С запада набежали облака. Они быстро заняли все небо, приглушив свет. И атмосфера сразу изменилась. Что-то темное, холодное и враждебное разлилось в воздухе. В горах загромыхало, и на лобовое стекло упали первые капли дождя.
Да что ж такое, а? Откуда взялась непогода? Жюдит подняла стекло на случай дождя или падения температуры в салоне и включила фары.
Она чуть не сбилась с пути, свернув направо, где дорога пряталась в кустах орешника и акации, обрамлявших департаментское шоссе. Ни одного указателя, только белый с красным километровый столбик в высокой траве, да заросли крапивы на обочине. Это должно быть здесь, за несколько километров до деревни. GPS указывал на деревню в трех километрах отсюда, если двигаться напрямую. А она свернула направо и заехала в чащу как раз в тот момент, когда началась гроза и дождь забарабанил по почерневшему шоссе и веткам кустов.
Покинув шоссе, Жюдит быстро въехала в лес, который теперь показался мрачным и неприветливым, а день – блеклым и тусклым.
Атмосфера как раз под стать Морбюсу Делакруа.
На землю опустился сумрак, дождь играл на крыше «Лянчи» какую-то пьесу стаккато, «дворники» скрипели и лезли из кожи вон, чтобы смахивать со стекол потоки воды, но через лобовое стекло все равно было плохо видно. Старенькая «Лянча» еле справлялась с извилистой дорогой. Чертовы виражи, крутизной напоминавшие шпильку для волос, казалось, нарочно загоняли машину в ситуацию на грани взрыва. Точнее, это она не смогла вписаться в один такой поворот.
Авария…
Это слово поразило ее, как разряд тока.
Авария…
Именно так они написали когда-то в свидетельстве о смерти…
«Прекрати об этом думать», – шепнул ей внутренний голос.
Жюдит оставила окно чуть приоткрытым, и стук дождя по крыше и по листве образовал странный контрапункт с ее мыслями, вымочив брызгами левую щеку. Она собралась уже переключить передачу, как вдруг на выходе из виража в свете фар увидела что-то на ветке дерева.
«Что там такое?» Может, оптическая иллюзия… Да нет, она была уверена, что, несмотря на дождь, различила вырезанную на коре картинку: перевернутый крест и буквы JT.
Перевернутый крест, а под ним – ее инициалы… У Жюдит кровь застыла в жилах, и она крепко вцепилась в руль. В кино такой прием называется «вне кадра»: видна только реакция актера, по которой зритель должен догадаться, что произошло. Обычно крупным планом показывают расширенные, как при базедовой болезни, глаза, которые не умещаются на экране. А уж зритель дальше сам включает воображение. В фильмах ужасов такие надписи чаще всего имеют угрожающий, опасный характер…
Жюдит чуть не остановилась, чтобы удостовериться, что это ей не приснилось. Но что толку останавливаться, когда она абсолютно уверена, что видела надпись? После надписи в туалете на станции обслуживания теперь появилась и эта…
Интересно, кто таким образом играл у нее на нервах? Делакруа? На этот раз нет никаких сомнений, моя милая: он единственный знал, что ты сюда поедешь. Но зачем? Может, с его стороны это просто скверная шутка? Проявление нездорового черного юмора?
А может, это нечто более… зловредное?
Жюдит вспомнила, как они сидели в кафе вместе с Мехди, Людо, Евой и Камиллой. Мехди был фанатом фильмов ужасов; Людо считал их просто развлечением, но он и реальную жизнь воспринимал как развлечение; высокомерная интеллектуалка Ева их презирала, а Камилла не имела своего мнения, она всегда с кем-то соглашалась. Мехди тогда перевел разговор на Делакруа. Это был его конек. В тот день он впервые имел несчастье произнести эти слова: возвышенный ужас.
– А что это такое? – спросила Ева, фыркнув и изобразив на лице гримасу отвращения, как и всякий раз, когда речь заходила о фильмах этого жанра.
– Пугающее произведение искусства с претензией на художественность, для взрослых и умных зрителей, – ответил Мехди. Ари Астер… Джордан Пил… Дэвид Роберт Митчелл… Дальше перечислять?
Ева снисходительно ухмыльнулась, чем всегда раздражала Жюдит.
– Ты это серьезно? Умных фильмов ужасов не существует, – заявила она. – Это, так сказать, оксюморон[4]. Тот же «Психоз» – один из самых глупых фильмов, когда-либо снятых Хичкоком. Это как Тарантино: виртуозно, но без глубины, незрелое кино для чокнутых прыщавых школьников. И этот придурок еще смеет нападать на Трюффо… Что же до твоего Делакруа, то меня от него просто тошнит. Это чистейшее вредоносное воздействие… Именно воздействие, – сказала она, покачав головой.
Жюдит не нравились эти сектантские выходки Евы, ее наставительный тон и нетерпимость, но в то утро она задала себе вопрос, уж не попала ли та в точку в последнем пункте.
Положив трубку, отец Эйенга обнаружил, что у него вспотели руки, а сердце колотится быстрее, чем обычно. Он только что говорил с человеком, чье имя стояло на конверте, который передал ему Маттиас Ложье.
Кеннет Цорн.
Ясно, что это псевдоним.
Накануне святой отец поискал в «Гугле» и без труда нашел его. Кеннет Цорн, настоящее имя Виктор Керн, был кинопродюсером. Его сайт активно посещался, был даже контакт с «Википедией». Если верить этому контакту, с некоторых пор он не занимался серьезными фильмами. В «Википедии» говорилось, что Керн родился 12 февраля 1977 года, был вдов или разведен – в графе «супруга» стояло имя Мина Ромей (1998–2012) – и имел двоих детей. В настоящее время проживал в Бретани, в Перрос-Гиреке.
Там же значился неполный список фильмов, которые он продюсировал: «Ночные захватчики», «Причастницы», «Алый бог», «Церемония», «Извращения», «Эржебет», «Кровавые игры»…
Эйенга не видел ни одного из этих фильмов. Ходить в кино ему было некогда. И смотреть телевизор тоже. Его дни напоминали марафон. Между лаудами[5] и вечерней он был обязан посетить двадцать семь деревень и за неделю проезжал самое меньшее километров триста. В 8:30 святой отец причащал небольшую группу верующих – настолько небольшую, что церковь с ними выглядела еще более пустой, чем если б она была заброшена, а все ее служители давно ушли на пенсию. Дальше он отправлялся к своей пастве в самые бедные деревни, жители которых не могли даже переехать в другие места, увеличивая тем самым количество объединений с молодыми христианами региона. Но его обязанностью было поддерживать угасающий пламень веры, как бы мучительно это ни было в условиях, когда тебя постоянно гложет тоска по дому. Тоска по континенту, имеющему форму черепа, где рассветы не имеют себе равных… «И что заставило меня поехать сюда? Почему я выбрал эту чужую мне землю, которая вообще ни во что не верит?»
На этот раз раздобыть телефон Цорна оказалось очень трудным делом. Он нигде не появлялся. Кончилось тем, что пришлось дозвониться до прихода в Перро-Гиреке, до такого же африканского священника, как и он сам. Отец Эйенга вкратце объяснил ему ситуацию.
– Да без проблем, я все узнаю и тебе перезвоню.
Через полчаса священник из Перро-Гирека позвонил.
– Странный тип этот твой Цорн, – сказал он.
– А что такое?
– Сам поймешь, когда его увидишь.
Но дожидаться встречи с продюсером, чтобы понять, что хотел сказать его коллега, Эйенге не пришлось.
Он припомнил их телефонный разговор, и по телу прошла дрожь. Ни разу в жизни он не встречался с подобным цинизмом. Хотя поначалу Цорн был вежлив и мил, его голос в аппарате не то шипел, не то рычал, и впечатление производил очень неприятное.
– Очень любезно с вашей стороны, отец мой, взять на себя эти заботы, – заявил продюсер.
– Сказать по правде, я плохо понимаю… – отозвался священник, после того как рассказал о своей встрече с Маттиасом Ложье. – Вы были с ним знакомы?
– О да, мы путешествовали вместе. Это был… Это один из лучших знакомых мне техников.
– Он чего-то очень боится, просто умирает от страха. Этот конверт он вручил мне буквально силой, настаивая, чтобы я отдал его только вам в руки.
– Понимаю, отец мой.
Однако сам священник явно ничего не понимал.
– Вам известно, что там внутри?
– Вы открывали его, отец мой? – не ответив, спросил Цорн все тем же нежнейшим голосом.
– Э-э… конечно, нет…
– Ведь вы – человек принципа, отец мой? Человек добродетельный…
Услышав эти слова, Эйенга вздрогнул. От тона, каким Цорн их произнес, ему стало не по себе, словно в них таилось что-то непристойное, словно продюсер над ним издевался.
А потом собеседник зашептал в трубку так тихо, что священнику пришлось напрячь слух:
– Разве одиночество не тяготит вас, отец мой? Разве не случается вам думать о дьяволе, когда вы мастурбируете?
Эйенга был настолько удивлен и шокирован, что спросил себя, правильно ли он расслышал. Это было так неожиданно, так… неподобающе…
– Что… что вы сказали? – проблеял он после секундной паузы. – Я… я полагаю, что плохо вас понял.
– Да забудьте, отец мой, это я ошибся.
Но Эйенга прекрасно знал, что Кеннет Цорн не ошибся. Тот точно знал, что сделал и кому что сказал.
– Прошу прощения, отец мой, порой я бываю так прямолинеен… – принялся извиняться Цорн. – Я дам вам один адрес. Это удивительное место, вот увидите. Когда вы едете?
Эйенга хотел было послать все это куда подальше, а точнее, к дьяволу. Но что-то в этом тихом, вкрадчивом и свистящем, как у змеи, голосе помимо воли заставило его согласиться.
Почему? Необъяснимо.
Его заставили взять злосчастный конверт. Он долго разглядывал портрет этого человека в интернете: с течением времени лицо старело, но сохраняло все тот же угрожающий вид, все те же мягкие очертания чувственного рта и тот же сверкающий и циничный взгляд. Ему хотелось близко рассмотреть это лицо, заглянуть в лицо Злу. Он не знал, откуда пришла к нему эта уверенность, но он чувствовал ее в голосе, как почувствовал когда-то у постели умирающего: здесь творится зло.
В этом святой отец был убежден.
Он прочел адрес, который дал ему продюсер: адрес замка, расположенного на острове возле Кот-д’Армор. Потом уселся перед компьютером и попытался найти остров в «Гугле». Никакого острова он не нашел – отыскался лишь какой-то открытый всем ветрам камень, скала посреди моря, на которой росло несколько сосен.
А замок оказался совсем небольшим, скорее, похожим на жилой дом, выстроенный в смешанном стиле: между стилем Тюдоров и неоготическим. Судя по фотографиям, он был единственным строением на острове, который виднелся меньше, чем в кабельтове от берега. Туристические путеводители утверждали, что он вполне достижим на лодке во время прилива и вброд во время отлива. А сайт предупреждал, что это частные владения, а следовательно, закрытые для туристов.
Еще несколько минут Эйенга разбирался, как туда удобнее попасть, и пришел к выводу, что быстрее всего на автомобиле. Восемь часов дороги. Ну, плюс еще надо отменить все намеченные дела и встречи.
Он допил кофе, сменил ослепительно-белый стихарь на скромный римский воротник и пошел улаживать свои дела.