Когда я наконец добираюсь до наших покоев, Хадсон лежит на кровати, все еще печатая что-то в своем чертовом телефоне.
Части меня хочется сейчас же поделиться с ним тем, что сказала мне Кровопускательница по поводу спасения Мекая. Но я знаю, что пока не могу этого сделать. Ведь меня так и подмывает спросить его, не скрывает ли он от меня что-то чертовски важное.
И вместо того, чтобы что-то сказать, я направляюсь в ванную, чтобы принять душ и смыть с себя грязь и все тяжелые вопросы – и благодаря этому спокойно заснуть.
Но когда я прохожу мимо кровати, Хадсон спрашивает, не глядя на меня:
– Все в порядке?
И почему-то это здорово бесит меня – бесит так сильно, что это напоминает мне о временах, когда он был заперт в моей голове.
– Ты вообще собирался мне об этом сказать? – спрашиваю я, рывком выдвинув ящик комода, в котором держу несколько смен одежды. – Или ты планировал держать меня в неведении до конца времен?
Это привлекает его внимание, хотя я точно не знаю, в чем дело – в моих вопросах или в том, как агрессивно я задавала их. Но Хадсон кладет свой телефон на кровать и садится.
– О чем ты? – вкрадчиво спрашивает он с особенно ощутимым британским акцентом. – Или ты предпочитаешь, чтобы я гадал?
– Ты это серьезно? Значит ли это, что ты столько всего скрываешь от меня, что даже не можешь понять, о чем из этого я спрашиваю тебя? Это ж надо. – Я беру из ящика пижаму и так резко задвигаю его, что дрожит весь комод.
Он уже встал с кровати и перенесся ко мне, сложив руки на груди и возмущенно глядя на меня.
– Что ты имеешь в виду? С чего ты вдруг набросилась на меня? Ты скажешь мне, о чем ты говорила со своими дедом и бабушкой, или хочешь, чтобы я продолжал теряться в догадках?
– Почему ты не сообщил мне о Дворе Вампиров?
Его возмущение сменяется настороженностью.
– Что именно я, по-твоему, должен был сообщить тебе о Дворе Вампиров?
– Ты это серьезно? – Я иду в сторону ванной, но он останавливает меня, положив руку мне на плечо.
– Что они сказали тебе, Грейс? – Он смотрит мне в глаза, и я не вижу в его взгляде ни хитрости, ни чувства вины. Это злит меня еще больше, ведь я знаю, что он уже несколько месяцев лжет мне.
– То, что должен был сказать мне ты, – огрызаюсь я, и мои плечи опускаются, поскольку ярость сменяется усталостью и тревогой. – Мы же партнеры, Хадсон. Если на тебя давят, заставляя тебя принять корону короля вампиров, тебе не кажется, что нам следовало бы об этом поговорить?
Он вздыхает, глядя куда угодно, но только не на меня.
– Если честно, то нет, – отвечает он наконец.
Меня пронзает боль.
– Ты это серьезно? Если ты не доверяешь мне в достаточной мере для того, чтобы разговаривать о таких решениях, то что мы вообще делаем?
– Дело не в том, что я тебе не доверяю. Неужели это не ясно? Неважно, чего от меня хочет Двор. Сам я никогда, ни на миг не помышлял о том, чтобы стать королем вампиров.
– Но почему? – недоумеваю я. – То есть я знаю, что ты еще несколько месяцев назад решил отречься от престола, но, если Двор Вампиров нуждается в тебе, было бы логично…
– При чем тут логика? – рявкает он и, взъерошив рукой свои волосы, делает глубокий вдох и медленный выдох. – Ты королева горгулий, Грейс. Это делает меня королем горгулий. А я не могу быть одновременно и королем вампиров – как ты не можешь быть королевой вампиров. И в этом качестве мы однозначно не могли бы претендовать на место в Круге. Он ни за что не позволит нам занять главенствующее положение и там, и там. Это дестабилизировало бы весь Круг.
– Насколько я понимаю, Круг и так уже дестабилизирован, – парирую я.
– Может, это не так уж и плохо, – бормочет он, и тут его телефон снова гудит от новых сообщений.
Мы оба поворачиваемся к нему, и Хадсон чуть слышно ругается. Но он не пытается взять его, что радует меня.
Мне хочется спросить его, что он имеет в виду, но мне надо сосредоточиться на вещах поважнее.
– Ты действительно считаешь, что нам не стоит об этом говорить? У тебя же есть право быть их королем.
– Я и так король, – отвечает он.
Я закатываю глаза.
– Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Да, но думаю, ты не понимаешь, что имею в виду я сам. Двор Вампиров не давал мне ничего, кроме несчастий, и это продолжалось всю мою чертову жизнь. В нем нет ничего такого, чем мне хотелось бы править. И даже если бы это было не так, ты королева горгулий, Грейс, и никто не заслуживает этого звания больше, чем ты. И мне никогда не придет в голову просить тебя отказаться от него.
– Ну, быть может, тебе все-таки стоило бы попросить меня об этом, – говорю я ему, и у меня дрожат колени.
Он прищуривает глаза.
– Что это значит?
– Я точно не знаю. – Я качаю головой. – Просто, по-моему, это выходит у меня не очень хорошо, тебе так не кажется? Из тебя вышел бы куда лучший король вампиров, чем из меня королева горгулий.
Он смеется, хотя видно, что его не отпускает напряжение.
– Теперь я знаю, что ты утомлена. И, похоже, у тебя бред. Ведь ты отличная королева.
– Вовсе нет, – возражаю я. – Потому что часто я вообще не понимаю, что делаю.
– Хорошо, что ты это осознаешь. Потому что большинство правителей слишком надменны, чтобы признать, что они чего-то не понимают. Возможно, если бы дело обстояло иначе, все не было так погано.
Он обхватывает меня руками, прижимает к своей груди. И хотя я подумываю о том, чтобы оттолкнуть его, правда в том, что мне так же хочется, чтобы он обнял меня, как и ему самому.
Но это не значит, что он вышел сухим из воды.
– Я по-прежнему считаю, что тебе следовало хотя бы сказать мне об этом.
– Согласен. – Он прижимается щекой к моей макушке. – Прости, что я ничего тебе не сказал. Но поскольку я не собираюсь принимать вампирскую корону, мне казалось, что это неважно.
– Мы же партнеры. И если что-то затрагивает тебя, это затрагивает и меня. Это понятно? – Я свирепо смотрю на него и наклоняю голову, чтобы встретиться с ним взглядом.
Он закатывает глаза.
– Да, понятно. Но меня это не затрагивает. И я нахожусь именно там, где хочу.
Я утыкаюсь лицом ему в горло и шепчу, доверяя свой самый главный страх:
– На минуту мне показалось, что ты ничего мне не сказал, потому что не знал, как сказать мне, что ты хочешь бросить меня.
Он замирает, и впечатление такое, будто у него от дыхания даже не вздымается грудь.
– Если я когда-нибудь и оставлю тебя, Грейс, то только если ты попросишь меня об этом. – Его голос звучит хрипло. – Ты хочешь, чтобы я ушел?
Я не колеблясь даю ему тот единственный ответ, который могу дать. Тот, которого он заслуживает:
– Нет, никогда.
Я не думала, что он и правда волнуется из-за моего ответа, пока он не делает выдох, как будто эти два слова только что сняли груз с его плеч. Я тянусь к нему, и он притягивает меня все ближе, и тепло его тела изгоняет призраки наших страхов.
Он пальцем приподнимает мой подбородок и медленно, нежно касается губами моих губ.
Как только наши губы соприкасаются, напряжение покидает меня. На мгновение мне кажется, что все идет нормально. Как будто мы вернулись в Сан-Диего, продолжаем ходить на занятия и строить совместную жизнь, как будто мы проводим каждую ночь в объятиях друг друга и каждый день строчим друг другу дурацкие сообщения.
Как будто нет никакой Карги, желающей уничтожить наш мир, как будто жизнь нашего друга не висит на волоске и не зависит от нас, как будто между нами нет никаких тайн, тайн, которых я не понимаю.
Как будто есть только Хадсон, и я, и нескончаемый жар страсти между нами.
Он смотрит мне в глаза, и его ладони обхватывают мое лицо.
– Я люблю тебя, Грейс Фостер, – шепчет он.
– Я люблю тебя, Хадсон Вега, – шепчу я в ответ и, запустив пальцы в его волосы, притягиваю его к себе, чтобы его рот соприкоснулся с моим. Когда наши губы соприкасаются, это происходит именно так, как мне нужно.
Он в моих объятиях именно таков, как мне нужно, – он знакомый, надежный и сексуальный, все в одном флаконе.
Меня охватывает жар, я желаю его и надеюсь, что всегда буду его желать. Я медленно веду его к кровати. То, что я хочу с ним сделать сейчас, лучше делать в горизонтальном положении…
Должно быть, Хадсон тоже так считает, потому что он сразу же падает на спину на кровать и тянет меня за собой.
Я опускаюсь на его поджарое твердое тело и напрягаюсь. Я могу думать только об одном – о Хадсоне.
Сперва мне казалось, что я захочу быть с ним нежной – захочу, чтобы страсть между нами нарастала так же медленно и неуклонно, как росла моя любовь к нему.
Но трудно быть нежной, когда на тебя обрушивается желание. Когда мужчина, которого ты любишь, набрасывается на тебя так жадно, будто ты нужна ему как воздух, которым он дышит.
Как делает Хадсон.
Мой Хадсон.
Моя пара.
Парень, который имеет столько же секретов, сколько их было у Сфинкса, и который глубок, как Тихий океан, всегда завораживавший меня.
Он завладевает моим ртом так пылко, как будто это наш первый – или наш последний – раз.
От мысли о том, что это может быть наш последний раз, мне становится не по себе, и я стараюсь выбросить ее из головы. Или похоронить в глубине моего сознания – в таком месте, куда я заглядываю нечасто. Я сосредоточиваюсь на том, чтобы пробудить в Хадсоне такое же жаркое, отчаянное желание, какое он пробудил во мне.
Какое он всегда пробуждает во мне.
Я снимаю с него футболку, затем царапаю ногтями его мускулистую грудь, упиваясь тем, как напрягается его тело, ибо он жаждет меня так же, как я жажду его.
– Грейс, – выдыхает он, и я прижимаюсь к нему, вытянувшись на его теле.
– Хадсон, – бормочу я в ответ, и если в моем голосе звучат дразнящие нотки, то это потому, что мне иногда бывает приятно платить ему его же монетой.
Как сейчас, думаю я, проводя языком по его нижней губе, затем покрываю страстными поцелуями его челюсть, шею и одно широкое красивое плечо.
Он выгибается и стонет так, что у меня по затылку бегут мурашки, и запускает руки в мои кудри.
Меня захлестывает жар, подобный вулканической лаве, раскаленной и разрушительной, но такой сладкой, что я не хочу останавливаться.
И делаю это снова, только на этот раз я задействую язык – облизываю и покусываю сначала его ключицу, затем грудь. Он сжимает мое бедро, и во мне пробуждается что-то буйное, дикое.
Я вижу это в его горящих глазах.
Я слышу это в его неровном дыхании.
Я ощущаю это в прикосновении его сильных пальцев, сжимающих мою плоть.
Внезапно его губы оказываются везде – на моих губах, шее, на чувствительном месте за ухом, – а затем перемещаются вниз.
Теперь уже я оказываюсь внизу, а он наверху, и его клыки царапают мою ключицу, груди, живот до пупка, затем ниже, ниже, ниже.
Я кричу, вцепляюсь в простыню, выгибаюсь и содрогаюсь, и он возносит меня все выше и выше, пока я не начинаю беспокоиться, что мы подлетим слишком близко к солнцу.
А затем мы и впрямь подлетаем к нему, и я обо всем забываю и больше не беспокоюсь ни о солнечных ожогах, ни о растаявших крыльях, ни о чем-то другом, что может случиться, потому что это так сладко. Он заставляет меня чувствовать такую сладость. Даже до того, как он снова ложится на меня и мы вместе несемся к поверхности солнца.
Позже, намного позже, когда это кончается и мы падаем на землю, я обвиваюсь вокруг него и держусь за него так крепко, как только могу. Потому что это Хадсон и я никогда, никогда его не отпущу.
Даже если утром мир предпримет все, чтобы заставить меня это сделать.