Жизнь моя счастливая была, хотя и очень трудная, конечно – как у всех, у кого она легкая? но все-таки. У одних – совсем всё плохо, а вот мне все ж таки повезло.
Вышла замуж совсем молодая, муж хороший был, красивый и зарабатывал очень хорошо. На высотном монтаже. Поэтому не пил. Чтоб не сорваться. Из-за этого злой как черт. Другие мужики расслабляются, а ему нельзя. Нет, меня не бил. Но орал, махал руками – то не так, это не сяк. Я умная была – чтоб он свою злобу на дело направил, заставила его строить дом в частном секторе. Тут он развернулся – на работяг орет, на них кулаками машет, а не на меня. Дом построили специально, чтоб наш ребенок жил в хороших условиях, отдельная комната чтобы. Ребенка у нас еще не было, но я заранее так решила. Выстроили дом, всё оформили пополам. Забеременела. Легко носила, кстати говоря.
А на седьмом месяце он все-таки сорвался. С высоты сорок три метра. Хоронили всем заводом. Материальную помощь выдали. Еще пенсию за потерю кормильца – пока я на работу не пойду или замуж не выйду. Маленькая, но все-таки. А зачем мне работать? Во-первых, ребенок. Во-вторых, дом: я его жильцам стала сдавать. Дом весь мой получился. Свекровь в крайнем случае могла получить одну шестую. Отказалась. Хороший человек. Она еще свой дом внуку завещала, то есть Данилке, моему сыну – и своего покойного сына сыну, ну, вы поняли.
Тут мне очень повезло, конечно. А вот с сыном трудности были. Мы со свекровью его очень баловали – как же, сирота, отца не видел, я специально замуж не вышла, хотя мужчины были, конечно. Свекровь меня очень понимала, она с сыном сидела, когда я с другом в ресторан ходила и всё такое прочее, пару раз меня даже в Турцию на недельку отпускала, хороший человек была Зоя Макаровна, да она и сама была нестарая еще, сорок семь лет, я ее тоже отпускала иногда. Счастливые у нас дни тогда были – ребенку пять лет, самая милота, и мы – две женщины друг у дружки на подхвате. Умерла, в один месяц сгорела от рака крови, я так плакала. А завещание открыли – батюшки, весь ее дом – мне! То есть Данилке, но он еще дошкольник, значит, распоряжаюсь всё равно я. Вот.
Про трудности с сыном я еще раньше сказала. Балованный был. Мы всё для него делали, старались, а ему мало. То купи, это купи. Покупала, куда деваться. Во-первых, сын всё-таки, да еще без отца. Во-вторых, покой в семье дороже. Не куплю ему что он просит – экономия десять тысяч, а скандалов на неделю, глупо. Я щедрая мать была, все говорили: «балуешь ты его слишком!», а я отругивалась: «я своего балую, а ты своего балуй, а в мои дела не лезь». А меня еще и упрекают: «хорошо тебе, у тебя двушка в пятиэтажке, и два частных дома, да жильцы, да пенсия еще»; а я: «ну извините, я не нарочно!» Настоящие трудности потом начались. Какая-то добрая душа (в кавычках) Данилке напела – ему пятнадцать лет было, а мне, сами считайте, тридцать шесть, – напела-нашептала, что, значит, Зои Макаровны дом, домище целый, больше нашего с покойным мужем, – что это, значит, его дом. Он, значит, собственник и хозяин. Я ему: «Конечно, Данилочка, он твой, по завещанию от бабы Зои, вот станет тебе восемнадцать, войдешь во все права…» А он: «Тогда давай мне деньги от жильцов!» Я ведь оба дома сдавала, а жили мы, значит, в двушке в хрущевке. Или, говорит, выгоняй жильцов и будем жить в просторе и удобстве. Один раз он пошел жильцов выгонять. «Это мой дом, вон отсюда!» Скандал устроил, окно разбил. Жильцы полицию вызвали и мне позвонили, я туда бегом, а там уже менты, я перед жильцами извиняюсь, его за рубашку оттаскиваю, а он… В общем, без подробностей. На родную мать руку поднял. Прямо при ментах.
Был там капитан Фирсов. Я перед ним чуть не на колени. «Только не сажайте, умоляю. Он в тюрьме погибнет, балованный он у меня. Но сделайте что-нибудь, век буду благодарна!» Капитан Фирсов сказал: «на пятнадцать суток». А на шестой день позвонил мне, я в полицию пришла, а он говорит: «Наталья Осиповна, заверяю, что ваш сын твердо встал на путь исправления! Отпускаю досрочно!» Привели Данилку, он на меня смотрит и говорит как по писаному: «Прости, дорогая мамочка! Я твердо встал на путь исправления!»
Капитана Фирсова я потом в ресторан пригласила, а он меня к себе, пока жена в больнице. Я красивая была, он тоже ничего. Привык ко мне. Мы с ним лет десять, наверное, были как еще одна семья – жена у него совсем больная была. Но бросать он ее не хотел, это благородно, это я в нем ценила. А я вообще была в шоколаде, дом перестроила, сделала мини-отель. Данилка закончил колледж гостиничного хозяйства, стал работать у меня – ну то есть сам у себя, это же как хорошо! Капитан Фирсов – уже майор к тому времени – сделал ему отсрочку от армии. Ну не отсрочку в полном смысле, а договорился в военкомате, чтоб его не призывали.
Данилка очень вежливый стал. Ласковый. Всегда поможет, в глаза заглянет. Один раз я совсем растаяла, на него глядя, обняла его и воркую: «Ах, какое ж это счастье, что у меня такой сын хороший, добрый и понимающий!» А он вдруг шепотом скороговоркой: «Конечно, когда маманя под ментами…» И отвернулся, и я сделала вид, что не услышала.
Он сошелся с одной девушкой, она ему близнецов родила – две девочки, Карина и Дарина. Признал отцовство, записал дочек на себя, но расписываться с этой Снежаной не стал. Сама не знаю почему. Хорошая ведь. Она у нас в доме как родная была. «Почему?» – спрашиваю. «Эх, – говорит, – дорогая мамочка, в том ли дело?»
Вдруг скучно ему стало. «Плохое место у нас тут, – говорит, – плоское и пустое. Ни леса, ни гор, ни речки порядочной. Тоска». И в угол смотрит. Я говорю: «Ты что! Столько работы! Давай отель расширять! Давай магазинчик купим! Да и вообще, у тебя же дочки растут! Дети, семья – это же счастье! Это же смысл жизни!» А он всё свое: «Тоска всё это и бессмысленная глупость».
Я прямо забоялась, что он запьет. Но тут как раз началось… ну это. Вы поняли, да? Он – раз! И добровольцем на контракт. Я очень волновалась. Плакала. Переживала. Он присылал деньги. Я ни копейки не тратила. Честно клала на счет. Чтоб ему отдать, когда вернется. Или детям, когда подрастут.
Три месяца присылал, а потом… Что потом? Не хочу говорить, тяжело. Похоронили с почестями. Три миллиона мне перевели. Потому что у него, если формально подходить, взрослых родственников только мать. Со Снежаночкой он ведь не расписан. Я ей говорю: «Давай детям на счета разложим, и себе возьми, сколько надо». «Не надо, не надо, – говорит, – я вам доверяю, большое спасибо, мама». Она меня мамой звала.
Девочки подросли немного. Снежаночка поехала в Москву и повела их на концерт. А там – ой, не могу, слезы душат… Да сами всё знаете.
Потом постановление вышло – по миллиону на каждого погибшего в теракте.
Конечно, деньги не заменяют, деньги не утешают, и всё такое. Но всё ж таки лучше пять миллионов, чем вообще ничего.
Почему пять, а не шесть? Потому что Снежаночкин миллион пускай ее родители получают, всё должно быть честно.