Выйдя на красное крыльцо, Блуд услышал из темноты голоса. На ступеньках разговаривали сыновья Свенельда.
– Нет у моего брата гордости, – ворчал Лют. – Блуд вскорости на твоей зазнобе женится, а ты терпишь.
– Что же мне делать, коли он Раде люб, – отозвался Мстиша с болью в голосе.
– Да прибей ты его и вся недолга.
– Разве тогда Рада меня полюбит?
Лют презрительно хмыкнул:
– Полюбит али нет, а замуж ее возьмешь. Тогда сможешь из своей Рады веревки вить.
– Не желаю я вить из Рады веревки и не хочу губить Блуда! – возмутился Мстиша. – Пущай я останусь без любимой девицы, но нипочем не пойду на злодейство.
– Слушался бы ты отца, – продолжал увещевать брата Лют. – Он доволен, когда мы добиваемся, чего хотим.
– Я хочу добиваться своего, не теряя чести.
– Слизняк! – ругнулся Лют и, плюнув с досадой, ушел.
– Мстиша! – тихо позвал Блуд.
Младший сын Свенельда поднял голову.
– Кто здесь?
– Я, – откликнулся Блуд.
– Ты все слыхал? – растерянно спросил Мстиша.
– Слыхал.
Блуд остановился возле смущенного юноши и, дружески похлопав его по плечу, сказал:
– Не знал я, что ты по Радомире сохнешь.
– А кабы знал?
– Кабы знал, держался бы от нее подальше.
– Правда? – встрепенулся Мстиша. – Она тебе не люба?
– Она мне нравится, – честно признался Блуд. – Я даже подумывал к ней посвататься.
– Ну, вот! – упавшим голосом протянул Мстиша.
– И все же девица мне не столь мила, чтобы я не мог от нее отказаться.
– Неужто? – опять воспрянул духом Мстиша.
– Воистину так! – подтвердил Блуд.
Юноша от души обнял его.
– Теперь я навеки твой друг!
– Ладно, ладно! – растрогался Блуд.
Пора было идти домой.
– Эй, Фома! – позвал Блуд, оглядываясь по сторонам. – Куда он пропал?
– Здесь я! – ответил знакомый голос. – Давно жду тебя, боярин!
Вынырнув из темноты, Фома проворчал:
– Половину ночи гуляю по двору, замерз совсем.
– Меня князь задержал, – ответил Блуд. – Пойдемте!
Проводив Мстишу до двора его отца, Блуд и Фома зашагали к Почайне20. Воист Войков предпочел обосноваться не в детинце, как большинство бояр, а рядом с пристанью. Неизвестно, чем было вызвано такое желание Воиста, но его внуку нравилось такое местожительство. Блуду доставляло удовольствие наблюдать из высокого терема за прибывающими и отправляющимися в путь ладьями или просто смотреть на речную воду. Это созерцание всегда его успокаивало.
Днем пристань шумела и гремела, сейчас же она была погружена в ночную тишину. От темной воды поднималась туманная мгла, над которой виднелись неясные очертания двух словно висящих в воздухе мачт. Пелена тумана начала окутывать и берег.
Фома проворчал:
– Вовремя мы воротились, иначе искали бы свой двор.
– До утра сыскали бы, – отозвался Блуд.
Едва они приблизились ко двору, как из ворот вышел здоровенный малый с дубиной в одной руке и факелом в другой.
– Ну, наконец-то вы явились! Заждались мы вас!
Голос у верзилы был соответствующий его внешности: низкий и громкий.
– Не ори, Рагоза, – буркнул Блуд.
Во дворе он увидел еще пятерых челядинцев.
– Запирайте ворота и ступайте спать, – велел хозяин слугам.
– Тебя проводить? – услужливо спросил Фома.
Блуд махнул рукой.
– Чай, по пути в опочивальню не заплутаю.
Отворив дверь своей опочивальни, он замер на месте в изумлении: возле его постели стояла обнаженная Вита Волошанка и чарующе улыбалась. Густые черные волосы красавицы струились по голому телу, а в ее глазах отражалось пламя горящей на сундуке свечи.
– Ну, что же ты стоишь? – прошелестела волошанка, едва шевеля губами, и показала кончик языка.
Блуд сорвался с места так стремительно, что погасил свечу. Всего за несколько мгновений он освободился от одежды и, яростно рыча, повалил Виту на постель…
Откинувшись на спину, Блуд вытер со лба пот и прошептал хриплым голосом:
– Пить хочется.
Волошанка спрыгнула с постели, зажгла свечу и склонилась над ковшом с водой.
– Что ты так долго? – нетерпеливо спросил мучимый жаждой Блуд.
Когда Вита, наконец, принесла ему воду, он осушил ковш до дна. Внезапно на него накатило странное внутреннее опустошение.
«Что со мной?» – удивился Блуд.
– Ты накинула бы одежу, – раздраженно бросил он Вите. – Чего нагишом ходишь?
Удивленная она послушно натянула на себя рубаху.
– Коим ветром тебя сюда занесло? – спросил Блуд.
– Захотела тебя повидать, – промурлыкала она, щурясь как наевшаяся густых сливок кошка.
– А как ты попала в опочивальню?
– Сказала твоим холопам, что ты меня к себе позвал.
– Но челядь о тебе ни словом не обмолвилась.
Она опять пожала плечами.
– А зачем им лезть в твои дела?
– Фома прогнал бы тебя, – проворчал Блуд.
– За что же такая немилость? – удивленно протянула Вита.
– Фома ненавидит грех.
– А что такое грех?
– Зло.
Волошанка искренно недоумевала. В ее понятии злом было только то, что мешало ей жить так, как она хотела.
– Чего же злого я сотворила? – осведомилась красавица.
– Христианам прилично совокупляться лишь с женами.
– Но тебе же было хорошо со мной!
Блуд досадливо поморщился. Он не мог не признать, что волошанка доставила ему в постели немалое удовольствие. Однако теперешнее его состояние походило на тяжкое похмелье после чересчур обильного пиршества. Даже вид стоящей перед ним женщины вызывал у Блуда тошноту.
– Было хорошо, а теперь очи бы мои на тебя не глядели, – честно признался он.
Красавица изменилась в лице.
– Чем же я тебе не угодила?
– Не люба ты мне! – процедил сквозь зубы Блуд.
Вита была вне себя. С ней еще такого не случалось, чтобы мужчина отвергал ее. Она растерянно пробормотала:
– Так уж и не люба? А ты загляни в себя – может, там все же найдется любовь. Вспомяни-ка ласки мои…
– Не надобны мне твои ласки, – с раздражение прервал ее Блуд. – Не желаю более оскорблять грехом Бога нашего Христа. Ступай, и не ворочайся!
Виту охватило уже забытое ею чувство обделенности, так знакомое ей в детстве, когда она была лишена всего: умершей при родах матери, отца (о нем вообще никто, ничего не знал), еды, одежды и ласки. Растила девочку бабка, которая лупила внучку, и которую та втайне ненавидела. Они жили в очень красивом месте – на берегу широкой реки, среди долин и холмов. Рано состарившаяся бабка Виты, варила лучше всех в селе снадобья и зелья, но внучку обучала своему умению с явной неохотой. Однажды девочка, набравшись смелости, спросила:
– За что ты, бабушка, меня не любишь?
Бабка дала ей затрещину и прошипела:
– Людей боги наделяют добром и злом, а в тебя они вложили одно зло. Я убила бы тебя, но рука не подымается: все-таки ты мне не чужая.
После этого признания девочка еще больше ее возненавидела.
Когда Вита подросла, она похорошела. Мужчины с ума по ней сходили, она же потеряла голову из-за Яна – самого красивого в селе парня. Их чувства, как казалось Вите, была взаимными: по крайней мере ее возлюбленный был не против того, чтобы жить с нею. А потом вдруг Ян заявил, что ему надоело бедствовать в родном селе, и он решил уйти в главный город руссов Киев, где, по слухам, все живут богато. Вита последовала за любимым, чему он не препятствовал. В пути Ян повел себя ужасно: он называл жену своей рабыней, вынуждал отдаваться другим мужчинам за еду и ночлег, а сам изменял ей. Если же Вита пыталась спорить с ним, то он ее избивал. Неудивительно, что, когда пара добралась до Киева, жена ненавидела мужа гораздо больше, чем любила прежде. Но бросить его она не решалась, ибо не хотела остаться одна среди чужих людей. Они нанялись в услужение к богатому киевскому купцу. Вскоре Вита поняла, что в Киеве многие мужчины хотят получить от нее любовь и ласку. Ян стал ей не нужен. Но он был не из тех мужчин, которых легко оставить, да к тому же Вита горела жаждой мщения за все свои перенесенные страдания. Однажды она накормила мужа обедом, использовав полученные от своей бабки знания трав, после чего стала вдовой.
Затем Вита задумала найти себе богатого покровителя. Она остановила свой выбор на Блуде, потому что он был не беден, молод, хорош собой и еще не женат. Отправляясь к своему избраннику, волошанка взяла с собой приворотное зелье, несколько капель которого она добавила в выпитую затем Блудом воду. Однако любовный напиток почему-то подействовал странно: мужчина вместо того, чтобы воспылать к Вите еще большей страстью, не пожелал ее больше видеть.
– Нашел кому поклоняться! – прошипела волошанка. – Разве вашего Христа можно сравнить с нашим Траяном21?
– Христа нельзя ни с кем сравнить, ибо он один – Бог, – отрезал Блуд.
– Ну, и оставайся со своим Христом! – рыкнула Вита и, пылая гневом, покинула опочивальню.
Блуд зевнул.
«Надобно, наконец, поспать».
Но только он лег, как скрипнула дверь.
– Кто там? – недовольно спросил Блуд.
– Я – отозвался Фома.
– Чего тебе надобно?
Фома смущенно пробормотал:
– Волошанка метала огонь из очей – вот я и испугался, не сотворила ли она чего-нибудь с тобой.
– Не сотворила, как видишь.
– Вижу, – сказал Фома и, немного помявшись, добавил: – Я выбранил Рагозу и Борича за то, что они впустили ее.
– А они чего?
Фома махнул рукой.
– Понять не могут слуги твои нерадивые, за что на них серчают. Чего еще ждать от язычников?
– Я вот не язычник, а перед грехом не устоял, – вздохнул Блуд. – Нет во мне твоей праведности.
– Разве же я праведник? – возразил Фома. – На моей совести много загубленных жизней.
– Зато ты не прелюбодействуешь.
Фома, действительно, не имел в своей жизни близких отношений ни с одной женщиной, хотя, конечно же, не раз подвергался соблазну. Невзирая ни на что, он оставался целомудренным, чему причиной была его мечта о монашестве. Наслушавшись от греков о Святой горе Афон22 и посетив в германских землях несколько монастырей, Фома загорелся желанием не просто стать монахом, а основать на Руси христианскую святую обитель. Ради этой цели он старался подчинить свою жизнь порядку, близкому к монашескому.
– Ты тоже можешь не прелюбодействовать, – строго сказал Фома. – Женись и избавишься от соблазнов.
– На ком жениться-то? – с грустью осведомился Блуд.
– А хотя бы на внучке боярина Мутура. Худо, вестимо, что она язычница, но, как говорил апостол Павел, «неверующий муж освящается верующей женой, и жена неверующая освящается верующим мужем», да и ты внушишь ей любовь к Христу.
– От Мутуровой Радомиры я отказался, – сообщил Блуд и коротко рассказал о своем разговоре с Мстишей.
– Ты верное решение принял, – заключил Фома. – Друга иметь лучше, чем врага. А невесту себе еще найдешь.
– Найду, – откликнулся Блуд сонным голосом.