Дурацкий урок истории тянулся до одури нудно. Учитель работал в школе только вторую неделю, был молод, бледен, черноволос – и костляв на грани истощения. Свои длинные руки со слишком большими квадратными кистями он старался держать за спиной, но быстро увлекался и нещадно ими жестикулировал. Создавал дополнительный ветер в классе, и без того выстуженном за ночь. Обычно ученики его за это высмеивали, жестоко передразнивали, но сегодня не обращали внимания. Хотя историк прямо из шкуры лез, чтобы заинтересовать двадцать пять шестнадцатилетних парней своими историями. Ну, или хотя бы перекрыть тонким блеющим голосом нарастающий шум в классе.
Напрасно старался, конечно. Кто, скажите на милость, станет его слушать, когда в школе назревает важное событие! И ладно бы рассказывал что-то путное, про войну, про оружие, про тактику видения допросов – это бы еще сгодилось. Так нет, болтает о каком– то идиотском царе, который был высоченного роста и любил работать своими руками. А между тем школьный совет давно хочет историю выкинуть из программы вовсе, только и ждет указаний свыше. Отменили же год назад мировую историю как утратившую всякий смысл и только разжигающую излишнюю ненависть между учащимися. Хотя чего ее разжигать – она и не гаснет никогда, полыхает яростным багровым пламенем.
Причем произошла эта отмена после заварушки именно в том классе, где отбывал учебу Дым, он же Димка Дымов. Тогда он еще хорошо учился, потому у него была твердая надежда. Он всей душой верил, что обязательно выберется из этой школы, из их города, из провинции.
А вела мировую историю одна старуха, такая древняя, что даже по улицам повсюду ходила без охраны – кто бы на нее польстился! На своем последнем уроке она говорила как раз про войну, охватившую сотни лет назад весь тогдашний еще не ушедший под воду мир, и потому слушали ее с интересом. И рассказывала старая здорово, про концлагеря там, про расстрелы, про газовые камеры, словно сама все это повидала. Редкий случай, когда звонку на перемену никто не обрадовался, а кто-то с «камчатки» даже взмолился:
– Марья Антоновна, расскажите еще, ну пожалуйста!
Но старушка озабоченно помотала круглой седой головой с проплешинами: ей пора было принимать таблетки, а хранились оные в учительской, в сейфе, чтобы не сперли ироды, то есть ученики.
– Потом, потом, детки, на следующем уроке закончу.
И тогда Ванька Сомов с абсолютно невинным видом спросил:
– Вот вы все говорили, Марья Антоновна: фашисты, фрицы. А какая национальность-то у них была, мы чего-то не поняли?
Историчка, наверное, была так довольна успешным занятием, что не просекла подвоха. Улыбнулась пожелтевшими протезами и ляпнула сдуру:
– В основном, Ванечка, это были немцы, хотя не только…
Тут она одумалась и со щелчком захлопнула рот. Но было уже поздно, парни с русского ряда – самого удобного, у окна и поближе к еле теплым батареям – разом развернулись и уставились на самую заднюю парту в среднем ряду. За ней оцепенели, схватились за руки рыжие и обычно румяные, а сейчас серо-зеленые от ужаса братья Вегнеры.
Правда, Марья Антоновна не растерялась и этим порушила ребятам весь кайф. Она мигом проковыляла через класс к Вегнерам, выкрикивая на ходу почему-то басом:
– Всем сидеть! С места не двигаться!
Дошла, вытащила парней из-за парты и под прикрытием своего тощего тела отконвоировала в учительскую. А когда русские пацаны после уроков вывалились из школы, везде уже дежурили полиция и дружинники, так что большая расправа не состоялась. Но старуху после того случая уволили или она сама не захотела оставаться. А заодно и с мировой историей было покончено навсегда.
Дым не хотел вспоминать тот день, сжимал под партой до хруста кулаки и тряс головой – а отогнать воспоминания все равно не удавалось. Ведь и день тогда был почти такой же: середина осени, 15 октября, холод в классах, а за окном сырая темень и пощелкивание капель о карнизы. Тогда он был рад-радешенек, что не оказался втянут в дурацкую драку, и что можно было сразу после уроков бежать домой, к родителям.
А за пару недель до того дня он вернулся из школы и очень удивился тому, что отец был дома. Отец работал кассиром в большом, стылом, с вечно пустующими полками универсаме, за место свое сильно держался. Даже выходил из дома всегда на полчаса раньше, бормоча себе под нос что-то про происки коллег. И после окончания смены приходил домой в униформе (серый комбинезон без карманов и бордовый фартук), не снимал его до закрытия магазина на случай, если потребуется срочно подменить кого-то. Но сейчас был одет по-домашнему, сидел на краю дивана, а мама в халате и с распущенными волосами полусидела, откинувшись на подушку, по плечи накрытая пледом.
У отца на коленях стояли две миски, в одной салат из огурцов и помидоров, в другом фруктовая нарезка. Дым снова удивился: овощи и фрукты так сразу не раздобудешь, да и стоят дорого. Из своего универсама отец никогда ничего не приносил, все покупал на самом дешевом рынке. Но сейчас он деревянной ложкой загребал поочередно то в одной миске, то в другой, подносил ко рту матери. Она хохотала, мотала головой и накрепко сжимала губы. Тыкала подбородком в отца, мол, ешь сам.
– Мам, ты чего это, заболела? – спросил Дым с порога комнаты. Когда понял, что может простоять тут незамеченными еще час. Отец оживился и поманил его пальцем, а мама сказала торопливым шепотом:
– Сереж, только не говори ему пока. Давай дождемся…
– Что не говорить? Почему не говорить? Что вы от меня скрываете?! – заорал перепуганный Димка, в один прыжок оказался у дивана.
Мама закатила глаза, а отец сказал весело:
– А чего нам нашу радость скрывать? В общем, Димыч, поздравляю, скоро у тебя появится сестренка.
Дым только моргнул пару раз, но ушам своим не поверил. Такого просто не могло быть: в последние годы девочки почти совсем не рождались.
– Ну, ты что же, не понял? – мягко спросила мама. – Или не рад?
– Я рад, – прислушавшись к себе, еле выговорил Дым – у него занемели губы. – И чего, мы теперь будем жить в метрополии?!
Родители обменялись лукавыми взглядами, прыснули, как дети.
– Что я говорил? – сказал отец. – Нашего верзилу только этот вопрос и взволнует всерьез. Ты бы мать сперва поздравил, сынище!
– Мам, круто! – опомнился, выдохнул Дым. До него постепенно доходила грандиозность всего происходящего. Дивные картинки из другой, лучшей, настоящей жизни замелькали перед глазами.
– Ну вот, а то сразу – метрополия, метрополия! – покивал ему отец. – Но вообще да, можешь готовиться к переезду. Не сейчас, конечно…
– А когда? – жадно спросил Димка.
– Ну, может, через месяц-другой. Сегодня врач только отправит туда извещение, некоторое время наша мама будет под наблюдением. Продукты, кстати, мы уже с сегодняшнего дня получаем по спецталонам, медикаменты тоже. Только смотри, Димыч: упаси тебя Бог кому проболтаться…
– Знаю, не маленький!
Дым сложился пополам – ростом он дано перегнал отца – и чмокнул мать в непривычно румяную щеку. А потом помчался в свою комнату. Не прошло и четверти часа, как Дымов полностью разворошил шкаф и ящики стола, отобрал все самое важное, чем владел: приличную одежду, любимые книги, всякую мелочь на память. Но хороших вещей у Дыма было мало, так что набрался всего один чемодан. Можно было вообще ничего не брать, он видел в кинохрониках, как уезжали семьи в подобной ситуации: налегке усаживались в присланную из метрополии длинную черную машину, тогда как полицейские зорко наблюдали за набежавшей толпой – не навредил бы кто из зависти счастливчикам.
Конечно, подмывало позвонить хоть кому-то из приятелей и рассказать, какая удача привалила, но делать это было категорически нельзя. Сразу объявится куча завистников, а такие на все способны. Поэтому Димка до поздней ночи просто ходил по комнате и представлял, какая замечательная жизнь будет там, в Городе.
Не станет больше этого вечного доставания продуктов, стояния в многокилометровых очередях, воплей о помощи под окнами едва ли не каждую ночь. Им выделят отличный дом, может быть даже с видом на дворец. Он вживую увидит короля и королеву, и их дочек, разумеется. Там у него будет мобильный телефон и нормальный компьютер с интернетом – здесь, в провинции, эти штуки под запретом, за приобретение их контрабандой сразу бросают в тюрьму. Но он, конечно же, прежде всего подаст заявление в школу «Стальные скелеты», в гладиаторский корпус. Говорят, туда берут только парней из знатных семей, но он добьется своего, не отступит. Получит нужную подготовку, примет участие в Турнире и женится на одной из принцесс. На принцессе Адаре, если точнее, ведь она такая красотка, и со временем станет королем всей метрополии. Да, это определенно был хороший план без всяких червоточин.
Родители потешались над тем, что Дым две недели после этого ходил в одежде, из которой давно вырос, но так и не притронулся к чемодану. И в школе тоже прикалывались – а он в душе ржал над этими жалкими неудачниками, которым ничего в жизни не светит. Отец сразу оставил работу, чтобы теперь все время быть с мамой, гулять с ней, отоваривать спецталоны – приходилось ездить в другую часть города, на какие-то тайные склады. Димка тоже закидывал удочку, чтобы ему оставить школу – но ничего не вышло.
– В Городе ты сразу продолжишь учебу, и школа может оказаться не чета провинциальной, так что нужно будет соответствовать, – пугала его мама.
А потом был тот ужасный день, как раз после злополучного урока истории и едва не случившейся внеочередной бойни. Дыму плевать было на братьев Вегнеров, но он от души обрадовался, что не нужно тратить время на драку – дома ждали родители. На прогулку они теперь ходили втроем, для маминой безопасности. Хоть отец и утверждал, что к ним приставлены особые соглядатаи, на случай нападения – но Дымов, как ни вглядывался в лица окружающих, обнаружить их не сумел. Собирался продолжить свои наблюдения сегодня в сквере за домом – да только ничего не вышло.
Мать снова лежала на диване, но теперь отвернувшись лицом к стене и закрывшись пледом с головой. Отец, очень бледный, с багровыми пятнами на скулах и посиневшими губами, метался по комнате, дергал себя за волосы и непрестанно твердил одно и то же:
– Аня, но ведь они усыпили тебя перед операцией! А мне не позволили присутствовать, я возражал, меня увели. Аня, они украли нашу девочку! Я этого и боялся!
– Не говори глупости, – из-под пледа глухо произнесла мать. – Мне стало плохо еще дома, ты сам вызвал скорую. Ничего нельзя было поделать. К операции приступили, когда сердцебиение уже не прослушивалось…
– Они все подстроили! – перебив ее, тонким страшным голосом закричал отец. – Все было заранее учтено! Среди витаминов наверняка была особая таблетка, после которой тебе стало плохо. Они похитили нашу дочь! Я этого так не оставлю!
– Перестань, Сережа, на таком сроке еще нечего толком похищать.
Но отца было не остановить. Он час за часом ходил по комнате, размахивал руками и непрерывно говорил. Начинал историю похищения с начала, но каждый раз со все новыми подробностями. Под конец рассказывал так, словно видел случившееся своими глазами, но почему-то не сумел помешать злому замыслу – и теперь это убивало его.
Мама больше ему не отвечала. Потом отец вдруг схватился за грудь, упал в кресло и на какое-то время затих там. Тогда Дым выбрался из угла за телевизором, где просидел все это время, никем не замеченный, оглушенный, сбитый с толку. На цыпочках подошел к дивану склонился над ним и тихо спросил:
– Мам, мамуль, может, ты еще разок попытаешься?
Горький всхлип был ему ответом.
– Сейчас нашу девочку уже доставили в метрополию, я знаю, – снова включился в кресле отец, и Димка убежал к себе.
Чемодан он так и не распаковал. Потому что в тот тоскливый бесконечный вечер он поклялся себе, что однажды все равно попадет в Город. И станет учиться в школе «Стальные скелеты», пусть для начала придется побыть там в качестве волонтера. А чемодан призван был каждую секунду напоминать ему о главной цели в жизни.
На следующий день Дымов записался в секцию борьбы – туда на занятия иногда приходили хорошо одетые люди из Города, высматривали старших ребят, тех, кто дрался хорошо и зло, не щадя противника. Он и раньше туда рвался, но родители были категорически против – секция пользовалась дурной славой, да и лупили там друг друга всерьез, до травм и потери сознания. А про вербовщиков, заманивающих ребят в гладиаторскую школу в качестве волонтеров, отец отзывался в таких выражениях, что мать хваталась за уши.
Теперь матери было все равно, она даже не замечала, что сын приходит с разбитым лицом, двигается замедленно, иногда с трудом сдерживает стоны. Хотя она больше не лежала, а ходила по всей квартире за отцом. Пыталась успокоить его, уговаривала вернуться на работу. Бесполезно, Димка засыпал и просыпался под отцовский голос: теперь он вообразил, что сможет как-то вернуть похищенную дочь, если сумеет выработать четкий план. Через месяц отец посреди рассуждения о плюсах и минусах нового плана вдруг охнул, побелел и упал в кресло. К приезду скорой он был уже мертв.
Первое время после похорон запомнилось Дыму как период отдыха и наконец спокойного сна. Кажется, мать переживала нечто подобное. Она даже спросила наконец Димку, где он пропадает по вечерам, пришлось врать про секцию бега. Следы на его лице она увидеть больше не могла – Дым давно не позволял противнику подпортить свою внешность, атаковал первым с пугающей яростью. И тренер все внимательнее приглядывался к нему, все чаще вызывал на ринг. Но потом появились Роберт и его папаша – и Димкина жизнь снова превратилась в ад.
Когда в провинции объявлялись пришлые люди, их сперва селили в общежитиях, в этих ветхих зданиях с вечными потеками на стенах. Света и тепла там почти не было, воду носили от колонки. Похоже, власти надеялись, что пришлецы как-нибудь сами сгинут, не создавая им проблем. Если людям удавалось продержаться на одном месте три месяца и этим подтвердить свою благонадежность, то им позволено было подавать заявление на расселение. Свободных квартир в провинциях не было, поскольку дома уже давно не строились, потому власти просто указывали в разрешении многоквартирный дом, и предоставляли домоуправам самим решать вопрос, каких жильцов и какими методами можно будет уломать на подселение чужаков. Роберту и его отцу выпала разнарядка искать пристанище именно в Дымовском доме.
Как обычно в таких случаях, домоуправление собрало всех жильцов в холле на первом этаже, где холод был сильнее, чем на улице, и поставило вопрос ребром: кто согласен поселить в своей квартире отца и сына. Эти двое стояли тут же, в самом ярком месте под лампой, словно выставленные на продажу. Вроде вместе, но отвернувшись друг от друга. Оба смотрели в пространство пустыми глазами, будто это происходило не с ними. И помалкивали, но жильцы наметанными взглядами тут же определили – америкосы, поганые пришлецы. Ясное дело, никто не желал видеть их в своей квартире. Все злились, галдели, громким шепотом крыли этих прилипал, которые вечно создают всем проблемы. Как будто Катастрофа не для того грянула, чтобы америкосов истребить всех до единого, как в благословенных Содоме и Гоморре. Так нет же, слишком многие выбрались, выжили и свалились на многострадальные русские головы.
Время шло. И все понимали, что разойтись по квартирам не выйдет, пока вопрос не будет решен. Если не найдется доброволец и не удастся ни на кого нужным образом надавить, то станут тянуть жребий, тогда все решит слепой случай. И все заранее просто с ума сходили от ярости.
Дым с матерью немного запоздали – он прибежал с тренировки, а мама еще заставила его сперва хорошенько вымыться и пообедать. После еле теплого душа Димка хорошенько осмотрел себя в зеркале – не задел ли его кто. Но нет, все было в порядке. Только эта проклятая родинка над губой в виде сердечка, тьфу, смотреть противно! Мало с него вьющихся волос и длинных ресниц, которые время от времени приходилось безжалостно обстригать. Дым вороватым движением достал из укромного места старую материнскую пудреницу и родинку замазал. Потом вышел и неспешно приступил к обеду.
Была надежда, что распределение пройдет и без них. Конечно, в случае голосования бумажку с номером их квартиры тоже бросят в коробку, но дом-то у них огромный, в девять этажей – наверняка пронесет. Так что Дым с обедом не торопился, а вот мать подгоняла, будто ей не терпелось поучаствовать в мероприятии. Пришлось следом за матерью тащиться на первый этаж.
До жребия еще не дошло, домоуправы пытались уломать тех, у кого жилплощадь побольше и есть свободные комнаты. А эта странная пара, отец и сын, словно бы превратились в пыльные статуи, даже не моргали. Только у сына, худого до костлявости парня лет пятнадцати длинное узкое лицо то делалось асбестово-белым, то вспыхивало жарким пламенем. Вокруг шеи у него был обмотан многократно шелковый красный платок.
Дым скучал, разминал украдкой натруженную на тренировке ногу и ждал, когда все закончится. Когда вдруг услышал голос собственной матери:
– Мы с сыном согласны взять этих людей к себе.
Все застыли, пораженные, а Димка решил, что это он задремал стоя от усталости, вот и почудилось странное. Затряс головой, чтобы вернуть четкость мысли. Америкосы так и не пошевелились, зато все остальные уставились на его мать в полном изумлении.
– Анечка, да что ты придумала! – ахнула соседка по площадке и глянула на мать так, словно узнала о ней нечто постыдное.
– Мой муж, как вы все в курсе, умер, – сочла нужным объясниться с народом мать. – И мы не можем себе позволить охрану. На плечи моего сына легли все заботы по хозяйству, ему приходится ходить за покупками и по делам, а также прогуливаться иногда со мной. А он должен учиться.
– Мам, да ты чего, все в порядке, – поскорее вставил Дым и дернул мать за рукав. – Я справляюсь, никто нам не нужен.
Но мать его в упор не услышала.
– Вы ведь говорите по-русски? – обратилась она к мужчине. Он не сразу отреагировал на ее слова, медленно и недоуменно повернул на звук крупную голову с почти львиной гривой цвета соль с перцем, словно его оторвали от каких-то чрезвычайно важных мыслей. Сдержанно кивнул:
– Разумеется. Я родился и вырос в России.
– У вас ведь пока нет работы? Вы могли бы временно выполнять роль моего охранника? Сопровождать меня на прогулках, на рынок?
– Конечно, мэм, – подтвердил мужчина так, словно делал матери одолжение.
– Ань, да ты посмотри на него, – жалостливо произнес кто-то из толпы. – Какой из него охранник? Свою бабу, небось, не очень-то сохранил.
Дым в этот момент в какой-то прострации смотрел на мальчишку-пришлеца, потому заметил, как тот при этих словах весь передернулся и сжал кулаки. А мужчина повернулся в сторону говорившего и очень вежливо пояснил:
– Моя жена умерла от неизлечимой болезни.
Тут все сообразили, что вопрос решился наилучшим для них образом, и начали поскорее расползаться, пока глупая Анна Дымова не опомнилась и не передумала. Димка в этот момент чуть не заорал от ярости – он просто не мог поверить, что его мать такое устроила! Подвела, она снова его подвела! А ведь в их квартире всего две комнаты, что же ему теперь, перебираться в родительскую? Или вовсе уходить из дома, раз матери приспичило совершить такую глупость? Идти было некуда, но он все равно решил: если только мать скажет ему освобождать комнату, он схватит уже запыленный чемодан с вещами, из которых давно вырос, уйдет в темноту и холод.
В квартире мать первым делом пригласила поганых пришлецов попить чаю, а Дым ушел к себе. Стоял посреди комнаты, сжимал до скрипа зубы и копил злость. Потом приоткрыл дверь и прислушался. Мать говорила таким голосом, будто прощения просила перед этими… прилипалами проклятыми!
– Простите, у нас только две комнаты, а сын слишком взрослый, чтобы жить со мной. Но кухня у нас, сами видите, довольно просторная. Вот тот угол можно отгородить ширмой, я переберусь…
– Ни в коем случае! – тут же перебил ее мужчина. – За ширмой поселимся мы с сыном.
– Но это как-то… – попыталась протестовать мать.
– Поверьте, после прежних мест обитания это нам покажется раем, не правда ли, Роб? К тому же я очень люблю готовить! – голос у мужчины был рокочущий и очень убедительный, что ли. – Только на этом условии, госпожа Анна, мы готовы тут остаться. В противном случае мы с сыном снова вернемся в общежитие и будем ждать срока новой заявки на заселение.
– Ну, воля ваша, – сдалась мать.
Конечно, первая же стычка не заставила себя долго ждать. Утром Дым с еще закрытыми глазами поплелся умываться, дернул дверь в ванную – заперта. Мать в это время никогда ее не занимала, чтобы не дать сыну законный повод опоздать на занятия. Про незваных новых соседей он за ночь забыл, а сейчас вспомнил – и аж грудь заболела от ненависти. Дернул дверь сильнее, а потом даже ногой в нее саданул. И тогда оттуда вышел этот тип, Роберт. Волосы еще мокрые, на костлявых плечах полотенце, отцовское любимое, синее с полосками. Голый по пояс, но алый платок уже обмотан вокруг шеи. Вид у парня такой напряженный, будто он проглотил отраву и теперь ждет, когда она начнет действовать. Дым загородил проход ногой и прошипел:
– Слушай, а тебе не кажется, что для америкоса ты ведешь себя слишком нагло?
– Я – англичанин, – тут же сказал Роберт и выдвинул до предела узкий подбородок.
– С чем тебя и поздравляю! И где теперь твоя Англия? На дне морском? Ай-яй, бедная Англия немножко утонула!
Роберт задышал тяжело, уставился на Дыма с ненавистью, но ничего не ответил. Тут выглянула в коридор мама и обманчиво-ласковым голосом позвала сына заглянуть на минуточку в родительскую комнату. Немедленно. А уж там непривычно жестко сообщила, что никаких столкновений и наездов на жильцов она не потерпит. И если еще раз увидит или услышит, как он оскорбляет Роберта, то ужасно в нем разочаруется. Димка открыл рот и едва не выдал матери, как сильно он уже разочаровался в ней. Но вовремя сообразил, что после таких слов что-то сломается в их отношениях навсегда – и прикусил язык. Только ухмыльнулся недобро и ушел в свою комнату. В полуразоренную комнату, где стоял у двери пыльный чемодан…
В тот же день оказалось, что Роберт будет учиться с Дымовым в одном классе. После этого Димка записался в еще одну секцию борьбы и решил показываться дома как можно реже.
И вот снова октябрь. Вчера на тренировке Дым все время чувствовал на себе внимательный взгляд тренера, чрезвычайно волосатого дядьки пенсионного возраста, но жилистого и невероятно сильного. В конце занятия он вдруг поставил Дыма против парня из старшей группы, качка по кличке Лютик. И совсем тот не походил на нежный желтый цветок, зато на ровном месте заводился, впадал в ярость – прозвище пришло от слова «лютый».
Дымов не успел ни осознать тренерского приказа, ни толком приготовиться, как Лютик ринулся на него, повалил мимо мата на дощатый пол. Приблизил свое круглое как блин лицо, оскалился и зарычал. Почему-то именно этот рык привел Димку в чувство, он резко вывернулся, ощутив, как в спину впились десятки заноз – боролись без футболок. Перекатился, вскочил на корточки. И был готов, когда Лютик снова рванул на него, не дал подмять. Дальнейшую схватку он попросту не помнил, только то, как бил и бил, месил противника, как тесто. Даже пару раз швырнул Лютика через голову. Пока не прозвучал свисток тренера – сигнал к прекращению схватки. И Лютик остался лежать, постанывая и слабо матерясь. Дым сперва думал, что встать не сможет, ноги и руки сделались ватными. Но тренер смотрел на него – и он встал.
– Дымов, приводы имеешь? – спросил у него тренер. – На учете состоишь?
Димка мотнул головой. Имел бы привод – не ходил на борьбу, ведь запятнавшим себя в метрополию все равно не попасть.
– Ладно, свободен, – отвернулся с деланным равнодушием тренер. – Спину в порядок приведи.
Димка пару часов прятался в глухом сквере за спортивной школой и тихонько подвывал от боли в разбитых руках. Зато в душе бурлило ликование – тренер, ясное дело, не просто так интересовался. А всем мальчишкам известно, что именно в начале зимы обычно приезжают вербовщики из метрополии…