Малкольм Керр стоял за стойкой в «Коубле». За ним четверо стариков играли в домино на то, кто следующий пойдет к бару. Малкольму казалось, что те же старики сидели за этим же самым столом и так же спорили с того самого дня, когда отец впервые привел его в паб. Их ворчливые голоса и крики чаек сливались в фоновую музыку его жизни.
«Ничего здесь не изменилось за тридцать лет».
Не считая того, что сегодня Малкольм не был пьян и даже не мог вспомнить, когда это случалось с ним в последний раз. Может, когда хозяйкой была еще Толстая Вэл, а он был молод, строен и даже горяч. Над баром висел портер Вэл, и она смотрела на него с упреком. У нее был сын по имени Рик, хитрый и пронырливый, и, вспомнив их обоих, Малкольм почувствовал резкий укол вины. Он постоянно носил с собой тяжесть вины, как лишние килограммы вокруг талии, и привык к ней настолько, что обычно почти не замечал. Сложно сказать, можно ли винить в этом алкоголь. В последнее время он не сильно пил – он обычно заходил в «Коубл» по вечерам после работы в мастерской и пропускал пару пинт. Читал «Кроникл». Смотрел «Взгляд на Север» по телевизору, если не показывали спорт. Потом тащился обратно к своему маленькому дому на Перси-стрит. Перси-стрит – максимум, что он смог себе позволить после развода.
Но сегодня он потерял счет выпивке. Сначала пиво, а потом, когда его мочевой пузырь перестал справляться с наплывом пинт, красное вино. Но ничего крепкого. Он гордился, что не перешел на скотч. И гордился, что до сих пор стоял на ногах.
Разговаривал он только с Джонни, барменом, да еще немного поглумился над старой шмарой Ди, пока она слонялась по бару, пытаясь выклянчить выпивку или подцепить клиента. «Господи, – думал он, – ты, наверное, в отчаянии». Еще один момент гордости, потому что до этого он не опустился.
А потом, сквозь хмельной угар, он уловил оживленный разговор за своей спиной. Откуда-то резко появились возбужденные голоса. Прозвучало знакомое имя, пусть и нечетко. Он повернулся к паре средних лет. На первый взгляд они показались ему смутно знакомыми, но имен он припомнить не смог, хотя, возможно, с мужчиной даже ходил в школу.
– Что вы сказали?
– Мы об убийстве, – сказала костлявая женщина. Она сняла крутку, и под ней был розовый топ с вырезом. Он увидел вертикальную складку между ее грудями. – Из-за него остановили метро.
– Не, – отозвался Малкольм. – Это из-за снега. – Он потянулся к своему бокалу вина, заметил в зеркале, что оно оставило в уголках его рта следы, похожие на клыки, и стер их тыльной стороной ладони. Пальцы у него были мозолистые и грязные, хотя он вымыл руки перед уходом.
– Произошло убийство! – произнесла женщина высоким голосом, и ее слова разнеслись по пабу. Стало тихо, все прислушались. Она явно наслаждалась вниманием. – Наша дочка замужем за муниципальным полицейским и только что нам написала. Это будет в ночных новостях.
– Она сказала, кого убили? – Хотя Малкольм, кажется, уже знал.
– Она жила дальше по улице. – Женщина плохо скрывала восторг. Малкольм подумал, что, если бы ей дали возможность взглянуть на тело, она бы уже была в морге. Смотрела бы. Слюни пускала. – Они называли ее Маргарет. У нее странная фамилия.
– Краковски.
– Да, точно! – Она взглянула на него с большим интересом и даже с некоторым уважением. – Вы, значит, ее знали?
Он немного помолчал и оттолкнулся от барной стойки.
– Когда-то, – ответил он. – Очень давно.
Несколько секунд он постоял, восстанавливая равновесие, а потом вышел на улицу.
На улице ему снова пришлось остановиться и ухватиться за переполненную мусорку, чтобы удержаться на ногах. В рыбной лавке было темно, а на улице – тихо. Внезапно его голова заполнилась картинками и воспоминаниями: солнечный день на лодке у острова Коке, женщина в длинной летящей юбке и сандалиях, бокал вина в ее руке, смех. Несколько человек стоят у выхода из «Коубла» и позируют для фотографии. А потом языки пламени облизывают древесину, словно змеиный язык, а в воздухе повисает запах дыма и гари.
Ему пришло в голову, что он может прямо сейчас постучать в дверь гостевого дома и узнать у этой надутой Кейт новости про Маргарет, но мороз достаточно быстро его отрезвил, и он понял, что это – не лучшая идея. С утра он выловит Райана и выведает все у него.
Он прошел мимо горящего знака метро. Священник, Питер Граскин, шел ему навстречу, и на секунду Малкольм задумался, куда это он идет. А не в паб ли? Но когда Малкольм свернул в переулок в сторону Перси-стрит, он заметил, что мужчина пошел в другом направлении, вслед за ним, таким быстрым шагом, что одеяние развевалось у него за спиной, делая его похожим на огромную черную птицу. Граскин выглядел так странно, настолько непохожим на человека, что Малкольму на секунду стало не по себе, и ему захотелось убежать домой, как ребенку, перепугавшемуся воображаемых монстров. Но священник спустился в пешеходный переход, ведущий на станцию в город, и Малкольм продолжил свой путь. Одну сторону переулка почти полностью занимала стена церкви Святого Варфоломея, и с каждого конца стояло всего по одному фонарю, так что Малкольм отбрасывал вперед и назад длинные тени, падавшие на утрамбованный снег. Внезапно Малкольму невыносимо захотелось облегчиться, и он, быстро оглянувшись, помочился прямо где стоял, рядом с зубчатым забором, отделявшим станцию метро от переулка. Ему показалось, что он услышал голоса со стороны метро, и, смутившись, быстро развернулся и поспешил домой.
Дома было почти так же холодно, как на улице, и эта ледяная сырость пробирала до костей. Он включил свет с обогревателем в гостиной и оглядел комнату как будто бы впервые. «Бездушно. Это место совершенно бездушно».
На полу лежал тот самый ковер, что и тогда, когда он купил дом. То же кресло из искусственной кожи и стеклянный кофейный столик. Телевизор.
«Я горбатился как проклятый пятьдесят лет, и вот все, чем я могу похвастаться. Ну, еще и хорошей лодкой», – подумал он, и эта мысль ненадолго его успокоила. «Люси Мэй» заслуживала того, чтобы за нее бороться, и Деборе не удалось прибрать ее к рукам. Он включил телевизор, рассчитывая попасть на ночной выпуск новостей. Все еще стоя в пальто, он снова поймал себя на мыслях о далеком прошлом, круживших у него в голове: свет преломляется в воде и отражается на лице смеющейся девушки. Теплые доски палубы впиваются ему в спину, а крачки в небе над головой исполняют странные пируэты. А потом – оглушительный треск лопающегося дерева и снопы искр над разбушевавшимся пламенем.
В ожидании новостей Малкольм покачал головой, прогоняя наводнившие его голову образы, и подошел к окну, чтобы задернуть шторы. Тут он понял, что больше никогда не увидит Маргарет Краковски на пути в церковь или в метро, с прямой спиной и устремленным вперед взглядом. С головой, забитой благотворительностью и добрыми делами. Она больше не сможет ничего требовать. И он не знал, огорчает его эта мысль или радует.