После того как Джексон уходит, мы несколько минут идем молча. Я не знаю, о чем думает Хадсон, а сама я пытаюсь привести свои мысли в порядок и решить, что мне надо сказать ему – о троне, об изменениях, которые он здесь произвел и о которых ничего мне не сказал, о нас.
Но прежде чем я успеваю что-то сказать, мы делаем еще один поворот и оказываемся в коридоре, который кажется мне очень знакомым. Это странно, ведь в этом дворце есть множество уголков, где я еще не бывала и куда, скорее всего, никогда не загляну, поскольку презираю это место даже после всех улучшений Хадсона.
И все же чем дальше мы идем, тем больше я убеждаюсь, что уже была здесь. В странных очертаниях окон на левой стороне коридора определенно есть что-то знакомое. Как и в гигантских деревянных двустворчатых дверях, которые я вижу в конце коридора справа от нас.
Несмотря на то что эти двери мне знакомы, я едва не прохожу мимо них. Но у Хадсона вдруг делается такой отстраненный вид и такой пустой взгляд, что я все же подхожу к ним и берусь за ручки.
Он, похоже, хочет остановить меня, что странно, но в конце концов просто пожимает плечами и не мешает мне войти.
Открыв двери, я в ту же секунду понимаю, где мы. Я побывала здесь только один раз, но узнаю это место сразу. Вернее, узнаю то, что от него осталось. Это кабинет Сайруса, прежде блиставший роскошью, но теперь полностью разгромленный. Хотя внешние двери остались нетронутыми, внутри комната выглядит так, будто здесь взорвалась бомба. И в отличие от остальных помещений, мимо которых мы прошли и в которых идет ремонт, здесь никто не пытался убрать мусор и расчистить комнату. Все так и валяется – опрокинутые диваны, разорванные картины и разломанные скульптуры, потрепанные книги, лоскуты, обломки разломанных светильников, куски стен и потолка. Большой круглый стол, когда-то стоявший в центре, тоже разломан на части, фрагменты покрывавшей столешницу мозаичной карты – которую Сайрус использовал, чтобы планировать нападения на враждебные группы сверхъестественных существ, – разбросаны по всему полу.
Я замечаю кувалду, прислоненную к разбитой стене, и понимаю, что кто-то специально орудовал ей, чтобы разнести здесь все вдребезги. А затем просто ушел. Причем, судя по пыли от штукатурки, это было сделано не сегодня. А уже довольно давно.
Я уверена в этом на все сто. И также на все сто уверена, что это сделал Хадсон. И оставил все это гнить.
С тех пор как мы заточили Сайруса в пещере, Хадсон несколько раз посещал Двор Вампиров, но я никогда не думала, что это может быть чем-то важным. И теперь не могу не думать, что, наверное, зря. От мысли о Хадсоне, крушащем эту комнату кувалдой, мне хочется заплакать.
Потому что в этом чувствуется нечто большее, чем ярость. Нечто большее, чем презрение, ненависть или жажда мести. Здесь ощущается опустошенность. И я понятия не имею, что с этим делать, – ведь Хадсон не рассказывал мне ни о чем из этого.
Ни о тех изменениях, которые он здесь произвел. Ни о том давлении, которое оказывали на него, чтобы он взял на себя больше обязанностей и, возможно, даже взошел на престол. Ни об этом бессмысленном разгроме. Когда человек, обладающий такой магической мощью, как Хадсон, предпочитает крушить что-то кувалдой, вместо того чтобы просто использовать силу мысли, то становится понятно, что это личное. И что здесь кроется что-то, что мне только предстоит о нем узнать.
Теперь, когда нам и нашим друзьям предстоит отправиться в путь, чтобы спасти Мекая, мне бы хотелось это узнать, но с чего начать?
– Нам надо идти, – говорит он, и тон у него такой официальный, что если бы он не смотрел на меня – и если бы мы не были единственными, кто находится в этом коридоре, – то я бы подумала, что он обращается не ко мне, а к какому-то незнакомцу.
– Что с тобой? – спрашиваю я и подхожу ближе, чтобы положить ладонь на его бицепс. Потому что как бы я ни была задета и смущена тем, что он ни о чем мне не рассказал, он все равно остается Хадсоном, моей парой. И мне больно оттого, что он страдает.
– Я в порядке, – отвечает он. Но в его глазах и повадке есть что-то такое, что кажется, будто он может разбиться вдребезги прямо здесь, посреди хаоса бывшего кабинета его отца, и по всему видно, что он далеко не в порядке.
Он вдруг притягивает меня к себе и обнимает так крепко, что я едва могу дышать.
– Все хорошо, – говорю я, гладя его волосы и шею, его напряженную спину. – Что бы это ни было, все будет хорошо.
Его щека прижата к моей макушке, и я чувствую, как он кивает. Я также чувствую, как он делает глубокий судорожный вдох и неуверенный выдох.
А затем отстраняется с полуулыбкой на губах, выглядящей так, будто ей здесь не место. Но когда он смотрит на меня, в его глазах снова сияет прежний свет и мне становится легче поверить, что пока что с ним и впрямь все нормально.
И я не возражаю, когда он говорит:
– Прошло уже минут двадцать. Нам надо идти к Мекаю.
Мне столько всего хочется сказать, о стольком его спросить. Но я понимаю, что он прав, – понимаю, что сейчас не время и не место для вопросов. Хадсон и в хорошие дни не любит показывать свою уязвимость, что уж говорить о том, чтобы попытаться уговорить его открыть душу здесь, в сердце Двора Вампиров, где в мучениях прошла большая часть его жизни?
Он ни за что на это не пойдет.
Поэтому вместо того, чтобы надавить на него, я зарываюсь пальцами в его волосы и притягиваю его к себе для поцелуя… для нескольких поцелуев.
От четвертого поцелуя у меня начинает учащенно биться сердце и бурлит кровь. Но сейчас для этого тоже не время и не место. Хадсон был прав, когда сказал, что нам надо идти к комнате Мекая, где нас ждут остальные.
Я даю себе – даю нам – еще несколько секунд. Еще один поцелуй. Затем нехотя отстраняюсь.
– Ты прав. Нам надо идти.
Когда он улыбается мне, в его глазах больше нет холодности и мрака – по крайней мере, пока. Их место заняла та безумная, отчаянная, безграничная любовь, которую я привыкла в них видеть. Такая же безумная, отчаянная, безграничная любовь, которая – я это знаю – читается и в моих глазах, когда я смотрю на него.
Этого недостаточно – нам все так же нужно поговорить, и мне все так же нужны ответы о том, что с ним происходит, – но сейчас, когда мы спешим к комнате Мекая, это кажется мне шагом в правильном направлении.