Сервас прекратил поиски в «Гугле» и стал просматривать все, что удалось найти о боди-арте.
Он листал страницу за страницей, и его все сильнее охватывало бесконечное изумление. В какую эпоху он живет? Люди имплантируют себе на лоб рога, гребешки на головы, разрезают надвое языки, чтобы быть похожими на змей… А есть и такие, что вживляют себе в губу рыболовный крючок, а потом велят тащить себя из воды, потому что они рыбы. Или покрывают себя какими-то приспособлениями вроде чудовищных протезов. Нашелся и артист, который служил мессу на латыни, а потом причащал паству облатками, уложенными на кровяную колбасу из его собственной крови. А другой артист просто вскрыл себе вены обыкновенной бритвой. Одна из рекламных статей гласила: «Скандальные, невыносимые, поэтичные или богохульные, подобные перформансы крупных мастеров искусства боди-арт редко кого оставляют равнодушными».
«Вот черт, мне пятьдесят три года, а я уже чувствую себя стариком», – размышлял Мартен. – Разве это нормально?»
Статей на эту тему было так много, что ему понадобилось два часа, чтобы найти ту, что нужно.
Каким телесным трансформациям, связанным с добровольным страданием, подвергал себя Стан дю Вельц? И какое отношение это имело к его смерти? Надо ли усматривать в этом крайнюю форму экспериментов над собой, или он все-таки стал жертвой соседа по клинике, страдающего деменцией? Ясно было одно: убийца тщательно готовился и все рассчитал. Он принес живых пчел, обзавелся транквилизатором, чтобы усыпить дю Вельца и накрепко привязать его к кровати. Все было рассчитано и выверено с преступной и ненормальной точностью. И то, что убийца принадлежал к категории людей весьма организованных, новостью не было.
Сервас вывел на экран фотографии двух мужчин. Резимон, подозреваемый. Блондин. Волосы редкие и тонкие, как папиросная бумага. Светлые, водянистые глаза. Стан дю Вельц. Внешность, на которой взгляду не за что зацепиться. Волосы короткие. Глаза карие. Лицо круглое. Неудивительно, что он хотел стать более заметным с помощью боди-арта.
Сервасу вдруг захотелось закурить. В таких случаях он выходил из здания полиции и шел вдоль Южного канала. Несмотря на гудки, шум и гомон городской улицы, вид тихой воды канала его всегда успокаивал.
Когда он вышел, вдали слышался гром и стал накрапывать дождь. Укрывшись от дождя, как зонтиком, широкими листьями платана, Мартен думал о Леа. Чем она занимается? С кем она сейчас?
После выкидыша Леа, не выполнив обещания, уехала в Африку вместе с «Медиками без границ»[9]. И застряла там. Уже два года… Приезжала она редко. В интернете у нее был блог, который Сервас сначала просматривал каждый день, потом все реже и реже, а потом и вовсе перестал. Ему невыносимо было видеть ее счастливое лицо на селфи, которые она выкладывала, и на общих фотографиях с сотрудниками. Он не знал никого из них, кроме одного: обворожительного доктора лет сорока. На этих фото тот оказывался всегда рядом с ней.
Его снова стало мучить беспокойство: может быть, он ее потерял? Мартен убеждался в этом все больше, несмотря на сообщения, что получал от нее. Первое время Леа звонила почти каждый день, чтобы поговорить с Гюставом. Теперь ее звонки раздавались не чаще чем один-два раза в неделю.
Сервас уже давно решил подать прошение о смене отделения на службе, чтобы уделять больше времени сыну. Ведь теперь он снова совсем один занимается его воспитанием… Да так и не подал.
А новое дело еще больше все усложнит, Мартен это чувствовал. Дела такого рода вообще не дают ни минуты покоя, хотя любой следователь мечтает получить такое дело хотя бы раз за всю карьеру. А потом они превращаются в прожорливых монстров, которые съедают ваше свободное время, ваш отпуск, вашу личную жизнь, внедряясь во все, как опухоль. И больше всех достается той категории следователей, к которой принадлежал Сервас. Больше он не мог себе это позволять.
Где этот чертов Резимон, эта тень, способная проходить сквозь стены? Чем удивит на этот раз? Загадка его исчезновения неотступно преследовала Мартена.
Он смотрел на зеленую воду канала, взъерошенную дождем. Ее вид и равномерный, спокойный шум капель, стучащих по листьям платанов, действительно умиротворял. Сервас медленно побрел к комиссариату.
Возле барельефов у входа собралась небольшая толпа. Ох, чтоб тебя… Он вспомнил, что сегодня на 17:30 назначена встреча с прессой. После побегов пациентов из психиатрических клиник Тулузы в начале года этот новый эпизод вытеснил все остальные новости с первых страниц газет и с основных телепрограмм.
Сервас обошел стороной все стоящие автомобили, чтобы не столкнуться с журналистами, и подошел к лифту с другой стороны.
У себя в кабинете он схватил USB-ключ, который оставил им госпиталь «Камелот», и вставил его в гнездо на передней панели компьютера. На экране снова появилась белая дверь. Он уже собрался снова пересмотреть видео, но тут в кабинет влетел Эсперандье.
– Знаешь, какая профессия у сестры дю Вельца?
– Давай, выкладывай.
– Она пчеловод.
Сервас на секунду застыл на месте.
– Где она живет?
Венсан заглянул в свои записи.
– В Арьеже. У нее ферма где-то между Годье и Арга, по дороге на Фонвилен.
Мартен посмотрел на часы: 18:05. Времени вполне достаточно, чтобы доехать до места и допросить ее. Но он знал, что сможет приступить к допросу только поздно вечером. Знал, что принимает все слишком близко к сердцу. И еще подумал о Гюставе. Гюставу он тоже был нужен. Не только жертвам преступлений.
– Позвони судье, – сказал Мартен. – Пусть вызовет ее на завтра, к началу приема.
В этот вечер Гюстав пытался исследовать границы возможностей отца – как делал часто с тех пор, как от них уехала Леа.
В свои десять лет Гюстав был меньше остальных в классе, и это стоило ему постоянных насмешек. Но тут он пришел домой в скверном настроении и принялся обвинять отца. Дети часто безжалостны, однако Руссо был не прав: не общество их портит, просто они уж такие есть, вот и всё. С ними надо просто жить, их надо понять.
Билиарная атрезия, сужение желчных протоков – вот причина его малого роста. Это заболевание печени. Когда Гюставу было пять лет, ему пересадили печень – вернее, часть печени Мартена. Как только он начинал об этом думать, перед ним сразу вставали те сумасшедшие дни в Австрии и погоня за Гиртманом в больничном халате, по снегу.
– Когда же приедет Леа? – спросил Гюстав, подозрительно покосившись на пюре в тарелке. – Ты совсем не умеешь готовить.
Так кажется, или в наше время дети действительно быстрее развиваются и становятся жестче и упрямее, чем были в наши дни? Или это он стареет? Леа всегда умела сохранять контроль над ситуацией. Она работала в детском отделении госпиталя Пюрпан в Тулузе, перед тем как уехать в Африку. В любых обстоятельствах у нее была хорошая реакция, правильное поведение и терпение, до которого ему было далеко, – и Гюстав к ней очень привязался.
Что она сейчас делает? Сидит где-нибудь в ресторане в Браззавиле в компании коллег? А может, с тем неотразимым доктором, который мозолит глаза на каждой фотографии? В ее последних сообщениях Мартен уловил веселость, совершенно новую для Леа – причем из этой веселости он был исключен, – и совершенно новую дистанцию. В нем зародились сомнения. Ему казалось, что он угадал присутствие третьего, того, кто пытается ввязаться в их дела.
И эта простая гипотеза была слишком болезненна для него, тем более что на самом деле он даже представить себе такого не мог. Эта женщина… То, что он любил в ней. Все, чем он восхищался. И Мартен спросил себя, как бы он отреагировал, если б она сообщила ему, что встретила другого.
Это, конечно, эгоизм, но он с порога отмел саму мысль о том, что все это может принадлежать другому.