может, он и прав». И тут же прекращали молиться, ложились на бочок и засыпали. Это была первая ночь, проведенная без веры. Утром они просыпались. Вроде все нормально, гром не грянул, человек жив. Так оно, наверное, и есть. «Сцепление атомов родило вселенную». Та к говорили недалекие болтуны на заре XX века.
Это же описывается и у Бунина в «Жизни Арсеньева», когда старший братец шепотом приносит из гимназии страшную тайну – Бога нет! И маленький человек начинает тревожиться: старший сказал! Надо верить старшим, это же авторитет! Что же делать? Понимаете, если он не преодолеет в это время свою детскую веру и не выйдет на новую ступень, он пропадет. Его жизнь ставится под знаком вопроса, он рискует погибнуть духовной смертью. В это время решается вся его судьба.
Поэтому я хочу сказать, что и в любви, и в своем искусстве, и в своей работе, в своем творчестве, и в вере, в отношениях с Богом мы постоянно должны преодолевать некие ступени и подниматься вверх. Если мы решили, что какой-то суммы знаний нам хватит на всю жизнь, что какого-то положения в обществе, в жизни, в отношениях с Господом нам хватает на всю вечную вечность, то мы рискуем потерпеть страшное кораблекрушение и не выплыть потом из этой пучины. Человеку нужно расти, человек очень глубок, он сам себя не знает.
И в любви, и в своем искусстве, и в своей работе, в своем творчестве, и в вере, в отношениях с Богом мы постоянно должны преодолевать некие ступени и подниматься вверх. Человеку нужно расти, человек очень глубок, он сам себя не знает.
Если он верит поверхностно, тонкой пленочкой, а всей своей глубиной не верит, то стоит только этой глубине возмутиться, она сразу эту тонкую пленочку порвет. Нужно проникать в глубину. Преподобному Симеону Столпнику Господь говорил: «Глубже копай!» И он глубоко копал и высоко поднялся. То есть чем глубже копаешь, тем выше поднимешься.
Так что, братья и сестры, ищите спасения и ради веры, и ради личных взаимоотношений, и ради всего остального, святого и хорошего, через углубление и погружение. Не будешь копать – высоко не взлетишь!