Где-то завибрировал телефон. Я еле отлепила от себя мокрую подушку и прислушалась. На дисплее я обнаружила незнакомый номер.
− Слушаю?
− Вчера ты случайно прихватила мои письма из ящика. Будь добра, принеси мне их.
− Прямо сейчас? – ничего лучше я не нашла, как спросить это.
− Да. Жду в твоем подъезде.
Разговор окончен. Я минут пять смотрела на телефон, недоумевая. Откуда-то этот человек узнал, что я вчера взяла его письма, он следил за мной? Но ведь там никого не было… Посмотрел по камерам?
Его письма лежали у меня в кармане. Я взяла их и уже рванула к двери, но вовремя вспомнила, что не одета. Накинув первое попавшее, я приоткрыла дверь, надеясь не застать мачеху в коридоре. Будто услышав мои мысли, она приподнялась с колен и ушла в свою комнату.
Я прокралась к входной двери и, как можно тише и быстрее, вышла из квартиры. В подъезде никого не было, и тогда я выглянула на улицу. Неподалеку была припаркована белая машина. Через лобовое стекло я увидела его черные волосы. Сегодня они не были уложены, а свободно падали на лоб. Заметив меня, он вышел и непринужденной походкой направился ко мне. Но мне казалось, что его непринужденность была напускной. Его глаза осматривали улицу, цепляя каждую деталь.
− Вчера ты неплохо повеселилась, правда? − с ехидной ухмылкой заговорил он.
Вчера? Я напрягла свои мозги. Не может быть!
− Ты даже не помнишь, что я отвозил тебя домой? – Николас поцокал языком и покачал головой. – И как тебе родители позволяют так напиваться? Тебе правда восемнадцать исполнилось? Ведешь себя как пятнадцатилетка.
Я протянула ему мятые письма, желая, чтобы этот самоуверенный эгоист побыстрее свалил от меня.
− Как ты меня нашел на пустыре? – наконец спросила я.
− Залез в твои соцсети, − он пожал плечами, как будто это было в порядке вещей. − Ты неплохо фотографируешь всякую рухлядь и развалины.
Мажор развернулся и сев в машину, уехал, оставив меня, с открытым ртом, стоять у подъезда. Какого черта?! Что значит, залез в соцсети?! У меня на столе включенный комп был! А мачеха значит, позволила ему посетить мою комнату. Интересные дела! В ее комнату заходить − табу, а моя, значит, проходной двор?
Я побежала наверх. Мне надоела эта чертова тварь, считающая меня пустым местом и нахлебницей. Это она приперлась в нашу семью! Это ей не место в нашем доме!
− Эй! − я не мог назвать ее мамой, или как-то еще. Всегда обращалась к ней “эй”, чем сильно ее нервировала.
− Кто-то проспался? Хорошо погуляла? − вытирая слезы, прошипела она. Видеться со мной и уж тем более разговаривать, желания у нее явно не было.
− Ты пустила своего брата в мою комнату? Как ты могла разрешить ему? – заорала я на весь дом.
Мачеха с интересом посмотрела на меня.
− Николас сказал, что ты взяла у него важные письма и они ему срочно понадобилась. Поэтому я впустила.
− Он рылся в моих вещах!
Я была зла. Настолько, что начала кричать на мачеху, не думая о последствии.
− Не надо было у него ничего воровать. Сколько раз тебе говорить, воровать − это плохо.
С этими словами она развернулась и ушла к себе.
− Какого черта в твою комнату заходить нельзя, а в мою ходят все, кому не лень! – крикнула я вслед.
− В комнате приберись, вечно у тебя там срач, − недовольно проворчала она. − Была бы ты моей дочерью, я с тобой поговорила бы по-другому! Отец тебя совсем распустил!
− Была бы твоей дочерью?! Да упаси боже, иметь такую мать!
Она что-то писала в телефоне и, казалось, не обращала на меня внимание. Но после моих слов она словно застыла.
− Ты никогда не смогла бы быть моей матерью, потому что ты никого не любишь, − пробормотала я еле слышно. – Тебе же до меня и дела нет!
Злость и обида бешено неслась по венам, требуя, чтобы ее выпустили. Хотелось перебить всю посуду в доме, пройтись ножом по кожаному дивану, оторвать от стен семейные портреты и сжечь их дотла. Избавиться от иллюзии идеальной семьи, в котором не было места для меня.
Зная, что не получу ответы на свои вопросы, я вернулась к себе. Мысль о том, чтобы уйти из дома, с каждым разом, становилась разумнее. Так продолжаться не может. На самом деле мне еще не исполнилось восемнадцать, но уже скоро день моего рождения. И как только это случится, я больше могу не жить с родителями.
Мне вот-вот исполнится восемнадцать, и я тогда, на полном основании, могу уйти из этого дома. Но до этого мне придется терпеть это скотское отношение к себе и не сломаться. Николас раскрыл меня. Убил мою скорлупу. Теперь я снова безоружна перед жестокостью этого мира. И моя псевдо-семья уже начинает потихоньку заколачивать гвозди моего духовного гроба.