На следующий день Варяжко сообщил боярам и дружине, что Ярополк желает укрепить союз с немецким королем, для чего берет в жены родственницу Оттона. Поскольку о возможности принятия князем христианства не было сказано, идея этого брака не вызвала споров. Оставалось лишь привезти невесту.
Блуду предстояло отправиться в путь в конце весны. Поручение обрадовало его, ибо он уже начал испытывать скуку. После бурных событий детства и юности ему было трудно привыкнуть к спокойной жизни.
А тем временем наступила христианская Пасха. На службу в соборный храм Святого Ильи собралось много людей: киевлян различных сословий, иноземных (греческих, армянских, грузинских, аланских31) купцов и воинов из княжьей дружины. Все истово молились, устремив взоры на три храмовые иконы – образы Спасителя, Богородицы и Ильи Пророка. Трое священников были греками и, следовательно, читали Евангелие по-гречески. Вслушиваясь в певучую речь пресвитеров, Блуд мало понимал ее смысл, зато прекрасно улавливал дух. Порой ему даже начинало казаться, что он обретает крылья и взмывает в небо, оставляя на земле весь тяжкий груз своих грехов.
Когда настала пора, настоятель собора трижды возвестил по-гречески, о воскрешении Христа. Толпа откликалась на разных языках, и громче всего звучало по-русски:
– Воистину воскресе!
После службы развели возле храма костер, и народ с удовольствием наблюдали за разгорающимся пламенем. Всем было хорошо.
К Блуду и Фоме приблизились седовласый воевода Теодрик Дьярвов и его семнадцатилетний сын, которого отец назвал Йоханом32, а киевляне кликали Ивашкой. Варяг Теодрик покинул свою родину лет тридцать тому назад. Побыв недолго в Киеве, он отправился в Византию, где поступил на службу к императору Константину VII Порфирородному. Потом этот скандинав служил сменившему Константина Роману II и заступившему на место Романа Никифору Фоке. Но с убившим Никифора Иоанном Цимисхием Теодрик не ужился и бежал от него вместе со своим малолетним сыном к появившемуся как раз в это время на Балканах князю Святославу. За время своего пребывания в Византии варяг сменил веру: он, уезжая к грекам, был ярым поклонником скандинавских божеств, а вернулся к русским уже самым что ни на есть сторонником Христа. Почему это случилось, никто не сумел у Теодрика выпытать.
Ивашка был наполовину греком. Он унаследовал от матери темные брови, карие глаза и субтильное телосложение, а от отца – бледную кожу, светлые с рыжеватым отливом волосы и спокойный, молчаливый нрав. Юноша ни с кем не водил дружбу, сторонился молодецких забав и почти везде появлялся с отцом. В Киеве их называли «двумя молчунами».
– Я с малых лет люблю огонь, – неожиданно сказал воевода, вглядываясь в языки пламени.
Удивленный Блуд вздрогнул.
«Он же ни с кем не заговаривает первым, а отвечает всегда так, будто у него одно слово стоит серебряную гривну33».
Теодрик, казалось, пожелал опровергнуть сложившееся о нем мнение.
– Там, где я родился, костры большие и красивые, – продолжил он. – Ими нельзя не любоваться. Вообще-то, в наших местах много что радует очи. Но самое лучшее из того, что дал Бог моему народу – фьорды34.
– Что дал? – не понял Блуд.
Теодрик затруднился с объяснением. Не привыкший много говорить он явно не находил нужных слов:
– Фьорд – такой… Огромные камни, море… Ты видал море?
– Видал, когда служил немецкому королю.
Варяг махнул рукой.
– Там иное море и иные берега, чем в наших краях.
– Тоскуешь по родине? – с сочувствием спросил Блуд.
– Тоскую. Прежде я редко вспоминал об отчизне, а нынче вдруг тоска на меня напала.
– Ну, так ворочайся в свои края.
Теодрик тяжело вздохнул:
– Мои соплеменники не жалуют христиан. Говорят, ярл Хокон Могучий35 изгоняет наших единоверцев.
– Добро, что не казнит, – буркнул себе под нос Фома.
– Я не отрекусь от Спасителя даже ради отчизны, – сказал варяг. – Слишком дорого мне далась моя вера.
Блуд навострил уши, полагая, что Теодрик поведает о том, как он стал христианином. Однако варяг только повторил:
– Нипочем не отрекусь от нашего Бога Иисуса.
Он вновь задумчиво уставился на огонь. Поняв, что из него не вытянуть больше ни слова, Блуд сказал:
– Пойду, я, пожалуй. Христос воскресе!
– Воистину воскресе! – разом откликнулись Теодрик и его сын.
Блуд сердечно с ними попрощался и обратился к Фоме:
– Ты идешь со мной али еще здесь побудешь?
– Иду.
Когда они спускались по тропинке с холма, запах дыма настолько усилился, что у Блуда даже заслезились глаза.
«Нынче же огонь жгут возле всех христианских храмов», – подумал он.
Однако вскоре Блуд и Фома заметили дымное марево, которое сгущалось над той частью Подола36, где вовсе не было христианских церквей.
– Кажись, пожар! – с тревогой воскликнул Фома.
– Должно быть, – согласился Блуд.
Они бросились бегом в сторону дымного марева и в одном из дворов заметили огонь. Опасность грозила всей округе: сгореть могли и окрестные дворы и лавки на расположенном рядом торжище, и пристань вместе со стоящими на приколе ладьями, и двор Блуда. Надо было принимать меры.
Подбежав к воротам, Блуд распахнул их ударом плеча и крикнул:
– Хозяева, просыпайтесь!
– Просыпайтесь! – эхом вторил ему Фома.
Сквозь дым они видели, что горит пока одна баня. В хлеву мычала корова, в курятнике волновались куры, у крыльца с визгом лаял пес; одни люди спокойно почивали. Наконец, поднявшаяся кутерьма разбудила хозяев. На крыльцо выскочил мужик в исподнем и, не разобравшись спросонья рявкнул:
– Вы чего на моем дворе бесчинствуете?
И тут же он закашлялся от дыма.
– Твоя баня горит! – крикнул Фома.
Кубарем скатившись с крыльца, хозяин кинулся спасать свое добро. К нему присоединились высыпавшие из избы домочадцы. А к пожару уже спешил народ: разбуженные шумом соседи, не успевшие разбрестись прихожане и служители храма Святого Ильи. Общими усилиями принялись тушить огонь, благо с водой проблем не было: вблизи протекал широкий ручей.
Наверняка с бедой удалось бы легко справиться, если бы вдруг не усилился ветер. Пламя вначале перекинулось на избу, а затем и на соседний двор, расположенный, к счастью, на краю улицы – у широкого ручья.
Пожар был потушен, когда солнце уже поднялось высоко в небо. Народ начал расходиться, а среди тех, кто все еще оставался на пожарище, Блуд разглядел своих слуг.
– Добро, боярин, что ветер не на нас подул! – воскликнул Рагоза, тоже заметивший своего господина.
Фома укоризненно проговорил:
– Не будем радоваться, что беда до нас не дошла, лучше пожалеем тех, кого она не миновала.
– Чего мне их жалеть? – недоуменно протянул Рагоза. – Чай, мы не в родстве.
Фома тяжело вздохнул. Уже не в первый раз его попытка проповедовать такие христианские ценности, как милосердие и любовь к ближнему, не увенчалась успехом.
К Блуду подошли воевода Теодрик и его сын.
– Могло быть и хуже, – сказал старый варяг. – Бог спас Подол от великой беды.
– Да, уж, – согласился Блуд и зевнул.
Поскольку ночные приключения его порядком утомили, он не стал больше задерживаться на дымящемся пепелище. Слуги Блуда гурьбой последовали за ним, но Рагоза почему-то остался. Теодрик и Йохан тоже не спешили уходить.
У моста через ручей Блуд встретил весьма приметную троицу. Впереди шагал волхв Твердолик, который, несмотря на свою молодость, обладал немалым авторитетом, как у себя в ведовской среде, так и у жителей Киева. За волхвом следовал одетый в грязную свиту парень со странным, словно окаменевшим, лицом. Замыкал шествие хромой старик в серой бесформенной хламиде.
Блуду почему-то стало не по себе.
«И угораздило же меня в наш праздник волхва встретить, – сердито подумал он. – Те двое, что за Твердоликом идут, тоже, видать из его племени – кудесники али кощунники37».
Блуд постарался выкинуть из головы неприятную встречу, обратив свои мысли на предстоящее застолье по случаю великого праздника.
«Надобно до вечера позвать гостей: Прастена Будова, варягов Якуна и Торольда, Стефана Угрина. Теодрика и его сына. А еще, пожалуй, надобно позвать Радшу Малова и Милана Истрова, хоть они и не христиане. Мстишу… Мстишу не пригласишь без его брата Люта. Ну, да ладно. Авось, старший Свенельдович не испортит нам пира».
Но, едва Блуд успел помыться и переодеться, как прибежал Рагоза с тревожной вестью: какие-то два пришлых кудесника винят христиан в пожаре на Подоле.
– Неужто люди верят чужакам? – спросил Фома.
– Поверили! – ответил Рогоза. – Слух пошел, будто вы ночью порешили положить великую требу своему Богу…
– Нашему Богу требы не надобны! – воскликнул Фома.
– Народ уже начал бить христиан, – добавил Рагоза.
– И многих побили? – взволнованно осведомился Блуд.
– Ваши почитай все успели утечь. Кого-то поймали, но я не стал глядеть кого, а поскорее убрался оттоль. Вдруг кто-нибудь вспомнил бы, что и мой боярин – христианин…
– А храм? – вскричал Фома. – Его же разорят!
Блуд тоже забеспокоился:
– Как бы наш храм не сожгли!
В горнице уже собралась челядь. Хотя среди слуг Блуда христиан было немного, забеспокоились не только почитатели Спасителя, но и те, кто поклонялся языческим богам.
– Ты не о храме, а о себе и о нас пекись, – вмешался старый ключник Благой. – Как бы подоляне сюда не явились.
Надо было принимать меры для обороны, ибо взбаламученные кудесниками люди могли вспомнить о том, какой веры придерживается хозяин расположенного вблизи пристани двора. Блуд впервые пожалел о том, что он живет не на Княжьей горе.
«В детинце мало простора, зато безопаснее».
Всего около десятка мужчин из челядинцев умели обращаться с оружием, причем двоих не следовало брать в расчет ввиду их преклонных лет. С такими силами вряд ли удастся оборониться от разъяренной толпы.
«Но не ждать же погибели», – подумал Блуд, а вслух велел:
– Запереть ворота! Бабам и детям схорониться! Мужикам взять оружие и собраться во дворе!
Он критически оглядел вооружившихся челядинцев. Мечи были только у Фомы и Рагозы; широкоплечий гигант Нискиня держал в руке палицу; семеро слуг обзавелись разной величины топорами; трое юношей нашли более ли менее приличные дубины; а два старика, ключник Благой и старший конюх Вятко, помахивали палками.
«Долго мне с моими ратниками не выстоять. Да, и вряд ли они станут защищаться, не щадя живота своего».
Когда с улицы послышался шум, Блуд подошел к воротам и глянул в щель. То, что он увидел, не сулило ничего доброго: по дороге двигалась вопящая толпа во главе с хромым стариком – тем самым, с которым Блуд встретился у моста через ручей.
«Лучше уж мне было пасть от меча в немецких землях».
Но неожиданно толпа остановилась и начала редеть. Люди бросились наутек, и впереди всех помчался хромец. Не успел Блуд удивиться, как мимо его ворот проскакали на конях княжьи дружинники.
– Что там деется? – нетерпеливо поинтересовался Фома.
– Князь прислал дружинников, – сообщил Блуд, отходя от ворот.
Новость обрадовала всех. Побросав оружие, челядинцы принялись выражать свое восхищение быстрыми действиями князя. Блуд велел отпереть ворота, и когда это было сделано, вышел со двора. Фома сопровождал его.
– Ты цел, слава Перуну! – услышал Блуд знакомый голос. – А я уж не знал, что и думать!
Запыхавшийся от быстрого бега Мстиша бросился другу на шею, причитая:
– У меня аж дух захватило!.. Надобно же было тебе здесь поселиться!..
Блуд глянул туда, где еще недавно бесновался народ. Смутьянов уже и след простыл, а дружинники ускакали в сторону собора Святого Ильи.
– Как там наш храм? – опять забеспокоился Фома.
– Пойдем, узнаем, – предложил ему Блуд.
Вместе с Мстишей они направились к собору. Подол был необычайно пустынным: люди попрятались по своим жилищам, боясь ответственности за только что совершенные ими преступления. А натворить беды подоляне успели: неподалеку от двора Блуда валялись посреди улицы два обезображенных трупа, в которых трудно было кого-либо узнать, а за мостом через ручей лежали бездыханные тела Теодрика Дьярвова и его сына. Ветер трепал клок седых волос на разбитой голове старого варяга и перебирал рыжие пряди Йохана.
– Господи Иисусе! – прохрипел Фома, осеняя себя крестным знамением.
Душу Блуда охватило сомнение: всесилен ли христианский Бог, если не смог уберечь от гибели своих ярых приверженцев.
– Не спас их Господь! – вырвалось у него.
– Всевышний и Своего Сына не спас – напомнил Фома и, немного помолчав, добавил: – Тогда многие испытали разочарование, и даже ученики Иисуса усомнились.
Он прочитал молитву, а Мстиша сказал с сожалением:
– Добрый был воин – Теодрик. А Ивашка моложе меня.
– Упокой их, Господи, – прошептал Блуд и перекрестился.
– Там еще кто-то лежит, – сказал Фома и направился к ручью.
Возле большого камня распластался тот самый парень в грязной свите, который попался навстречу Блуду вместе с волхвом Твердоликом и хромым стариком.
– Видать, Теодорик отшвырнул его от себя, – предположил Фома, указывая на испачканный кровью камень.
Блуд кивнул.
– Должно быть. Хоть одного убивца постигла Божья кара.
– Пойдемте скорее отсель! – воскликнул бледный Мстиша.
Добравшись до собора Святого Ильи, они сразу поняли, что храм не пострадал.
– Должно быть, смутьянов устрашила судьба Беспута, – заметил Мстиша.
История, о которой он вспомнил, случилась в конце прошедшей зимы. Известный в Киеве вор по прозвищу Беспут, решив ночью поживиться в соборе Святого Ильи, был поутру найден там мертвым, с перекошенным от ужаса лицом. Почему это случилось, Фома узнал от причетника38, с которым имел дружеские отношения. Виновным в гибели Беспута оказалось било – большая металлическая пластина, в которую ударяли колотушкой для того, чтобы известить прихожан о начале службы (колоколов на Руси еще не было). Это самое било возьми и упади с жутким грохотом, отчего у забравшегося в храм вора случился разрыв сердца. Но о настоящей причине гибели Беспута знали единицы, а по Киеву быстро расползлась молва, что вороватого малого самолично убил христианский Бог, возмущенный незаконным вторжением в свое святилище. Неудивительно, что народ побаивался приближаться с дурными помыслами к христианским храмам.
– Устрашились язычники Господа Иисуса, – согласился с другом Блуд.
Никого из священнослужителей не было: они убежали, не забыв, однако, запереть дверь на замок. Вокруг храма ездили дружинники, а один из них, христианин Стефан Угрин, подскакал к Блуду и, поздоровавшись, быстро проговорил:
– Князь, как узнал о смуте, сразу послал нас усмирять чернь. Hab39! Добро, что мы вовремя поспели.
– Вовремя да не совсем, – вздохнул Блуд. – Возле ручья лежат двое погубленных христиан – воевода Теодрик и его сын.
Стефан перекрестился.
– Упокой их Господи! Мы заберем тела, чтобы похоронить, как полагается по нашей вере.
К собору подбежали два причетника. Прочитав дуэтом молитвы, они отперли двери и нырнули внутрь храма.
– Хоть бы один протоирей пришел, – забеспокоился Фома. – Да и дьякону не мешало бы уже быть здесь. Неужто в столь великий праздник обедни не будет?
– Будет обедня! – уверенно заявил Угрин.
Он быстро переговорил о чем-то с другими дружинниками, после чего куда-то ускакал. А тем временем возле храма начали собираться испуганно озирающиеся прихожане.
– Зря люди боятся, – заметил Мстиша. – Дружинники смутьянов разогнали, и новой смуты уже не случится.
– Виновники смуты – волхвы и кудесники нечестивые, – буркнул Фома.
Блуд кивнул.
– При княгине Ольге они не решались баламутить народ.
– Решались, – возразил Мстиша. – Токмо княгиня все бунты пресекала на корню. Варяжко тоже не дает волхвам потачек, и за каждым из них надзор учинил.
Фома покачал головой.
– Видать, худо над ними надзирают.
– Народ взбаламутили пришлые кудесники, – сказал Мстиша. – Они недавно явились в Киев.
– Не о них ли молва идет, как о чудодеях? – спросил Блуд.
– О них, – коротко ответил Мстиша.
Он явно чего-то не договаривал. Блуд хотел продолжить расспросы, чтобы в конце концов выпытать у друга, что тот пытался скрыть, но их беседу прервало возвращение Стефана Угрина. Довольный дружинник медленно ехал на своем кауром жеребце и вез позади себя одного из священников собора Святого Ильи. За ними пешком следовал кряхтящий дьякон.
Фома облегченно вздохнул:
– Не останемся мы в великий праздник без обедни.